29 октября среди белого дня работники транспортной компании выгрузили перед входом в редакцию три клетки с девятью овцами: открыли борт грузовика, стащили клетки на асфальт и тут же уехали. Кто заказал доставку — неизвестно.

К счастью, овцы оказались живыми, но очень голодными. На них были надеты жилеты с надписью «Пресса», а на клетки, скрепленные между собой цепями, были прикреплены таблички с названием нашей газеты.

Прибывшие на место полицейские (их собралось человек 10) сначала «вообще не понимали, что происходит и какая тут статья». Потом, несмотря на уговоры оставить овец у нас, решили изъять животных в качестве «вещдоков» — даже машину вызвали для доставки овец в отделение. Но к редакции подъехала обыкновенная «Газель» для перевозки заключенных, и для наших «улик» места в ней не хватило.

Так и стояли до вечера ничейные овцы на куске асфальта в центре Москвы, пока полицейские в конце концов не согласились оставить животных нам на ответственное хранение. Овец, которых мы весь день кормили капустой и хлебом, забрали наши друзья из «Альянса защитников животных». Они увезли овец в подмосковный приют — животные обрели дом при монастыре.

Но эта история не только про ничейных овец.

Когда подъезжаешь к Николо-Пешношскому монастырю, ощущение, что попадаешь в сказку.

Едешь сначала по дороге, по колдобинам, мимо домов серых и мрачных. Закрываешь глаза, открываешь — и вот уже деревья, посеребренные инеем, ветви над тобой склоняют. Вокруг — поля снежные, а где-то на холме вдалеке, на берегу замерзшей речки Пешношки обитель с семью храмами виднеется.

Встречает меня у многопудовых ворот обители мужчина серолицый. На голове — огромный выцветший капюшон, на ногах — галоши. Представляется он Олегом и ведет сразу вверх по улице вдоль монастырской стены — «на хозяйственный двор, овец показывать». Идет Олег впереди, прихрамывая, и изредка оборачивается на меня с видом человека, которого зазря от работы оторвали.

А вокруг все словно застыло на морозе, слева — пустой черный дом без окон, справа — белые пряничные стены обители. Солнце глаза слепит. Тишина. Только под ногами хрум, хрум и пар изо рта.

Хозяйственный двор начинается сразу за монастырской стеной. Здесь, в отличие от улицы, шумная жизнь — собаки лают со всех сторон, кошки, мяукая, вьются между ногами. По двору ходят трудники, крякая на холоде, — кто с ведром, кто с лопатой. Все заняты делом — на огромное хозяйство всего девять работников, так что отдыхать времени нет.

В глубине двора — знакомая клетка с табличкой «Новая газета». Пустая и без цепей. Две клетки трудники уже приспособили под нужды хозяйства — не пропадать же добру, — а эту еще не успели.

Клетка стоит у старого сарая, в сарае — овцы, на одной овце — кошка. Олег говорит, что она «прям на овцах спит — приходит, ложится, и ей тепло».

«Бе-е-е», — в подтверждение его слов произносит одна овечка и бежит за сарай — там у них большой загон. Остальные за ней. Погоняли счастливую кошку по кругу и встали вдали у кирпичной стены на солнце. Кажется, греются, хотя, по словам Олега, «зима им по барабану, не холодно».

Всего овец одиннадцать: девять наших подкидышей и две монастырские — они уже не первый год живут на подворье. Наших квартирантов к ним подселили, и они подружились.

— Их два раза в день кормят: сено кидают, хлеб дают и капусту. Раньше, когда трава была, они пастись выходили со всеми. У нас там поляна за мостом, — показывает Олег куда-то в снежную даль. — Мы коров пасли, и овцы с ними ходили. Мы их выгоняли, на обед пригоняли, а потом опять выгоняли до вечера… Тут вообще никто не голодает. Хотя они приехали, как велосипеды, худые. Я их разгружал. Берешь — а он как стиральная доска, ребра одни торчат. Вон, видите, до сих пор слабенький один, — кивает трудник на самого худого барашка. — Так это щас он еще ничего…

Смотрит пастырь Олег на ничейную овцу задумчиво, а она на него. И хоть Олег о своей судьбе не хочет говорить, понимаю я, что просто так трудником не становятся.

Прерывает молчание внезапное «И-го-го». Из соседнего загона на нас глядят две лошади — Нора и Дуся. Олег деловито наваливается на забор, гладит Нору по носу и с нежностью приговаривает: «Но, но, но… Ай, красавица!»

Тут свистят труднику с другой стороны двора, и он, выдохнув, откланивается: «Машина приехала, надо идти картошку разгружать». И убегает.

Я тоже собираюсь.

И тут вдруг — верблюд. Желтый.

«Заработался, наверное», — мелькнуло в голове. Присел, протер глаза три раза.

Нет — реально верблюд! Только один горб скособочило. Ходит желтый по белому снегу вразвалочку, раздувает ноздри. А над верблюдом высокое небо и устремленные в него маковки церквей.

Побежал спросить про верблюда.

— А что верблю-ю-юд? У нас и дикобраз есть, — весело отвечают мне из кузова «Газели», а кто — не вижу. Трудники разгружают картошку перед ржавыми воротами хлева и балагурят: «Откуда, говоришь? «Новая газета»? Дмитровская што-ль? Моско-о-вская?! Ой, погоди, мы тогда щас костюмы наденем».

Потом один дедушка-трудник спускается из кузова машины, притопывает грязными кирзачами, закуривает. Представляется Вячеславом. Говорит, что верблюд и дикобраз — зоопарковские.

Махнул рукой и повел меня показывать зверинец.

А зоопарк-то настоящий! С вывеской «ЗООПАРК» (разноцветные буквы, как в советских мультиках), с вольерами и животными. Прямо под побеленными стенами монастыря.

— Паломники сюда ходят, ну, по лету, и семьями люди приезжают, с детьми, с колясками, детям в радость! — рассказывает Вячеслав, когда мы проходим мимо вольера с волком.

— Да-а, это волчара! Вот лиса-чернобурка рядом, здесь их штуки четыре! Белки тама, — улыбается трудник. — Вон олень, зовут Леха, вон еноты.

Лиса бегает по кругу, отталкиваясь от своей конуры, волк поскуливает, птички щебечут, только еноты молчат.

Все эти животные собраны здесь не для развлечения. У них, как и у наших овец, непростая судьба.

Вот лама, например. Говорят, раньше она с передвижным зоопарком ездила, а потом заболела, отказались в передвижном зоопарке от ламы, и она обрела приют при монастыре. Или вот олень Леха. Сказывают, что подстрелили оленя охотники, а монах монастыря взял и выкупил его у них. Обезьянка летом еще жила — выкинули обезьянку на трассе дачники, ну и куда ей податься? Сейчас, правда, ее в «Центр защиты диких животных» в Яхрому увезли.

Разъезжаются обитатели монастырского приюта — и животные, и люди. Вот и сегодня никто из трудников так и не сможет мне сказать, откуда в зоопарке взялся верблюд — все будут отвечать, что была Матильда еще до них, а они тут недавно. Вячеслав, например, с июля при монастыре трудится.

— Мотя. Довольная там ходит. Мотька, террористка, иди сюда, — внезапно приседает и разводит руками Вячеслав. — Да я ее просто гоняю, она меня помнит, вот и не идет.

Издалека появляется верблюдица. «Она везде гуляет и даже в овраг за монастырем спускается. У нее тута свобода полная», — говорит Вячеслав. Не спеша к нему подходит большеногая Мотя, начинает ластиться. А потом трудник начинает играть с ней в догонялки.

Оказывается, сейчас в вольерах живут не все звери, некоторых на время холодов переводят в хлев. Трудник ведет меня туда. В хлеву тепло. Мы бродим с Вячеславом в полумраке мимо разно-цветных коров, и я слушаю его историю под бесконечное «Му-у».

На самом деле Вячеслав не дедушка, ему 47 лет. Сам он из Новосибирска, приехал в Москву на заработки, и «понеслась жизнь бродяжная» — документов лишился, запил. А потом узнал через знакомого о монастыре и подался в трудники. Теперь ухаживает тут за животными. Недавно связался «со своими» — по памяти телефон набрал, «да решил не уезжать».

Заканчивает свой рассказ Вячеслав, уже нагнувшись к двум щенкам в малюсеньком загоне. Люди подкинули к монастырю коробку с 9 щенятами, почти всех раздали, а этих никто не взял. Так и остались они.

В хлеву все устроено по-соседски: коровы мычат у яслей, рядом щенята тявкают, чуть поодаль дикобраз урчит, и тут же люди чай прихлебывают. Вот трудник Александр улыбается во весь рот, нос утирает кулаком, на костяшках — наколка. Нехотя рассказывает он, что приехал в Москву из Ростова, документы у него украли и он подался в трудники — через знакомого узнал о монастыре, как и Вячеслав. Живет тут неделю, ждет, когда паспорт ему восстановят. За коровами ухаживать ему «без базара нравится».

Напоследок мы заходим в трапезную за подворьем — трудники, как освобождаются от дел, идут туда есть. В трапезной нас встречает улыбчивая хозяйка с кошкой на руках. Хозяйку зовут Светлана, родом она из Беларуси. У нее добрый взгляд человека, повидавшего в жизни много плохого, и черная юбка в пол. Женщина говорит, что живет тут с сыном с мая, и больше всего ей здесь нравится то, что людям можно говорить все, что думаешь, и не скрывать ничего.

На миру — по-другому.