Хуан — известный поэт и владелец ранчо, где выращивает быков, живет в мексиканском штате Тласкала в паре часов езды от Мехико. С женой Эстер у них открытые отношения. И когда их посещает американский друг Фил, Хуан почти не удивляется, что Эстер заводит с ним роман. Открытость открытостью, но в семейную идиллию змеем вползает ложь. И даже поэзия не поможет выбраться из клубка противоречий.
Поэт-фермер теряет контроль над ситуацией, задыхается в кротком притворстве. Манипулятор Хуан то натягивает поводок на шее неверной жены, то отпускает, поощряя затеянный им самим адюльтер.
Вместо гармонии в уединенном семействе поселяются недоверие, ревность, шпионаж.
«Наше время» — история распада супружества и потери идентичности — самый личный фильм режиссера. Стоит ли удивляться, что Рейгадас сам перевоплотился в Хуана, в роли его жены Эстер — жена режиссера Наталья Лопес.
Все это похоже на сеанс психоанализа,в котором автор с непозволительной откровенностью погружается в драму иссыхания отношений. Вчера еще все было живо. Но выгорают флаги любви. Снежная ночь, остывший кофе, тишина в доме, тоска. Рейгадас привычно акцентирует внимание на соцветиях телесного и духовного, интимного и эпического.
Автор исследует зыбкое пространство между любовью и разочарованием. Его терапевтическое кино не только про кризис отношений, о котором он рассказывает с непозволительной искренностью. Но про отчаянные попытки сохранить внутреннюю свободу, дать волю другому. Для
Рейгадаса трудный поиск пути к свободе — и есть поиск истины:
«Могу снимать кино, только выражая себя, свои идеи и мысли и таким образом естественно взаимодействуя со зрителем через фильм. Меня не волнует, понравится ли моя картина миллионам. Если она приведет меня к взаимопониманию хотя бы с одним человеком, это значит, что мы все еще живы».
Так же как и другие картины Рейгадаса, «Наше время» плывет в условном нарративе в едином цельном универсуме — от рассветов до закатов, от дождя до снега, от диких полей до взлетной полосы Мехико. Как и его любимый режиссер Тарковский, режиссер стремится не рассказывать истории, но передать свое чувство жизни, восприятие ее сущности:
«Фильм должен смотреться так, будто это лес. Но постепенно фильм начинает общение с вами, и оказывается, что он все же что-то вам говорит, передает некие идеи».
Нелинейное, изобилующее умолчаниями, метафорами кино. Одна стихия перетекает, вламывается, в другую. Филармония с перкуссионисткой Габриэлой Хименес, исполняющей «Концерт Вольтаже для литавр и оркестра» Габриэлы Ортис, непредсказуемость арт-композиций Genesis, блюзовые и хоральные мотивы King Crimson сливаются в одно. Автор экспериментирует с водоворотом звуков, с форматом и цветом, превращает пейзаж в энергетическую воронку, затягивающую зрителя. Все ради того, чтобы показать непоправимость маленьких шагов, случайных слов, почувствовать, как душа седеет. Похоже на ворожбу. Возникает пространство, в котором изменчивый внешний мир нерасторжимо связан с внутренними бурями, волнением человека.
Фильм раскручивается исподволь, как полотно из одной нитки, к ней приплетается другая, третья. Необязательная болтовня девочек-тинейджеров на надувной лодке. Сын Хуана, подросток, влюблен безответно, и каникулы заканчиваются, он кричит, задыхаясь на фоне красного неба. Бык Будда терзает лошадь Мурашку, и с окровавленными рогами несется по полю в поисках новой жертвы. В местном обмелевшем озере дети катаются в грязи. Ливень, засыпанное снежной крупой поле, доморощенные корриды.
Документальная стилистика, взрываемая импрессионистическими всплесками. Живое течение жизни и отстраненная созерцательность. Повседневный поток жизни, в которой жестокости природы оппонируют нежные семейные отношения взрослых и детей. Плотское и воздушное, реальная боль и фантомная. Есть ли возможность спасти себя, чтобы вновь изумляться красоте равнины, облаков, быков, изваянных из серебра и лавы? Понять, чем являешься на самом деле, никому ничего не доказывая.
«Наше время» — амбициозное кино с восхитительными взлетами и падениями, изобретательными визуальными находками, подробно выписанной партитурой нюансов, полутонов.
Ближе всего фильму — «После мрака свет», еще одна исповедальная лента о воспоминаниях, мечтах, страхах, экзистенциальных метаниях человека в современном мире. Автор снова распахивает дверь в частную жизнь, в запретное для чужого глаза.
Прихотливая вязь многослойного действия, словно морозный узор на стекле, до которого дотрагивается прямой луч. Снимать себя на экране — рискованное занятие, порой автор углубляется в детали, которые вовсе могут не заинтересовать зрителя, остающегося на дистанции, установленной самим режиссером, в эксгибиционизм. Но страсть и поэзия спасают от «тупика нарциссизма».
Никаких поблажек зрителю Рейгадас не делает. Провокативный сеанс связи длиной 173 минуты, безусловно, кого-то покоробит, взбесит. То, что могло бы быть сокращено, напротив, удлиняется в неспешных созерцательных сценах. Но в итоге возникает кумулятивный эффект — погружение в чужую жизнь, которая прямо сейчас, в настоящем времени, становится твоей.
