19 февраля в Москве умер доктор Анатолий Исаевич Бурштейн. Бывший зам. главного врача поликлиники Литературного фонда. По советской традиции, как мы знаем, заместитель главного — он-то и был по сути главный человек, от которого зависел профессиональный уровень и все вообще.

Это был такой доктор… каждый из нас, если вспомнит книги детства, вспомнит и этот образ (в моем случае это отец героини из «Дорога уходит в даль» Александры Бруштейн, может быть — из-за сходства фамилий, а может быть, потому, что виленский врач дореволюционных времен — бессмертный типаж, но в настоящей жизни можно по пальцам посчитать их, настоящих). Бурштейн лечил еще моего деда Волынского, сидел у него в последний день в 1969 году. Пятьдесят лет прошло. Анатолию Исаевичу было тогда что-то вроде 26 лет. Мы, семья, льнули к нему, придерживали за рукав белого халата.

А после этого все пятьдесят лет Бурштейн лечил всех, кому требовалась помощь, но по долгу работы — в основном писателей. Это же была поликлиника Литфонда. Открыть историю московской литературы последней трети двадцатого века — и это будет список его пациентов.

Как лечил! Манера, облик, способность вдуматься, все вспомнить, пошутить, утешить. Это первое, что улавливал пациент, еще не зная, к чему готовиться, какие испытания ждут его, и сможет ли он вынести и пережить это. А что будет «это», как пойдет лечение, — зависело от плана действий, то есть от того, что происходило в голове и душе врача. Толя был диагност и практик. Угадать, диагностировать, проверить, увериться — и соответственно позвонить, организовать, госпитализировать, а дальше — справляться, утешать, поддерживать и радоваться выздоровлению вместе с теми, кому поздоровело.

Я бывала и в роли пациента, и в роли родственницы, и при легких неважных хворях, и при очень серьезных бедах. И, конечно, выкладывая наши грустные факты, я вглядывалась в его прекрасное лицо, ловила взгляд. Все мы ловим глаза докторов. Им, надо думать, не очень легко всякий раз идти на такое безмолвное донорство. Толя выдерживал всегда. Он забирал боль на себя, снимал с тебя.

Его пациентами были люди пишущие и повально грамотные, с которыми требовался особый тон разговора — и Толя идеально попадал в звук. Шутил, цитировал, поддевал, напоминал что-то секретное, частное, важное. Благодарные вылеченные хотели, естественно, как-то вознаградить доктора. Как вознаграждали в той среде, в том стереотипе интеллигентского быта? Разумеется, книгами.

Огромная библиотека книг, сформированная и из творений советских писателей (книжки и хорошие, и не очень, сплошь «дареные, с автографами, пусть уж стоят»).

Большая коллекция Анатолия Исаевича была им целиком разобрана для передачи в РГАЛИ и другие архивы и музеи в последний год перед смертью. Письма, документы, все то, что несомненно понадобится исследователям для описания целого большого пласта московской литературной жизни. Он все откомментировал, разложил, надписал.

Хотя, казалось бы, и не собирался умирать, хотя все произошло как будто невзначай, неожиданно. Так же деликатно, как он жил. Он никому не отяготил жизненную ношу. Отправился в больницу для рутинной проверки, почувствовал себя нехорошо, провел два дня в реанимации, вот и все. То есть как все? Как теперь привыкать семье и нам, друзьям?

Его дочь Инна, итальянский архитектор, успела прилететь в Москву в его последний день.

Хотелось бы, чтобы успели с ним попрощаться и те, кто его любил и был ему благодарен.

Елена Костюкович, писатель, переводчик