Президент СССР — о Зое Валентиновне Ерошок

УКАЗание

Дорогая Зоя!

Мы тоже перешли, переболели некоторые юбилеи.

Поверь, это твое лучшее время, ты это доказала жизнерадостностью, талантом, своей профессией.

Держись на этом уровне всегда.

Твои М.С. Горбачев и Ирина

Дмитрий Муратов: «Сестра! Сестра! Подай, сколько можешь!»

…Однажды я наблюдал, как главред «Комсомольской правды» В.А. Фронин на летучке очень осторожно предположил, что 29 строк, опубликованных Ерошок за месяц, это не слишком много. Ерошок очень удивилась: «Не помню, чтобы я их писала».

Как член комиссии по лучшим текстам той прекрасной «КП», свидетельствую: за год у нее было 6 лучших текстов. И меньше всех строк.

«Тяжелые времена наступили для известных брендов «Коко Шанель» и «Ямамото». Листингованные на биржах акции этих компаний потеряли до 4,5% в августе-сентябре 2013 года в связи с сокращением потребительского спроса»,— передает агентство Bloomberg.

Независимые эксперты, отказавшиеся от комментариев и просившие по понятным причинам не называть их имена, имеют глубокое внутреннее убеждение: к падению продаж компаний «Ямамото» и «Коко Шанель» имеет прямое отношение факт задержки выплат зарплат в Издательском доме «Новая газета» (признанной лучшей в Европе в 2011–2012 годах), поскольку именно в этой газете работает обозреватель З.В. Ерошок, чье временное отсутствие в бутиках и вызвало кризис на рынке труда Юго-Восточной Азии, где производятся товары упомянутых брендов.

Так мировая экономика зависит от состояния Зои Валентиновны Ерошок.

Однажды, в период остывания фабрик «Ямамото» и «Коко Шанель», Ерошок зачем-то решила прийти на работу. Разобрать скопившиеся за квартал черновики. Ерошок дважды проверяла SMS-уведомления на айфоне, однако SMS с начальными словами: «UWELICHEN BALANS» не приходило уже два месяца. При этом слова «POKUPKA USPESHNO ZAVERSHENA» сменились на «OPLATA OTKLONENA». В этот не лучший для нее момент бомж в Архангельском переулке обратился к Ерошок: «Сестра! Сестра! Подай, сколько можешь!» И она поддала: «Ты! Здоровый! Мужчина? Нет? Денег просишь. У кого? Три месяца зарплаты нет, хожу, выбираю забор, под которым проведу нищую старость, а тут ты, гад!»

Он бежал за ней до проходной. Он кричал: «Сестра! Сестра! Возьми все, что есть!» Она не взяла. Так Ерошок отказалась от мешка денег.

Однажды израненный в Чечне мальчишка Вася Анисимов в палате разговорился с Зоей Ерошок. Ерошок напечатала очерк. Лужков тут же дал Васе квартиру. Говорят, он плакал, когда читал.

Так Ерошок защитила человека от Родины. И Родину тоже.

В Ерошок влюблены ее герои. Это закономерность. Композитор Алексей (зачеркнуто), соавтор лучших фильмов Михалкова, сценарист А.

Ерошок не ответила ни им, ни еще 12 известным мне претендентам взаимностью.

Так Ерошок делает людей свободными.

Как действовать, спрашивают меня коллеги, если из Ерошок «попер Темрюк»?

Перед выходом на Северополюсную льдину меня инструктировали про белых медведей. Надо задрать над головой полы куртки, типа, ты круче и больше, он тебя не тронет, если сытый. Если голодный, ему все равно, задрал ли ты куртку.

Ну вот, если «попер Темрюк», можно куртку не задирать…

Но есть способ! Зоя родилась от людей: Ульяны Федоровны и Валентина Поликарповича. Наш любимый Поликарпович иногда ответит по телефону 8 861 485-33-36. Только отец Зои Валентиновны может как-то остановить «прущий Темрюк».

Поэтому позвоните ему сегодня и поздравьте его.

Ее читают в зонах и в салонах. Это высшее признание. Просто талант не экономится, а вырабатывается.

Однажды я увидел, как больно Ерошок двигать ручкой по бумаге. Заинтересованно осмотрев ее прекрасные пальцы, я обнаружил огромную мозоль от шариковой ручки. Она писала пятый черновик. И эти черновики — богатство человечества. Я спер пару страниц, чтобы не думать о старости. С этими черновиками мы не пропадем…

…Потому что (выводы):

Не таскаем деньги мешками.

Не признаем компромиссов с качеством (одежды, текстов, людей).

Поддерживаем слабых, вызывая слезу у сильных.

Вызываем слезу у сильных, не обращая на них внимания.

Звоним своим старшим.

Вот. Ровно 29 строк.

Елена Костюченко:

С Зоей Ерошок я знакомилась как с легендой. Еще бы — соосновательница газеты, ушедшая из «Комсомолки» с друзьями в никуда и сделавшая «Новую», дважды лауреат премии Боровика, а тексты, тексты…

Оказалась — не легенда, а очаровательная женщина. Стрижка, дизайнерские кофты, вежливая улыбка. Приходила к ней в кабинет, сидела, пока позволяла совесть, слушала.

На журфаке такого не рассказывают, ага. Мне тогда было тяжело в Москве, я часто ошибалась и много плакала. Зоя в утешение рассказывала, как в «Комсомолке» постоянно не отвечала на письма читателей («а было обязательно, не то что сейчас»), и ее чихвостили на летучках.

Всегда — страстно — открещивалась от объективности. «Ну да, мы пишем свое мнение. Дай бог, чтобы мы писали каждый раз свое мнение».

Потом взяла и подарила мне кофту. Отличная кофта, Зоя!

Сейчас я могу оценить ее главное качество — удивленность. Вот как так бывает, что через столько лет работы полностью отсутствует привычный, как вывих, цинизм, затупленность глаза? Каждая встреча — «ну ничего себе»! С трепетом, практически с восторгом — про бомжей на Курском, про хирургов, про Мамардашвили, про перепревшие попы в домах ребенка (нужны памперсы, много памперсов!), про дорогу в Краснокаменскую колонию, про своих студентов в Международном университете и ИЖЛТ. Студентов она просит писать о радости, искать слова. «Радость и легкость» — ее любимое выражение. И еще, родное, темрюкское — «надо искать людячье, держаться за людячье».

Коллег она любит, к коллегам она безжалостна. Может подойти, потребовать — объясни, почему написала так, а не иначе?

«Что за гладкие словечки?»

Спасибо огромное за требовательность и сочувствие.

Сергей Михалыч: «А… не за-ме-тут? — поинтересовалась Ерошок»

Апрель 1993 года. Очень холодно.

— Пора линять из трубы, — говорю я и сплевываю. Две пары интеллигентных глаз смотрят вопрошающе. Одна— Зоина, другая, за чуть запотевшими очками, — Валентины Семеновны из бюро проверки.

Зоя — в недавно приобретенной шубе, о которой потом напишет очерк.

Очерк — оправдание буржуазности, что даже в либеральных кругах «Новой ежедневной газеты» вызвало определенное брожение умов. Валентина Семеновна — тоже весьма элегантна (унее — шарм человека, который пару раз затыкал академиков, которые что-то напутали в интервью о своих же открытиях). Ну и я — как я: только вернулся из Питера от беспризорников — курю в рукав, матерюсь, разве что без «Момента».

Мы в переходе на «Чеховской» второй час раздаем первый номер газеты: руки (и носы) — в типографской краске, уши — багрового цвета, начищенные туфли-ботинки — оттоптаны, стены — грязные, не прислониться, да еще и местная лоточная торговля косится на нас за то, что донимаем их клиентов. Еще мы кричим: «Первый номер «Новой ежедневной газеты». Бесплатно. Уникальные расследования, интервью» — ну и что-то в этом роде. Раздали уже две пачки, пока не замерзли. Так вот, судя по всему, это занятие, свойственное тем кругам, в которых я только что вращался, заставило меня выражаться соответственным образом.

— Сережа, я не совсем поняла, что вы сказали, но, наверное, вы хотели пригласить нас в тепло, — осторожно уточнила Зоя со всей деликатностью (подобные интонации я потом тоже слышал — когда, например, Ерошок отчитывала Профессора за стыренный из кабинета Акрама Муртазаева телевизор). Это спустя много лет она узнает всю прелесть уличной жизни вместе с Доктором Лизой — пока же выстраивала диалог на ощупь.

— Ага, — говорю. — В метро, перед турникетами, надо пастись.

— А… не за-ме-тут? — поинтересовалась Ерошок, пробуя на вкус странное слово, которое в нынешней политической ситуации кажется уже естественным.

Не замели. Газету — смели (правда, ею еще была забита целая комната в старой, теперь уже снесенной, пристройке к «Московским новостям», где мы квартировали). Горло(ы) осипло(и) — Зоя с Валентиной Семеновной лечились чаем, я же спустился вниз — к Муратову (ну, вы понимаете), а потом — верстать №2.

А потом — с газетой много чего было, да и с нами со всеми… Но вспоминая сейчас те экстремальные времена, понимаю, что были они согреты ощущением максимальной свободы поступка, которому было по дороге с максимальной силы желаниями.

Подобное гармоничное сочетание весьма обременительных для человека вулканических эмоций прижилось далеко не у всех. А для Зои это — естественно. Как пробовать на вкус незнакомые слова, вплетая их потом в ткань своих текстов. Кстати, все они — о «шубе» — то есть о праве быть самим собой в «людячьем» (привет Темрюку!) мире.

Юрий Сафронов:

Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо…

У Зои Ерошок никогда не заканчиваются «спасибо». Она выдает их щедро, без оглядки, наотмашь. Не дожидаясь возврата.

«Спасибо» Зои Ерошок — это всегда несколько раз «спасибо». Как минимум. Иногда — несколько десятков раз. Старожилы говорят, что бывало и до сотни. Сегодня появился повод сказать «спасибо» Зое Ерошок. Несколько раз хотя бы. Чтобы вернуть долги (частично).

Итак, Зоя, спасибо за слово.

Оно исцеляет больных и утешает нищих духом… Оно окрыляет друзей, а врагов превращает в соляной столб… Оно приводит в движение шестеренки и финпотоки.

Спасибо за спасенные: жизни, репутации, души, сердца, другие органы высшей исполнительной и законодательной власти.

Спасибо за Сокурова, Ахеджакову, Глинку, Мариничеву, Голышева, Михника, Коржавина, Суханова, Тодоровского, Миллионщикову, Леонова, Даля…

Спасибо за «Сухие попы» младенцев и влажные глаза читателей.

Наконец, спасибо вашим маме и папе.

Евгений Бунимович:

Триптих о Зое

Часть первая. Явление героини

— Это Нибенимович? — раздался в телефонной трубке знакомый кляузный голос Коржавина, вновь прилетевшего из-за моря-океана и остановившегося у наших общих друзей на Бронной. Конечно, завтра же зайдем. Как собрались — звонят друзья: у них срочные дела, и потому живая легенда отечественной литературы придет к нам. «Хорошо, сейчас забегу, заберу легенду». — «Нет-нет, уже нет времени, с ним будет журналистка, Зоя…» — фамилия утонула в трубке.

Мы с Наташей едва успели выгрести из холодильника остатки моего школьного заказа (время было перестроечное, голодное, и директор изредка где-то доставал для учителей «продуктовые наборы»), как в дверях нашей квартиры на Патриарших нарисовалась абсолютно булгаковская пара: маленького круглого субъекта с клюкой и вечно изумленными, торчащими в разные стороны глазами почтительно держала под руку статная эффектная блондинка с ослепительной улыбкой.

Минут пять понадобилось на обязательное высокоинтеллектуальное взаимообнюхивание: «Это те самые стекла, в которых отражался жаркий закат?» (Изысканно.) «Да-да, небывало жаркий (уточнение впроброс, но внятно)». «А это ваша книжка?» (А чья ж еще, фамилия на обложке.) «Да, вот недавно вышла в Париже (небрежно)…»

Но Наташа уже зовет к столу, и за столом как-то сразу все иначе, и сползает весь напряженный лоск и изыск, и хохочем безостановочно, и все уже свои, и Коржавин в ударе, и жизнь удалась, и еще хочется надеяться на лучшее…

Часть вторая. Коллеги​

И наверное, все так бы и осталось — легкая приязнь, изредка встречи у общих знакомых или на случайных сборищах… если б не еще один — телефонный звонок. На сей раз звонил некто Муратов, редактор новой (очередной новой) газеты. Тогда каждый день закрывалась старая газета, выходила новая. Муратов звал в колумнисты.

Еще слово «колумнист» не вошло в словари, еще про «Новую газету» я ​автоматически спрашивал: «Понятно, что новая. А как называется?», еще думал, что жизнь уже сложилась: школа, семья, друзья-стихотворцы — и зачем еще что-то новое, тем более — газета, но соглашался «хотя бы зайти», и настороженно входил в незнакомый подвал (это редакция?), и тут, в коридоре, — Зоя.

«А вы как здесь?» — «Я-то здесь работаю, а вы как?» И уже не нужно осторожного обнюхивания за редакторским столом, и сползает весь напряженный лоск и изыск, и хохочем с Муратовым безостановочно, и все уже свои, и вот еще Щекоч должен подойти, и (на четвертой стопке) — попробую, никогда не писал регулярно, к сроку, но попробую…

И — нет, не друзья еще, да и время уже такое, все взрослые слишком, уже друзья потихоньку растворяются, исчезают, а новые не возникают, но вот и Наташа моя, как заглядывает в редакцию — так сразу к Зое (еще не к Зойке).

Часть третья. Соседи

А тут переезд, и вдруг мы — соседи, и все окрестные бульвары — наши, а еще парки и сады: осенний Нескучный, зимнее Архангельское, летний Екатерининский… И Зоя входит в нашу жизнь вместе со своей вечно неподъемной, но непременно брендовой сумкой, со всеми радостями и печалями, заморочками и тараканами, бестолковыми стажерами и бытовыми мелочами, с театральными премьерами и авангардными вернисажами, с папой, сестрой, племянниками…

Соседи — это вам не коллеги, не виртуальные друзья на фейсбуке. Это: к вам же сын приезжает, невестка, внучки? Если что — есть матрас, берите, вот ключи. А будут донимать — приходите ночевать.

…Когда с Зоей сидишь в кафе, гуляешь в парке, вместе с ней с нами сидят за столиком, идут по аллее все ее замыслы и помыслы — привокзальные бомжи, постояльцы хосписа, родители политсидельцев, замордованные мигранты… Мы привыкли.

…А это с вами та самая Зоя Ерошок? Да, та самая.

Будь счастлива, Зоя, Зойка, Зоя Валентиновна, золотое перо, соседка наша, деликатная, беспокойная — с вяленой рыбой от папы, в шарфиках из модного бутика, с огромной сумкой, с новой прической, с «из меня попер Темрюк», со своим талантом — писать, удивляться, обижаться, восхищаться, жить, дружить, любить…