В Москве пять «больших» оперных театров (после закрытия Камерной оперы имени Покровского). Нельзя сказать, что они убегают от новшеств и радикальностей. В Большом театре на сцене Бетховенского зала (впрочем, в сторонке от двух больших сцен) провели рекордное мероприятие. По дисциплинированной воле и согласно серьезным умениям блестящего «театральщика» Ильи Кухаренко взяли кантаты XVIII–XIX веков (от Вивальди и Генделя до Гайдна и Россини) и отдали их на растерзание режиссерам драматического театра, а точнее, студентам — ученикам Дмитрия Брусникина (режиссера и педагога, безвременно скончавшегося недавно) и Олега Кудряшова. Исполнители — Молодежная оперная программа Большого театра, в которой решительный и интернационально заточенный Дмитрий Вдовин растит многогранно отшлифованные личности. Боюсь, что офисно-планктонной публике пришлось бы тут туго! Мышление-то у этих лихих студиозусов сегодняшнее, а не позавчерашнее. Мы с восхищением смотрели, как через историю о Жанне д’Арк рождается хоррор о террористке, как внутри музыки Генделя вырисовывается громокипящая фамильная психодрама. Что-то складывалось более органично, что-то трогало меньше, но поражало одно: все работы оказались не «экспериментами», а зрелыми профессиональными высказываниями. Вокальная музыка говорила с нами живым, сегодняшним языком.
В Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко как будто полагается вовсю заниматься театральной новью. Но Александр Титель, который более 20 лет служит главным режиссером театра, насчет новшеств, какими блистали отцы-основатели, сильно не заморачивается. Во время празднования столетия театра представил панораму своей режиссерской активности, выбрав для показа совсем не лучшие свои спектакли. Курам на смех артисты в «испанских коштюмах» буровили на сцене финал одной из картин вердиевского «Эрнани», не имея отношения ни к Испании, ни к Верди, ни к театру как таковому. Между тем Немирович-Данченко так «препарировал» в свое время и «Травиату», и «Кармен», что мороз шел по коже. И на сцене театра работали Вальтер Фельзенштейн, Харри Купфер, Оливье Пи, Кристоф Олден, и создавали они весьма неплохие «штучки». И у Тителя самого есть в багаже «Богема», «Так поступают все женщины», «Война и мир». Почему же нам показывают только самое «традиционное», то есть в данном случае самое слабое?
Зато на Малой сцене того же театра блеснула открытиями программа «Кооперация», которой со страстью руководит молодой режиссер Екатерина Василёва. Уже не первый год ведется крутой эксперимент: сводят вместе драматургов и композиторов, присоединяют к ним режиссеров, и они вместе творят мини-оперы длительностью минут 20–25. «Новая музыка — новые форматы» — вот что написано как мотто для всей этой пестрой истории. Пестрой, но не пестрящей пустотами. Шесть опер в один вечер, в зале, который перестроен в «кафе для инсайдеров», — это создает и определенный тип восприятия. Разные оперы, с фабульной драматургией или с публицистической бравадой, с приколами и без них, с отсылками на знакомое и смешное и с заявками на трагедию. Мы все время следим за происходящим с каким-то яростным любопытством. Здесь нет смысла списком перечислять либреттистов и композиторов, но одно про них про всех сказать можно: каждый приходит со своим умением и со своим представлением о том, что такое сегодня музыкальный театр. И они не стесняются втаскивать в контекст актуальные события, на которые мы реагируем всем существом. Не стесняются греметь и пугать, реветь и выть, петь необычными голосами, издавать странные и страшные звуки (дирижер Олег Пайбердин). Мы же не можем на время оперы поместить себя в узкий коридор заданных договоренностей. Мы хотим оставаться людьми, реагирующими на всю нашу сложную и страшноватую жизнь.
Электротеатр «Станиславский» под руководством Бориса Юхананова, который умеет создавать подлинные новшества, стал еще и новой площадкой для рождения новых опер. Сериал «Сверлийцы», поставленный самим шефом четыре сезона назад и еще остающийся в репертуаре, уже обрел всяческие премии. Потому что шесть композиторов-радикалов и дирижер Филипп Чижевский сумели вступить в диалог с либреттистом-режиссером и в результате сотворить нечто принципиально нестандартное, антиканоническое.
Сенсационный спектакль «Проза» в этом театре в прошлом сезоне создал Владимир Раннев, один из композиторов сериала «Сверлийцы». На сцене показывают рассказ Юрия Мамлеева «Жених» со всеми ужасами совкового макабра (художник Марина Алексеева), в виде соединения рисованного комикса и живой игры. Играют свои роли солисты ансамбля под управлением Арины Зверевой, которые одновременно с этим распевают без инструментального сопровождения фрагменты текста из новеллы Чехова «Степь». Смотришь на сцену — и сердце кровью обливается. А музыка в это время тебя как будто лечит, как будто заколдовывает. И ты можешь пройти через весь этот ужас. Мне кажется, в этой композиции Раннев предложил формулу нашей жизни. Мы же все понемногу шизофреники, иначе как бы мы выжили? Слушаешь, что творится вокруг, — и жить не хочется. Но «великое искусство» дает нам такую силу, что идешь вперед — то ли с надеждой, то ли с такой безнадежностью, что и умирать не обязательно.
Еще одно событие состоялось в том же театре — пара-мюзикл Дмитрия Курляндского «Парасомнии». В маленьком зале на одном уровне со зрителями семь молодых женщин поют и танцуют, как будто заглядывая в свое нутро — и одновременно в нас. Режиссер и художник Вера Мартын с помощью хореографа Никиты Чумакова так внедряется в плавучую, перетекающую, зыбкую музыку на тексты Станислава Львовского, что через весь невидимый мир (музыкальный руководитель Арина Зверева) и видимые проявления проступает разговор о том, что такое человек, способен ли он выходить за пределы себя, образовывать вместе со случайными или неслучайными соседями некое единое пространство. В конечном счете речь идет о том, что такое человечность. А такой разговор сегодня нужнее всего, потому что именно ее мы ищем на этой земле.
В Детском музыкальном театре имени Наталии Сац родился один из лучших спектаклей нашего города — но тут основой стала старинная музыка, опера Клаудио Монтеверди «Орфей». Режиссер Георгий Исаакян, главный специалист по оперному барокко, в союзе с художниками Ксенией Перетрухиной и Лешей Лобановым создали действо о смерти — через призму байки об официозных похоронах 70-х годов в СССР. В этом театре давно научились петь старинную оперу — с помощью британского арфиста и дирижера Эндрю Лоренс-Кинга. И фойе театра, превращенное в конкретный социальный ландшафт вкупе с метафорой «нисхождения» в крематорское пекло, заставляют публику включаться «всеми кишками».
В Большом театре тоже есть крутой спектакль — «Альцина» Генделя в постановке Кети Митчелл. Фэнтези о волшебницах оборачивается рассказом о двух ветхих старухах, которые при помощи особого рода «салона красоты» умеют становиться роскошными красотками. Но это спектакль «залетный», с фестиваля в Экс-ан-Провансе. Да и новый товар — опера «Путешествие в Реймс» Россини в постановке итальянца Дамиано Микьелетто, с очаровательно музицирующим оркестром под управлением Тугана Сохиева, — тоже из «пришлых», со сцены Нидерландской оперы. Работа отличается совершенством — мы, не отрываясь, смотрим на сцену, где нам показывают, из каких нежных нитей вьется душа картины, из каких мельчайших эмоций лепится воздух музейного пространства. Мы, которые за радикальный театр, часто кричим: «Театр — это не музей!» А тут нам этот музей предъявляют — и мы снимаем шляпу. Потому что другая сторона нашего существа не может не любить музей во всей его многослойности. Конечно, мы любуемся мастерством художников — но не можем не искать и здесь греющей сердце человечности.
Почему «большая опера» и радикальный музыкальный театр существуют на разных площадках, в разных жизненных пространствах? Не пришла ли пора им придумать новые формы сосуществования? Вот, например, то, что осталось от Камерной оперы имени Покровского, — разве не время сделать там Театр современной оперы? Почти академические размеры театра, «намоленность» зала (не Покровский ли «гонялся» в свое время за новыми операми как бешеный?), готовность нынешней Москвы создать радикальный репертуар на несколько сезонов вперед и сыграть его на высоком уровне — разве это все не заставляет надеяться на благополучный исход дела?
