В нашей стране утвердившаяся в профессиональном кодексе историков и ставшая непреложной норма о необходимости строгого соблюдения подобной дистанции между анализирующим субъектом и объектом его изучения обусловлена еще и тенью прошлого — ​советского и досоветского. Когда история являлась во многом инструментом пропаганды и оружием идеологических баталий. Отсюда такое демонстративное стремление современных служителей Клио быть не судьями, не адвокатами, а лишь бесстрастными регистраторами прошлого. Насколько такая позиция является правильной и нет ли в ней очередного перегиба, но только теперь уже в противоположную сторону, — ​это отдельный вопрос, достойный обсуждения. Важно другое: следование указанной норме считается обязательным и непреложным правилом для исполнения.

В этом смысле американский историк Стивен Коэн, отметивший свое 80-летие, является исключением. Он пишет мастерски с точки зрения общепринятых требований к предъявлению прошлого и вместе с тем ярко, образно, вызывая у читателей чувства, которые обычно не возникают при погружении в исторические исследования. При этом не позволяет себе ни опускаться до дешевых приемов заигрывания с аудиторией, вроде прозрачных намеков или легко угадываемых ассоциаций, ни отступать от святого для любого историка принципа примата источников. За счет чего это получается? Думается, что за счет уникального приема трансляции авторского мнения: не передавать некую сумму фактов, но добиваться реконструкции целостной картины, дающей рельефное и чуть ли не тактильное понимание воссоздаваемой реальности. В результате у читателя возникает сложный и насыщенный комплекс впечатлений — ​точно с глаз спала пелена, и то, что прежде не понималось, не складывалось, оказалось на самом деле простым и доступным для постижения.

Этот эффект достигается также благодаря еще одному, совершенно не типичному для сообщества историков, свойству Стивена Коэна — ​его высочайшему этическому максимализму. Сегодня не просто моден, а буквально тоталитарным образом насаждается релятивизм как якобы единственно возможная, объективная и непредвзятая исследовательская позиция. Стойкая верность американского историка идеалам, оформившимся в самом начале его пути в менявшейся Америке 1960-х, когда он только начинал постигать советскую историю в Университете штата Индиана под руководством профессора Роберта Такера, а затем укрепившимся, предъявленным и возымевшим колоссальное историческое значение в точно так же менявшемся перестроечном Советском Союзе, уже сама по себе достойна глубочайшего уважения и изучения как исторический феномен.

Предлагаемый сборник избранных работ Стивена Коэна можно рассматривать как своеобразный публичный мастер-класс историка, как хороший, доскональным образом проработанный образец того, как надо писать о прошлом. Особенно, если это прошлое до сих пор не обрело консенсуса в общественном мнении и является предметом до поры не явленного, но готового в любой момент вырваться наружу гражданского противостояния. Когда существует такая угроза, историописание не может оставаться лишь пресной реконструкцией столь модной ныне былой повседневности — ​оно превращается в орудие подлинной борьбы за прошлое, а значит — ​и за будущее. Мало кто из историков в состоянии попробовать себя в качестве подобного борца, но нетипичный историк Стивен Коэн снова, как и тридцать с лишним лет назад, в апогее перестройки, готов постоять за историческую правду. Собранные работы как раз и показывают, как это можно и нужно делать.

Они систематизированы в полном соответствии с исследовательской фокусировкой историка, продолжающего мыслить и чувствовать по-перестроечному. Ретроспективно — ​о прошлом, или о трагически сорванной перестройке по Бухарину. Синхронно — ​о самом горбачевском эксперименте и его фатальном завершении. Пророчески — ​о дне сегодняшнем, когда очередная «объективная целесообразность», «ситуативная неизбежность» и «очевидная безвыходность» грозят растоптать хрупкую и слабую, но вместе с тем вполне реальную альтернативу разгорающемуся пламени новой холодной войны.

В соответствии с этой структурой сборник открывается циклом работ, которые уместно объединить общим словом «бухариниада», то есть исследованиями, посвященными Николаю Бухарину, его месту и роли в ранней советской истории. То, что именно Стивен Коэн был и до сих пор остается ведущим специалистом по исторической и политической биографии этого большевистского деятеля, — ​факт очевидный и не вызывающий сомнений. Однако отношение автора к своему герою не имеет ничего общего с конъюнктурным и своевременным «освоением» востребованной темы, которая способна «выстрелить» в наиболее подходящий момент и, следовательно, принести максимально возможные дивиденды ее «открывателю».

Можно сказать даже еще острее: когда в апогее перестройки в СССР вышла книга Стивена Коэна о Бухарине, концептуальные акценты, которые в ней расставил историк, оказались просто непонятыми в тот двухлетний период советской истории между январским 1987 года пленумом ЦК и первым съездом народных депутатов в конце весны — ​начале лета 1989 года, в течение которого сценарий и судьба перестройки были наиболее непредрешенными, вариативными, поисковыми.

Ученый писал «политическую биографию» Бухарина главным образом для доказательства возможности в СССР другого социализма — ​альтернативного сталинскому и связанного с именем этого «любимца партии», как окрестил его сходивший с политической сцены создатель советского государства. Да, безусловно, осторожное и взвешенное предположение историка — ​это не провозглашение аксиомы о том, что шансы бухаринской линии на то, чтобы возобладать, не были запрограммированными. К тому же весьма спорным представляется и авторский тезис о колоссальном потенциале многоукладности, поскольку возможности мирного и конструктивного развития смешанной экономики зависели от исторически наработанных традиций в разных сферах хозяйствования. Однако предмет для вдумчивого осмысления имелся. Ведь в то время наше общество не столько задумывалось об альтернативах 60-летней давности и их перестроечных проекциях, сколько было обуреваемо по-большевистски страстным сведением исторических счетов, поиском виноватых и их обструкцией, что в итоге не могло не привести к радикальному отказу не только от сталинского социализма, но от социализма вообще.

По-современному тогда было размахивать именем Бухарина, как правило, с почтительным упоминанием книги, написанной заокеанским историком, но при этом с явным игнорированием содержащихся в ней ключевых посылов — ​о раскрытии колоссального созидательного потенциала социализма через его своего рода перенастройку, пересборку, к чему, собственно, и призывал Бухарин. Естественно, не мог Стивен Коэн обойти стороной и горячую перестроечную тему взаимоотношений палачей и их жертв, но «жизнь после ГУЛАГа» он рисовал все же в ином ключе. Не отказываясь от эмоций, но передавая их иначе, через факты и аргументированные суждения. Не превращая эту трагедию целого поколения в повод «пересмотреть» исторический опыт народа и страны, но видя в ней корень политической борьбы в современной России.

Следующий раздел сборника составляют работы Стивена Коэна, в которых содержится развернутое доказательство жизнеспособности советского строя и утверждается, что его гибель в начале 1990-х была инспирированной, а вовсе не естественной и закономерной. Это еще одна смелая и даже еретическая мысль, прямо противоположная сложившемуся за последнюю четверть века представлению — ​как среди профессиональных историков и политологов, так и в общественном мнении. Причем любые попытки подвергнуть такое представление сомнению крайне неудобны и нежелательны для слишком многих влиятельных лиц, либо участвовавших в демонтаже советской системы, либо подводивших под него соответствующую легитимацию.

Но Стивену Коэну не привыкать идти против авторитетов — ​присущие ученому научная смелость и стойкое нежелание действовать в фарватере чьих-то конъюнктурных взглядов объясняются его профессиональной биографией. Он входил в американскую советологию в ту самую пору, когда она переживала фундаментальную трансформацию и превращалась из идеологического обеспечения Госдепа США в самостоятельную, задиристую, возникшую на волне общепланетарного 1968 года и придерживавшуюся преимущественно левой ориентации отрасль гуманитарного знания. А оно было охвачено неподдельным и искренним интересом к советскому обществу как единственно возможной и состоявшейся — ​несмотря на все бросавшиеся в глаза пороки и изъяны СССР — ​альтернативе обществу, основанному только лишь на материальных интересах.

Аргументация Стивена Коэна сводится к тому, что энергия перестройки была настолько мощной, что ее, несомненно, должно было хватить на мирную и плавную трансформацию авторитарного, планового и предельно централизованного режима в гибкую и в то же время устойчивую систему с политической конкуренцией, многоукладной экономикой и подлинным федерализмом, пусть и за счет отсоединения от СССР некоторых республик. Историк утверждает, что именно к этому и стремился Горбачев, от которого в итоге отвернулись и реформаторы, и тем более охранители, чей конфликт друг с другом, усугубленный августовским путчем 1991 года, по своему деструктивному воздействию оказался гораздо более мощным, нежели возможности первого и последнего президента СССР.

Так ли это на самом деле? Наверное, все-таки Стивен Коэн не совсем здесь прав. Гибель Советского Союза сильно напоминает гибель Российской империи. 1917 год явился закономерным итогом модернизации идеократического строя, причем модернизации, осуществлявшейся бюрократической верхушкой, от которой напрямую зависел престол. Получилось так, что в пространстве власти столкнулись два начала, две политические культуры, две системы ценностей — ​модернизационная и неизбежно, уже по одному своему статусу, охранительная. А потому такой конфликт оказался непреодолимым и смертельным для империи. Во многом подобный конфликт вышел на поверхность в конце 1980-х—начале 1990-х, когда номенклатура легализовывала свой, до той поры теневой, бизнес и конвертировала собственный статус во владельческие возможности как внутри страны, так и за ее пределами. Мог ли в такой ситуации один Горбачев что-то решить и что-то спасти — ​большой вопрос.

Исследовательская нетипичность Стивена Коэна сполна проступает и в третьем разделе сборника. В нем представлены публикации на злобу дня — ​об ухудшающихся американо-российских отношениях и о том, как можно остановить сползание в пропасть новой холодной войны. Ну в самом деле, разве соответствует преобладающим сегодня и на Западе, и в России настроениям одновременно и критическое, и проникнутое неиссякающими надеждами отношение к Дональду Трампу и Владимиру Путину? Если говорить о Трампе, то ответ очевиден. Американского президента всё более остервенело шельмуют его оппоненты, критикуя по делу и без дела, а друзья и сторонники защищают настолько неуклюже, что лучше бы они этого не делали. Примерно то же самое можно сказать и о президенте Путине, в критике которого демонизация личности давно превзошла все прочие аргументы, а любые попытки рационального объяснения тех или иных политических ходов тонут в хоре хулителей, с одной стороны, и охранителей — ​с другой. Словом, вокруг обоих мировых лидеров сложилась странная и тупиковая ситуация: в их адрес льются потоки обвинений, но нет серьезной и содержательной критики, способной помочь добиться такого положения дел, которое устраивало бы если не всех, то многих.

Увы — ​и в России, и в США крайне мало тех, кто выступает именно с такой критикой. И среди них Стивен Коэн. Более того: как следует из некоторых его текстов, собранных в третьей части сборника, историк гораздо более строг и взыскателен к собственному президенту, нежели к российскому лидеру. Он не устает утверждать, что при Путине Россия «взбрыкнула» именно потому, что у нее не было другого выбора. Американские администрации и Клинтона, и Буша, и Обамы, следуя «триумфаторским» курсом, не оставляли попыток сполна воспользоваться победой США в холодной войне, максимально ослабить своего вероятного противника, коим они ни на миг не переставали считать Россию — ​даже при президенте Ельцине, в эпоху показной дружбы и наигранного доверия между первыми лицами обеих стран.

В этой своей убежденности Стивен Коэн снова поразительно нетипичен, так как само восприятие президента — ​носителя высшей государственной должности — ​в настоящее время фактически лишено личностного наполнения. Что первично, что вторично: отсутствие личностей или запроса на личности, — ​вопрос открытый, но ситуация на Западе уже такова, и в России все идет к тому, что эта политическая мода будет рано или поздно позаимствована, и президентская должность превратится в обезличенный функционал, некую персонифицированную сумму ожиданий инвесторов каждой очередной президентской избирательной кампании. А для Стивена Коэна избранный Президент (именно так, с большой буквы) — ​должность, заслуживающая уважения, и занимающее ее лицо непременно должно быть, как минимум, цельной и яркой личностью, наделенной независимым суждением и политической волей. Трамп и Путин у Стивена Коэна — ​именно такие. С политической волей их обоих американский историк связывает свою последнюю надежду на недопущение дальнейшего втягивания мира в новую холодную войну.

Для Ассоциации исследователей российского общества (АИРО-XXI) издание настоящего сборника — ​большая честь и колоссальная ответственность. Стивен Коэн на протяжении нескольких десятилетий является нашим другом и надежным партнером. 25 лет он вместе с Катриной ванден Хювел поддерживают важнейший издательский проект ассоциации «Первая монография». Который дал путевку в жизнь многим из тех, кто сегодня определяет погоду в российской исторической науке. Поэтому популяризация подзабытого в современной России имени Стивена Коэна, его работ и нетипичных исследовательских приемов, умения постигать прошлое, усматривать тончайшие и не всегда очевидные связи этого прошлого с современностью, рассказ об уникальной творческой мастерской американского историка — ​почетный долг и, без преувеличения, миссия АИРО-XXI.

Мы намерены и дальше доносить до российской читательской аудитории, сообщества профессиональных историков и всех интересующихся прошлым нашей страны как мнения Стивена Коэна по вопросам текущей политики и международных отношений, так и его новые исследования, поскольку убеждены в том, что отточенный и проницательный взгляд этого американского ученого видит прошлое и настоящее намного точнее и объективнее, чем у иных наших соотечественников. Поэтому в данном случае учиться у иностранца понимать историю нашей страны не зазорно, а совершенно естественно и нормально.

Геннадий Бордюгов, президент Ассоциации исследователей российского общества (АИРО-XXI), — специально для «Новой»