— Марк Анатольевич, вы вновь после «Дня опричника» 2016 года планируете ставить прозу Владимира Сорокина. Тексты из новой книги «Белый квадрат»?

— Да, начнется с Сорокина. Но к его энергии, к его замечательным сочинениям добавится и что-то мое. И еще очень важная вещь: документальные вставки. Они в определенном смысле будут расшифровкой параллельной реальности. «Параллельная реальность» — условное название будущего проекта.

Самое главное и интересное в театре, как мне кажется сейчас, — соединение энергетики сцены (если она есть, конечно) с энергией зрительного зала.

Если они соединяются, если энергетическое воздействие спектакля выходит из пределов кожных покровов актеров, — появляется эффект, который очень трудно передать словами. Электроника его не фиксирует. Можно только почувствовать. Это сложная структура. Но для меня — реальная. Очень важная.

Когда-то восточные мудрецы и восточная медицина рассказали нам: мы не заканчиваемся кожным покровом. Наша сущность продолжается вовне на достаточно большое расстояние. Это воздействие, пространственное движение меня очень интересует. В последнее время я много читал об этой параллельной реальности, о переходе в зону так называемого измененного сознания. Оно «может угадать» в мире и во времени куда больше, чем наше дневное земное сознание. Здесь — безграничное пространство для раздумий и исследований.

— Кажется, и новелла Сорокина «Красный рев» в новом сборнике об этом? О неслышном уху «красном реве». Он выходит из недр мавзолея на Красной площади. Далеко за «кожный покров» и за стеклянную крышку гроба. И висит над страною до сих пор.

— «Красный рев» — замечательный образ. Что-то давящее на нас, с чем мы боремся. Иногда вырываемся, иногда нет. Но в рассказе Сорокина безымянного мудреца, который смиренно ждет электрички и знает тайну «красного рева», удивляет вот что: наши люди могут оказывать сопротивление даже таким потокам энергии. «Красному реву». Не всегда успешное — но все-таки.

— Когда «Параллельная реальность» выйдет на сцену?

— Думаю, ближе к концу сезона. Сначала, ближе к весне 2019 года, выйдет премьера болгарского режиссера Александра Морфова — он ставит «Слугу двух господ» Гольдони.

— «Пролетая над гнездом кукушки» Морфова с Александром Абдуловым — замечательный был спектакль.

— Да, с Морфовым театр наш дружен давно, мы его очень ценим и любим. А я еще работаю над текстом «Параллельной реальности». Так, не смог обойтись без Сталина. Мне захотелось, чтобы в спектакле был и он. И для артиста — скажем, для Дмитрия Певцова — это задача интересная.

— Певцов играет и принца Гарри в новом спектакле «Фальстаф и принц Уэльский». Какая тема «Хроник» Шекспира главная здесь для вас?

— «Хроники», наверное, о том, как меняется человек под воздействием власти. Подъема над всеми. Над бывшими товарищами, однокашниками. В финале появляется трон, который вздымается ввысь, поднимает человека. И человек там теряет свое прежнее существо. Преобразуется в страшноватое явление, которое удивляет, поражает и подавляет.

— Недавно «Ленком» праздновал ваш юбилей. В стилизованной картине 1933 года над сценой летели дирижабли, колонны трудящихся несли плакат «Марк родился!». Вы делите 85 лет на две эпохи — советскую и пост-…?

— Нет, эпох все же было побольше. Я, кстати, и сам шел в таких колоннах, какие с размахом изобразили на юбилейном капустнике. Сталину кланялся, ходил на демонстрацию… Правда, далеко от мавзолея наша колонна шла. Но я видел: вот он стоит. Хотя неизвестно, он или двойник. Выдержать это многочасовое напряжение довольно сложно.

А потом… нет, время менялось много раз. И после 1960-х, когда веяло какими-то надеждами, оно становилось все тревожней. Вплоть до эпохи черного юмора, когда пошли похоронные процессии одна за другой. Пока не появился Михаил Сергеевич Горбачев, который попытался выбраться из пропасти, куда угодила страна. И мне кажется, с Ельциным (при всех их разногласиях) они, в общем, делали одно дело. Мы выбирались из пропасти, в которой оказались.

— Но что-то из тех десятилетий вы хотели бы вернуть в нынешний день?

— Вы знаете, нет. И если бы мне сказали: хочешь снова окончить институт, начать работать? Я бы не хотел, наверное. Может быть, потому что уже все это знаю. А что будет на будущий год — нет.

— «Что будет на будущий год?» — вопрос всегда яркий и острый. В наших широтах особенно. Мы беседовали с вами осенью 2016 года перед премьерой «Дня опричника». Тогда реплика из спектакля — «современных драматургов-то, матушка, у нас на Яблочный Спас перевешали» — казалась злой и блестящей шуткой театра. А за несколько лет до того — я помню ваш рассказ — и сам Владимир Сорокин считал фантасмагорию «Дня опричника» чрезмерно горькой. И вдруг: время повернуло еще и еще раз. Резко, непредсказуемо. Началось, например, «дело «Седьмой студии».

— Конечно, это трагическое для общего театрального развития явление.

— В долгих 1970–1980-х чуть не всякий интеллигент видел идеальный образ самого себя в вашем Мюнхгаузене. Вашем, Григория Горина, Олега Янковского: тут, мне кажется, не разделить. Видите ли вы такого «героя времени» на экране или на сцене сегодня?

— Пожалуй, нет. Мюнхгаузен Горина был редким характером: человек, который к себе относится иронически, но умеет по-мудрому развлекать людей. Развлекать — да, но его небылицы вдруг очень точно соприкасаются с реальностью. Возможно, какие-то небылицы Мюнхгаузена вновь окажутся провидческими.

Вспомните, например, его историю о рожке, который замерзал на морозе. И умолкал. А потом оттаивал вместе с музыкой — и возвращались звуки, на которые уже никто не надеялся. Это мудрая небылица. В какой-то момент меня очень удивляло, что о спектаклях моих, в общем, мало кто знал. А вот фильмы — да.

— Но как же «мало кто знал»! Я помню ночные очереди у театра, ажиотаж «лишнего билетика», легенды, которые ходили по Москве.

— И все же фильмы — «Обыкновенное чудо», «Мюнхгаузен» и даже «Двенадцать стульев» (при всем моем настороженном отношении к этому произведению сегодня) — знали куда лучше. Да и сейчас, если выйти на улицу и спросить: «А что ты помнишь, дорогой товарищ, о спектаклях Марка Захарова?» — заговорят о фильмах. И меня это немножко огорчало. Но сие от нас не зависит.

— Я сидела на юбилейном вечере в «Ленкоме» и думала, как прочно вошли в личный опыт нескольких поколений ваши работы. Прежде всего, наверное, самые лирические: «Юнона» и «Авось» и «Обыкновенное чудо». И вспомнила старую запись Розанова: «Какого бы влияния я хотел писательством? Унежить душу». Такой блестящий, гротескный, социальный, саркастичный, точный в своей иронии театр. А услышали лучше всего и к сердцу приняли это скрытое: «Унежить душу».

— Может быть. Хотя и к этому, конечно, можно относиться двойственно.