Стратегические победы и организационные возможности

В прошедшем году Кремль продемонстрировал высокую дееспособность в достижении краткосрочных стратегических целей. Два ключевых сюжета внутренней политики были, безусловно, выиграны Кремлем.

На президентских выборах был продемонстрирован убедительный и технологичный результат. Количество идентифицируемых с помощью статистических методов «аномальных голосов» — вбросов и фальсификаций, оказалось таким же или чуть меньшим, чем в 2012 г., а официальный результат — более высоким (около 9 млн аномальных голосов из 45,6 млн в 2012 г. и из 55,2 млн в 2018 г.). Новые технологии мобилизации электората (корпоративная мобилизация, working place mobilization) позволили предъявить свидетельства высокой поддержки режима даже в крупных городах, более критичных и протестно настроенных в отношении Путина в начале предыдущего срока. Эта демонстрация оказала деморализующее действие на оппозицию и нелояльные элиты.

Притом что официальный результат выборов, безусловно, является искусственным, он тем не менее отразил как сохраняющееся относительное доверие к «лидеру», так и эффективность авторитарных институтов, способных мобилизовать необходимые контингенты для демонстрации единодушия нации и купировать усилия оппозиции по дискредитации выборов.

Вторым успехом стало проведение двух фискальных по сути реформ — пенсионной и налоговой (главным содержанием которой стало повышение НДС). Притом что пенсионная реформа, являющаяся прямым отзывом социальных обязательств государства без какой-либо компенсации, не могла не вызвать недовольства, значимым результатом является то, насколько эффективно это недовольство удалось ограничить и амортизировать, блокировав попытки его консолидации. Значимого организованного сопротивления реформе практически не было оказано.

Хотя долгосрочные последствия обеих реформ еще могут сказаться в следующем году, они существенно укрепляют устойчивость государственных финансов в условиях стагнации экономики и внешнего давления. А способность режима столь волюнтаристски перераспределять деньги бизнеса и населения в свою пользу, вне зависимости от долгосрочной рациональности этих действий, несомненно, является демонстрацией его силы и устойчивости.

Внешняя политика: поражение как успех?

Настолько же, насколько успешными были стратегические шаги на внутренней арене, неуспешным для Кремля выглядит на первый взгляд 2018 год во внешней политике. Впрочем, здесь оценка зависит от того, что являлось реальной целью Москвы.

Так или иначе, в тот момент, когда кампания по поводу российского вмешательства в американские выборы начала выдыхаться, операция российских спецслужб в Солсбери придала антироссийским настроениям новый импульс. До сих пор не понятны ни цель покушения в Солсбери, ни причины, по которым для него были выбраны именно такие способ и время. Покушение произошло непосредственно накануне российских президентских выборов, а вызванный им скандал аккомпанировал инаугурационному периоду нового срока Владимира Путина.

В целом, можно сказать, что этот скандал надежно блокировал возможности деэскалации в отношениях России и Запада с началом нового президентского срока, который, как надеялись некоторые элитные группы в России, мог бы стать своего рода альтернативой или, во всяком случае, коррекцией предыдущего.

Скандал создал благоприятный контекст и для введения Минфином США в апреле 2018 г. санкций против ряда российских олигархов, вызвавших обвал котировок на биржах и существенную нестабильность российской валюты. Эти действия продемонстрировали, что в руках США остается мощный арсенал мер, способных дестабилизировать российские рынки. В целом же, инфраструктура санкционной политики США выстроена теперь так, что не требует поддержки со стороны ЕС и способна наносить чувствительные удары по макроэкономической стабильности в России, ориентируясь на тактическую целесообразность, а не на какие-то прописанные нормы.

Следующая развилка в российско-американских отношениях возникла в связи с октябрьским визитом в Москву советника по национальной безопасности Трампа Джона Болтона. Визит открывал возможность для новой повестки в этих отношениях — повестки согласованного демонтажа договора о РСМД, который давно потерял смысл для обеих стран. Но последующие события показали, что возможность осталась нереализованной. Анонсированная в ходе визита встреча на высшем уровне так и не состоялась, а Москва продолжила обвинять США в подготовке одностороннего выхода из договора. В ответ США запустили официальную процедуру обвинения России в нарушении договора: США не выйдут из него в одностороннем порядке, а прекратят его действия в связи с неисполнением Россией своих обязательств (в соответствии с Венской конвенцией 1969 г.).

Таким образом, если целью России была деэскалация в отношениях с Западом или раскол в западных элитах по российскому вопросу, то эти цели не были достигнуты. Если же целью было поддержание высокого уровня напряженности в качестве внешней рамки существования режима в его нынешнем виде и сохранения посткрымского баланса сил (обеспечивающего силовым и околосиловым элитам безусловное преимущество), то внешнеполитические итоги, напротив, можно считать существенным успехом.

Экономическая политика «осажденной крепости» и цена конфронтации

Вполне определилась на протяжении года и экономическая стратегия нового президентского срока. Ее краеугольным камнем стал так называемый майский указ, ярко обозначивший тенденцию «советизации» российской экономической политики.

Устанавливая цели и показатели на предстоящую шестилетку, указ смешивает обычные задачи экономической политики с явно политизированными, а также с иллюзорными, неисполнимыми целями. Притом что достижимость этих целей вызывает глубокие сомнения, задачи их достижения требуют дополнительных финансовых ресурсов, которыми бюджет не располагает. Таким образом создается «воображаемый дефицит» (по расчетам правительства это 8 трлн рублей на 6 лет, т.е. примерно 1,3% текущего ВВП России ежегодно), который становится оправданием нового фискального натиска правительства, включающего как прямые налоговые меры (повышение НДС), так и принудительную мобилизацию ресурсов регионов и частного бизнеса.

В итоге, фактическим содержанием экономической политики становится максимальная концентрация доступных финансовых ресурсов в руках федерального правительства для достижения нереалистичных или произвольно определенных и непрозрачных целей. Такая стратегия ведет к обескровливанию частного бизнеса (и так страдающего от сокращения внешнего финансирования) и ослаблению рыночных факторов экономического роста. Но, как, видимо, считают в Кремле, максимальная консолидация ресурсов под контролем правительства повышает устойчивость режима в условиях внешней конфронтации и в преддверии решения «проблемы 2024». Впрочем, анализ динамики социальных настроений позволяет поставить эту логику под сомнение (см. ниже).

В любом случае робкие надежды на корректировку экономического курса в новом путинском сроке потерпели не меньшее фиаско, чем надежды на корректировку внешнеполитической стратегии. Свидетельством этого стало и назначение Алексея Кудрина (после полутора лет работы над новой экономической программой) на пост председателя Счетной палаты. Это назначение сохраняет его в качестве оппонента правительства и действующего премьера и в то же время лишает рычагов продвижения альтернативных идей и решений.

Следует также отметить, что в прошедшем году исключительно благоприятные внешние условия — высокие цены на нефть и огромный торговый профицит — так и не привели к значимому ускорению роста. Несмотря на нефтяной бум (объем экспорта вырос на 30%), рост выглядит вялым и крайне неустойчивым. Отток капитала по итогам 10 месяцев втрое превзошел аналогичный прошлогодний показатель и к концу года составит 66 млрд долларов (прогноз ЦБ). Реальные доходы населения вновь снижались, импорт стагнировал, а Банк России вернулся к политике повышения процентной ставки. Все это не вяжется с ситуацией нефтяного бума и указывает на то, что, вопреки официальным заявлениям, цена внешней конфронтации для экономики является весьма высокой и продолжает расти. В том числе и в результате проводимой «экономической политики осажденной крепости».

Поколебленное согласие: признаки, причины и масштабы демобилизации

То, что в настроениях населения в течение года произошли существенные изменения, стало предметом достаточно широкого экспертного консенсуса. Ослабление поддержки режима сопровождалось, по мнению социологов, существенным снижением вкуса к внешнеполитической конфронтации, ростом протестных настроений и спроса на перемены.

Прежде всего отражением изменений стало снижение пресловутого «рейтинга Путина». Этот показатель (одобрение деятельности президента) в условиях авторитарного правления не стоит понимать буквально — как отражение популярности лидера и фактической поддержки его политики, но скорее как индикатор согласия, условной лояльности сложившимся порядкам и проводимым политикам (см. График 1).

Многолетние наблюдения показывают, что имеет смысл различать несколько «якорных уровней» такой лояльности. Среднее значение одобрения Путина за 19 лет его правления — 76% (устойчивое сверхбольшинство). На этом фоне выделяются периоды мобилизации лояльности — когда значение показателя превышает 80%, и демобилизации — когда оно снижается до уровня 60–66% (см. График 1). В последнем случае это ситуация, когда число людей, определенно недовольных политиками режима, не выглядит уже явным меньшинством и, несмотря на усилия пропаганды, помимо доминирующей нормы «одобрения», начинает формироваться также норма «неодобрения». Такое положение опасно для режима тем, что стимулирует оппортунизм элит и создает угрозу «измены» со стороны социальных конформистов — тех, кто заявлял о своем «одобрении» преимущественно потому, что считал такой ответ единственной социально приемлемой нормой.

Нынешний период снижения рейтинга до этого якорного уровня — третий в карьере Владимира Путина (см. График 1). И само по себе такое снижение не выглядит критической угрозой; реальной новостью будет снижение рейтинга к значениям ниже 60%. Вместе с тем в прошлых эпизодах демобилизации возвращение к устойчивому сверхбольшинству происходило в условиях исключительно благоприятной экономической конъюнктуры (в 2005 г.) или мощной внешнеполитической мобилизации (в 2014 г.). Сегодня оба эти сценария выглядят малореальными.

Пенсионная реформа, безусловно, явилась триггером ухудшения социальных настроений, однако за ним проглядывает более фундаментальная причина — долгосрочные стагнация экономики и снижение реальных доходов населения. По итогам очередного раунда снижения в нынешнем году эти доходы вернулись к уровням 2010 г. И нет никаких оснований ожидать существенных изменений. В то же время внешнеполитическая конфронтация стала не столько мобилизующим, сколько раздражающим фактором: в условиях затяжной стагнации население все более воспринимает внешнеполитическую активность Кремля как пренебрежение внутренними проблемами (в ответах на вопрос о главных препятствиях развитию страны с большим отрывом лидировал вариант «власти отдают приоритет внешней политике, не уделяя должного внимания решению внутренних проблем», Левада-центр, январь 2018).

Ухудшение социальных настроений проявило себя и в оценках положения дел в стране (см. График 1). Если в посткрымском периоде баланс ответов «дела идут в правильном направлении» и «страна движется по неверному пути» составлял в среднем +28 пунктов, то в последние месяцы он оказался почти нулевым. Резкое изменение двух показателей — «одобрение президента» и оценка положения дел — недвусмысленно маркирует окончание эпохи, началом которой стал март 2014 г., момент аннексии крымского полуострова.

Еще одним отчасти интригующим показателем негативной динамики лояльности стал всплеск протестных настроений. Группа регулярных вопросов Левада-центра выявляет «ожидание» социальных и политических протестов, а также уровень готовности участвовать в тех и других. Последние два замера 2018 г. продемонстрировали экстремальный всплеск во всех категориях (см. График 2). Ожидания социальных протестов выше, чем в начале 2009 г., во время полномасштабного экономического кризиса, а ожидания политических — выше, чем в конце 2011 – начале 2012 гг. При этом существенно выше, чем в предыдущих пиках, «готовность участвовать» (см. График 2).

Эти цифры выглядят интригующе, потому что предыдущие пики были связаны с конкретными кризисными ситуациями, напряжение которых явственно чувствовалось в социальной атмосфере. Сегодня же мы имеем протестные настроения без протестов и определенно идентифицируемых поводов. В таком случае эти данные могут свидетельствовать об изменении общего отношения к протестам: на фоне роста диффузного недовольства они выглядят в представлении населения все более легитимной и востребованной формой взаимоотношений с «властями».

Так или иначе, экономические факторы (затяжная стагнация, снижение доходов) являются основной причиной и питательной средой развивающейся социальной депрессии. На стороне режима — безусловное институциональное, организационное преимущество (о чем сказано выше), позволяющее сдерживать консолидацию оппозиционных настроений и их открытое проявление. Однако при инерционном сценарии — сохранении тенденций второй половины 2018 г. — эта депрессия вряд ли рассосется сама, а по мере ее сгущения значимость «организационного» преимущества режима будет снижаться.

Демобилизация и электоральные кризисы

Ярким проявлением изменений социального климата и окончания «посткрымского» периода симфонии в отношениях режима и населения стали сентябрьские региональные выборы. Как известно, на этих выборах Кремль потерпел поражение в 7 региональных избирательных кампаниях из 38. Притом что с начала предыдущего срока Владимира Путина (2012 г.), не было проиграно ни одной. Технологии электорального доминирования, практикуемые Кремлем, дали серьезный сбой.

Выборы продемонстрировали, во-первых, слабость «Единой России» как правящей партии. На Графике 3 представлены агрегированные усредненные результаты сентябрьских выборов в региональные законодательные собрания. Как видим, при явке около 30% в выборах реально участвуют примерно равные контингенты сторонников «Партии власти» (7,5% от всех избирателей) и представителей ядреных электоратов КПРФ (8% от всех) и ЛДПР (6%). Преимущество Единой России обеспечивается «аномальными голосами» — вбросами и фальсификациями (в среднем 3,5% от всех избирателей или около 12% от реально голосовавших). Если возможности фальсификаций в регионе ограничены, то даже не очень значительное изменение настроений населения выливается в преимущество системной оппозиции, опрокидывая административное преимущество «Партии власти». (Реальная картина по регионам, естественно, сильно варьируется, но важнейшим фактором этих различий, как показывают расчеты, является масштаб «аномального голосования») (См. График 3)

В сущности, похожая картина наблюдается и на губернаторских выборах (см. Таблицу 1). Несмотря на то, что сильные оппозиционные кандидаты заведомо не допускаются до голосования, инкумбент (губернатор или исполняющий его обязанности) получает в среднем 18%, а его оппоненты около 14% от всех избирателей (при средней явке несколько выше 30%). Убедительность победы обеспечивают «аномальные голоса» (в среднем в размере 8% от общего числа избирателей.) Эта усредненная модель объясняет, как и почему происходили «сбои», приводившие к сокрушительному поражению кремлевского кандидата. Если возможности фальсификаций ограничены и инкумбенту не удается победить в первом туре (то есть набрать больше голосов, чем его оппоненты вместе взятые), то во втором туре против него голосуют не только сторонники его оппонентов, но и люди специально пришедшие, чтобы проголосовать против кандидата власти (см. в Таблице 1 на примере выборов в Хабаровском крае, где на второй тур пришло на треть больше избирателей, чем на первый тур).

Рост явки во втором туре продемонстрировал наличие протестно настроенных избирателей, которые не ходят на выборы, считая их результат предрешенным, однако готовы включиться, если возникает вероятность поражения кандидата власти. Такое внезапное включение ранее демотивированных недовольных групп и является главным ночным кошмаром электоральных авторитаризмов: схожий механизм внезапной, непрогнозируемой эскалации протеста лежит в основании большинства «цветных революций».

Можно отметить две основные причины поражений Кремля в региональных избирательных кампаниях. Первая: ухудшение социальных настроений, связанное с долгосрочной стагнацией и подстегнутое пенсионной реформой — обсуждалась выше. Вторая: жесткая, почти «колониальная» политика Москвы в отношении регионов и региональных элит.

В посткрымском периоде Кремль добился беспрецедентных успехов в контроле политической жизни регионов и ограничении влияния региональных элит и способен сегодня смещать даже относительно популярных губернаторов, заменяя их новыми ставленниками, не имеющими корней и связей в местных сообществах. Этот успех был обеспечен агрессивностью репрессивных политик в отношении элит («хозяйственные репрессии») и высоким уровнем лояльности населения в посткрымском периоде. Результатом же его стало не только подавление региональной фронды, но и создание условий для экспансии федеральной олигархии на региональных рынках. Однако снижение поддержки режима, проявившееся во второй половине года, немедленно обернулось ростом «регионального патриотизма» и антимосковских настроений.

Если социальная депрессия и демобилизация лояльности будут носить затяжной характер, конфликтность региональной политики Кремля резко возрастет и превратится в один из центральных сюжетов внутриполитической жизни.

Ножницы компетенций, пространство для ошибки и экономические вызовы

В целом сентябрьские выборы продемонстрировали, почему периоды низкой лояльности населения (рейтинги на уровне 60–66%) опасны для режима и каким образом эта низкая лояльность может конвертироваться в политическую нестабильность (как это случилось и в конце 2011 г.). Вместе с тем повторные выборы в Приморье в декабре показывают существующий баланс между потенциалом недовольства и организационными возможностями режима. При значительной мобилизации ресурсов, предоставлении гарантий местным элитным группам, блокировании организационных возможностей оппозиции (КПРФ не только не выставила главного кандидата, но и отозвала наблюдателей с участков) реальные результаты голосования практически точно повторили сценарий первого тура прошлых выборов (кандидат Кремля получил около 45%). Однако на сей раз (в отличие от прошлого) вброс дополнительных бюллетеней не вызвал широкого публичного скандала, что и обеспечило выборам приемлемый уровень легитимности.

График 1 наглядно демонстрирует индикаторы окончания посткрымского консенсуса в отношениях режима и населения (выпуклая гряда красной и синей линий). Вместе с тем уровень социального недовольства не выглядит слишком значительным (баланс оценок положения дел нулевой, но не отрицательный). Более того, эпицентры недовольства, по всей видимости, находятся сегодня в депрессивных, малообеспеченных слоях, а не в среде продвинутой городской публики, как это было в 2011–2012 гг. На это указывают рост популярности кандидатов КПРФ и ЛДПР, с одной стороны, и пассивность, слабое участие в коллизиях последнего года образованного класса мегаполисов, с другой (ср. результаты выборов мэра Москвы).

В то же время издержки жестких централизаторских и репрессивных (в отношении элит) политик в условиях демобилизации лояльности могут существенно вырасти. В отличие от периода посткрымского консенсуса протесты элит против волюнтаризма и репрессий со стороны Кремля могут найти гораздо более сильный отклик в среде недовольных, поставив под вопрос легитимность государственного насилия. В то же время внешняя конфронтация, оправдывающая жесткие централизаторские меры во внутренней политике, остаются основной стратегемой Кремля и в нынешнем президентском сроке. Этого, с точки зрения Кремля, требуют и задачи решения «проблемы 2024». Возникающие ножницы — несоответствие компетенций режима в его нынешнем виде и ожиданий населения — задают пространство возможной «ошибки» — таких действий со стороны режима, которые будут восприняты обществом как неадекватные и нелегитимные.

Главным же вызовом, безусловно, остается экономическая динамика. В условиях мобилизованной лояльности в посткрымском периоде долгосрочная стагнация и снижение реальных доходов практически не конвертировались в политическое недовольство. Это во многом и укрепило Кремль в представлении, что стабильность государственных финансов является главным и достаточным условием стабильности режима, а экономку и население можно отжимать как губку. Следующий год обещает быть в экономическом отношении гораздо более сложным, чем предыдущий (снижение цен на нефть, инфляционный всплеск, кризис потребительского кредитования), в то время как восприятие экономических проблем населением резко изменилось. Теперь ответственность за них в гораздо большей степени, чем раньше, возложена на Кремль. И переубедить население в этом вряд ли будет возможно, не прибегая к чрезмерно рискованным маневрам.