Пожалуй, со времен «Манифеста коммунистической партии», вышедшего 170 лет назад, не было у «людей доброй воли» врага страшнее, чем нынешний популистский тренд в глобальной политике. Деятели наподобие Хайдера и Чавеса, Орбана и Эрдогана то ли грезятся боязливым гражданам на каждом втором историческом перекрестке, то ли действительно дают о себе знать больше, чем даже в 1960-е, когда, собственно, и появились первые работы о постколониальном популизме. Конечно, кто-то по-прежнему считает главной угрозой мировому порядку неолиберализм и монетарные экономические забавы, кто-то, напротив, упрекает во всех бедах «левый поворот» с его то ли лицемерными социал-демократами, то ли радикальными революционерами-троцкистами, но об опасности популизма написано и сказано в последнее десятилетие столько, что впору открывать тематические центры в крупнейших университетских библиотеках.

При этом к желанию многих российских исследователей или политтехнологов поместить Россию в глобальный популистский тренд можно относиться с известной долей иронии. Стереотип о «догоняющей модернизации» как извечной российской особенности популярен как в народе, так и у экспертов, оттого мы стремимся заскочить даже в уходящий поезд популизма. Понятно, что многим не хочется оставлять Россию в стороне от коллективной моды, какой бы эта мода ни была, но, в конце концов, для такой вещи, как «российский популизм», есть как минимум одно препятствие. И это сама российская политика.

Дело в том, что на протяжении последних десятилетий она строится прямо противоположным популизму способом.

Это не значит, что популистские всплески в их протестном, антиэлитном понимании в стране невозможны. Но критическим условием для их успеха является именно потеря едва ли не обожествляемых «контроля», «порядка» и «стабильности». Такая потеря может быть связана с неудобными решениями, принятыми кем-то свыше (примером чего являются провалы «союза единороссов и беспартийных» на нескольких региональных кампаниях, обусловленные пенсионной реформой), с дефицитом ресурсов, с неадекватным руководством. Но все эти ситуации считываются режимом как «ненормальные», требующие корректировки и немедленного исправления. Следовательно, и популистские тренды воспринимаются ровно так же. Их надо обуздать, нивелировать, сгладить — или, на худой конец, формально возглавить. Став не просто «национальнее националистов» или «западнее Запада», но и большими популистами, чем сами популисты.

ООО «Минченко Консалтинг», например, выпустило характерный доклад, посвященный предполагаемому росту российского популизма. Все сценарии, описанные в докладе, подразумевают популизм управляемый — то есть, по сути, пародийный, карикатурный. Представить, что российские руководители в массовом порядке отвергнут прежние стандарты общения с собственным населением (типовые СМИ, митинги пятисотрублевых бюджетников и проч.) в пользу реальной социальной мобилизации, довольно сложно. Даже при наличии воли и державно скрепленного решения на это может просто не найтись соответствующих навыков.

Роман российского режима с популистскими тенденциями случался в недавнем прошлом, но

В итоге популистский поворот в современной России означает, во-первых, необходимость перейти к форматам работы, сегодня используемым скорее несистемной оппозицией, — митингам, пикетам, ярким выступлениям для неопределенно широкой публики и так далее, — что, безусловно, означает отказ от прежнего их высмеивания и маргинализации.

А во-вторых, необходимость опоры на сильных харизматичных спикеров, которые при этом не будут черпать собственную убедительность в авторитете власти, как сегодня делают все без исключения «яркие лидеры». И то, и другое представить невозможно: на протяжении многих лет нас приучали к тому, что значимым и веским словом (и соответственно, политическим весом) обладают лишь те, за кем стоит статус «пехотинца», «крепкого хозяйственника», «надежного руководителя».

Кирилл Телин, политолог