На итоги года виновато Смотрит декабрьская Россия И, почти не видя адресата, Повторяет: «Спаси мя, спаси мя».

— Мы не можем унять твою кручину, — Внешний мир отвечает устало, — Нам спасать тебя как бы не по чину, Это ты же нас обычно спасала.

Нас спасала, сдававшихся покорно, То от фюрера, а то от Мамая, Потому что они в тебе по горло Увязали, хребет себе ломая.

Да к тому же у нас свои напасти: То жилеты, то беженцы, то бабы… И не знаем, кто спас бы нас отчасти, В том числе, дорогая, от тебя бы.

Потому что у нас тут после Крыма Воцарился такой моральный климат, Что тебя уже вычли из мейнстрима И, похоже, что обратно не примут. Вообще же мы, как в печке поленья, Что-то чувствуем вроде утомленья От объятий твоих и от проклятий. И других однообразных занятий.

Да и бардам порядком надоело Воспевать твое бескрайнее тело, Уважать твои ракеты и зоны За балеты и русские сезоны.

Оставайся собою там, за буем, И хлещи своих умников по роже, Мы же вмешиваться больше не будем, Потому что оно себе дороже.

— Русофобы поганые вам имя! — Говорит она сурово и круто. И твердит свое «Спаси мя, спаси мя!» — Обращаясь к незримому кому-то.

Отвечает ей Спаситель Небесный, — Ты бывала мне многих любезней. Много раз я спасал тебя над бездной, Иногда подхватывал и в бездне. Я спасал тебя за целость и смелость, За отвагу, широту и искусство, Но теперь это все куда-то делось, И смотреть на вас не тошно, а скушно.

На вершине — злодей неинтересный, Оппозиция — сушеные смоквы. И, по правде, твоих пресс-конференций Ни в раю, ни в аду уже не смотрят.

На пространстве беззащитном, разверстом — Только злоба, тоска и благочинность. Ты не можешь удивить нас злодейством, А всему остальному разучилась.

Точно так же лоханулся и Триер, Отличившийся усердием потным: Он-то думал, что он снимает триллер, А смешал снотворное со рвотным.

Замечаю задумчиво и скорбно: Иссякает и бездонная сися, Я теперь повернусь к тебе нескоро. Если хочешь спастись — сама спасися. Но Россия, иссыхая от жажды, Безнадежно отвечает Ему же, — Я спасалась и однажды, и дважды, Но не лучше получалось, а хуже.

— Значит, — молвит Он, — таков приговор мой: Раз ты так повторяешься упорно, То приходится считать это нормой, Хоть какая это, к дьяволу, норма.

Раз никто за множество столетий До сих пор тебя не спас и не схавал, — Верно, правит тобою кто-то третий, Не описанный, не Бог и не дьявол.

Одинокое кощеево царство, Ты для гунна чужда и для китайца… Кто захочет — в одиночку спасайся, Остальных выручать и не пытайся.

Так и будешь стоять среди трясины, Бесконечной, великой и убогой, Повторяя: «Спаси мя! Спаси мя!» — А внутри умоляя: «Не трогай».