Лишневского я люблю давно. Еще не было никакого скандала, публикации об Александре Львовиче появлялись только в серьезных специализированных изданиях, но дома его буквально притягивали. Ведь все любят сказки. А Лишневский — архитектор-сказочник. Если вы подняли глаза на фасад здания и обнаружили на нем разнообразную, странную, словно приснившуюся живность — это дом Лишневского. Кошки, медведи, лягушки, совы, летучие мыши и всевозможная, как и положено в сказках, нечисть лепятся у окон, ухмыляются под эркерами, разевают пасти над входами в парадные. Знаменитый готический Дом городских учреждений на углу Вознесенского проспекта и Садовой строил Александр Львович. Визитную карточку города, Дом с башней на Пяти углах — тоже он. Ну и дом с лепным чертом или, как его ласково зовут горожане, дедушкой Мефисто, на тихой Лахтинской тоже придумал Лишневский.

После революции маститый, востребованный архитектор, состоятельный человек и владелец доходных домов мог уехать, последовать примеру коллег. Об этом его просила жена. Плакала: «Александр, подумай о детях». Он подумал: «Мои дома — это мои дети. Я не могу их бросить». И остался. Чуть позже, в двадцатые, Анна Ахматова размышляла о том, что при сложившихся обстоятельствах есть два пути для образованных людей. Либо все уехали, либо все остались. Все уехали — «нет Эрмитажа, рембрандтовские полотна вместо половиков, потому что объяснить некому». Все остались — была бы общественность, с которой нужно считаться. И старые специалисты могли бы подготовить новых, молодых. Лишневский выбрал второй путь. И яростно бился за сохранение того, что было ему дорого. Несмотря на то, что

В двадцатые и тридцатые он продолжал строить, в основном школы. Здания, лишенные, в соответствии с духом времени, фирменного, чудесного декора — но с просторными рекреациями, огромными спортзалами. Отстаивал и право старого Петербурга на существование. Славился своей неуступчивостью, да так, что на одном из заседаний хозяин Ленинграда Сергей Киров опасливо буркнул, завидев худенькую энергичную фигурку Лишневского: «Вот идет этот сварливый старикашка».

…Самую страшную, первую зиму блокады провел в любимом городе. Был вывезен в последней стадии дистрофии по Дороге жизни и умер в ярославском госпитале. А дома — его дети — уцелели, несмотря на бомбежки. Словно погибший архитектор выкупил их существование своей жизнью.

Еще и поэтому такой дикой стала история на Лахтинской улице, где три года назад был сбит с фронтона иронически улыбавшийся лепной Мефистофель, положивший острый подбородок на сплетенные длинные пальцы. Горельеф — память о коротком и ярком периоде модерна, переживший революцию, гражданскую войну, военный коммунизм, блокаду, советскую борьбу с архитектурными излишествами, — не пережил явления обуянных внезапной духовностью бывших партийных начальников, которым приспичило построить напротив церковь. Упирали на то, что именно на этом месте стоял когда-то дом святой Ксении Блаженной. Стоял он не там, но разве кому-то интересны такие мелочи. В конце концов, когда на новодельной церкви установили крест, некто, оскорбившись чувствами, счел Мефисто напротив лишним, и столетнюю скульптуру разбили кувалдой.

Когда августовским днем новость разнеслась по городу, всех поразила бессмысленность демарша, сравнимого с действиями игиловцев. К тому же быстро выяснилось, что причастные к происшествию странным образом связаны со спикером ЗакСа Вячеславом Макаровым, по совместительству лоббистом и куратором возведенной церкви, еще не так давно преподававшим научный коммунизм на кафедре Можайки.

Поначалу возмущенные варварством петербуржцы пытались добиться восстановления горельефа, собирались, возбужденно обсуждали пути решения проблемы, подписывали петиции, инициативная группа обивала пороги чиновников, но каждый их шаг словно увязал в густом киселе. Любое действие наталкивалось в казенных кабинетах на равнодушную вежливую стену. Приходило на ум холодное слово «саботаж». Пыл постепенно угасал. И в конце концов у горельефа осталась фактически одна защитница. Праправнучка архитектора Елена Турковская. Она совсем не напоминает своего задиристого предка, который, поссорившись с коллегой, мог вызвать того на дуэль, а против оскорбившего его гласного городской Думы, как радостно писали газетчики, «пустил в ход приемы японского джиу-джитсу и французского бокса». (Как нам его сейчас не хватает, однако.) Елена застенчива и деликатна. Но упряма, как прапрадед. Раз за разом она предпринимает тихую атаку на очередную государственную структуру, существующую вообще-то специально для того, чтобы охранять, холить и лелеять то, чем знаменит и уникален Петербург: архитектуру. Однако Комитет по градостроительству и архитектуре, судя по всему, страшно занят: озабочен тем, что на фасадах зданий появляются таблички «Последнего адреса» в память репрессированных жителей, в том числе архитекторов. Это кажется рачительным чиновникам ужасным посягательством на сохранность домов. В общем, не до Лишневского им. КГИОП же, который вроде и хочет помочь, то и дело идет на попятный, смущенно отводя глаза от изувеченного дома.

Уголовное дело, открытое после скандала, тихо-мирно, без шума закрыто. Так что пострадавший Мефисто в результате единственный, кого посадили. Елена пыталась забрать фрагменты, которые понадобятся при восстановлении горельефа, но выяснилось, что ей, как частному лицу, их не получить. Полицейские согласны выдать обломки только по предписанию КГИОПа какому-либо музею. Музеи же забирать не решаются. Кому не по профилю, кто отговаривается неимением места, а кто-то честно сознается, что не хочет связанных с этим проблем. То есть они никому не нужны. Никому, кроме людей, которые хотят горельеф восстановить. Но им-то Мефистофеля как раз и не отдают.

Сложившаяся ситуация оскорбительна для здравого смысла. Незадолго до Нового года мы с Еленой решили хотя бы получить свидание с бедным узником. Посмотреть на уцелевшие куски. Предварительно Турковская встретилась с заместительницей начальника отделения и обрадованно потом рассказывала, какой милый вышел разговор и как тянется правоохранительница к культуре. Да, конечно, сказала замначальника, о чем речь, приходите.

Через несколько дней в назначенное время наша троица — праправнучка архитектора, краевед и скульптор, готовый взяться за восстановление, — топталась у входа в отделение полиции на Большой Монетной. Елена держала в руках принесенный в знак благодарности изысканный букет. Дежурный воззрился на нас подозрительно, но на торопливые объяснения покладисто махнул рукой: «Где-то тут только что бегала. Проходите». В радостных ожиданиях встречи с Мефисто мы выстроились у нужной двери в конце длинного коридора. Но замначальника, еще накануне любезной и сочувственно настроенной, подтвердившей по телефону встречу, не оказалось на месте. Мы подождали пять минут. Десять. Двадцать. Наконец заподозрили недоброе. Кончилось тем, что нам вежливо сообщили: «Уехала в главк на совещание». Мы изумленно разглядывали запертую дверь. Попросив передать букет, ушли. На телефонные звонки Елены ни в тот день, ни на следующий робкая замначальница не ответила.

Кому так поперек горла встал уже разбитый, искалеченный горельеф, что на него даже нельзя взглянуть, а хранители его прячутся от визитеров, как зайцы, — сюжет, по которому можно снимать детективный сериал. Некоторые чиновники уклончиво говорят, что пока не сменится руководство района, на восстановление Мефисто рассчитывать не стоит. Непонятно, почему только района? Может быть, города и всей страны?

Татьяна МЭЙ, краевед

ВСЕ МАТЕРИАЛЫ ПЕТЕРБУРГСКОЙ РЕДАКЦИИ | АРХИВ ПУБЛИКАЦИЙ | PDF