Тем не менее кое-какие выводы можно сделать даже по этим спорящим друг с другом фрагментам. В первую очередь можно говорить о «левоправом» характере этого движения в вопросах экономики. Но «желтые жилеты» совершенно не похожи на привычных нам «красно-коричневых» 90-х и начала 2000-х годов, которых объединялись вокруг общей памяти о баррикадах 1993 года и ностальгии по «советскому имперству». Тут скорее механические соединение одного с другим.

К примеру, одна группа требует выхода из ЕС и полного прекращения миграции, причем проявляет как минимум последовательность в этом вопросе, призывая отказаться заодно и от неоколониальных практик: «Отдать деньги и собственность диктаторов, нажитые нечестным путем, народу Африки» и покончить с системой, «которая удерживает Африку в нищете». Другая группа в то же время требует «справедливого обращения с беженцами» и «равной оплаты труда вне зависимости от гражданства».

Одна группа говорит о снижении налогов до уровня не более 25% от состояния гражданина, другая — об «усилении прогрессивности налога на доходы».

Более или менее все группы протестующих едины в своем требовании повышения доступности жилья — как путем увеличения государственного и муниципального строительства, так и при помощи давления на домовладельцев.

Точно так же движение «жилетов» нельзя назвать однозначно прогрессивным или «неолуддистским». В имеющихся списках требований есть и пункты против «вмешательства государства в институт семьи» (то есть против ювенальной юстиции) и даже о запрете ГМО. Но есть и радикальные требования экологического характера, только вместо электротранспорта протестующие предлагают поощрять автомобили на водороде.

То есть никакого конкретного политического вектора у «желтых жилетов» нет, хотя левая компонента явно преобладает в их требованиях. Во многом такое показное отсутствие общей идеологии связано с тем, что движение с самого начала дистанцировалось от любых действующих политических сил, хоть и разрешило им участвовать в протестах на общих основаниях. Лучше всего эти общие принципы выразил некий запечатленный на фотографии француз, повесивший себе на спину перекидной «сэндвич» со стихотворным лозунгом, который на русский можно перевести как «Ни Ле Пен, ни Макрона, ни отечества, ни господина!». Левые пролетели мимо идейного руководства протестом по иной причине: на низовом уровне они представлены в основном через профсоюзы, а профсоюзы во всех предыдущих массовых выступлениях играли конформистскую роль. То есть именно они вступали в переговоры с правительством, выторговывали некоторые и, как правило, — незначительные уступки, после чего уводили людей с улицы.

В этом месте надо сказать пару слов и о самом субъекте протеста — то есть о тех, кто наполняет собой улицы фрацузских городов, дышит слезоточивым газом, шагает под струи водометов, но пока что не собирается уходить. У российского псевдосреднего класса на сей счет возникло немало иллюзий, и у нас в «жилетах» видят прежде всего мелких собственников, ведущих борьбу против налогов и поборов со стороны государства. Но это не так. Среднестатистический «жилет» — это пролетарий из небольшого французского городка, обедневший в результате отказа государства от своих социальных обязательств. Эти же реформы сперва вымели из его родных мест всю работу, а следом за ней — и большую часть социальной инфраструктуры, которую сократили по плану «бюджетной экономии». Личный автомобиль для среднестатистического «жилета» — не роскошь, а средство выживания, поскольку и работа, и детская поликлиника, и школа теперь находятся в соседнем городе. Именно поэтому крохотный налог на жидкое топливо вдруг породил социальный взрыв, каких Франция не видала со времен неудачной попытки принятия «Закона о первом найме» в 2006 году.

И все же безлидерный и лишенный связи с любой конкретной политической силой характер протестов, который до недавнего времени составлял их сильную сторону, сейчас может превратиться в слабость. Безлидерность действительно работает — что бы по этому поводу ни говорили отдельные отечественные мудрецы от политологии, но она хороша лишь на этапе завоевания улиц, когда у движения вырастает так много голов, что срубить их все физически невозможно.

Когда этот уровень уже пройден, то любое движение оказывается на распутье: либо мы продолжаем давить силой и в конце концов пытаемся свергнуть непопулярную власть, либо мы договариваемся. Но и для того и для другого необходим политический субъект, без него и уличная революция, и переговоры будут выглядеть как артель «Напрасный труд».

Тем более нет никакой гарантии того, что если одна группа протестующих согласится с правительством и покинет улицы — то точно так же поступят и все остальные. В прошлом такая проблема не раз возникала при договорах крупных цивилизованных государств с племенами, живущими на их границах. Если римский консул договорился с неким германским вождем о том, что набегов не будет в течение 20 лет, то нет никакой гарантии, что все остальные вожди станут выполнять этот договор (у Великобритании недавно была та же проблема при подписании соглашений о прекращении огня с ИРА). И логичным ответом со стороны французского правительства станет усиление полицейского террора до того момента, пока «жилеты» не устанут и сами не очистят улицы. Или договор с одной, наиболее умеренной группой, которую затем можно будет использовать против непримиримых, примерно так же, как в свое время Германская империя и папство использовали умеренных гуситов — «чашников» против «таборитов».

Такому исходу может поспособствовать и политическая «лоскутность» движения, ведь там, где «каждой твари по паре», всегда найдется слабое звено, для которого идеологические разногласия окажутся важнее общей цели, которую пока что никто не сформулировал. Так что движение «жилетов» — это не только важный социальный процесс, но еще и та «песочница», наблюдая за которой можно будет сделать выводы о жизнеспособности безлидерного протеста как такового.