…Он не из тех, кто разливается соловьем и бодро формулирует. Разговаривать с Песеговым словно ворочать тяжелые камушки. Его речи — исключительно сценические: спектакли, которые он ставит, полны театральности, глубины, сложной легкости. Принципиальный провинциал, он в высшей степени столичен самим способом своей работы, своим упорным, многолетним служением театральной истине. В Москву на фестиваль «Уроки режиссуры» он привез тончайший спектакль «Оттенки», похожий на медитативную симфонию, с блестящими работами актеров, художника по свету, сценографа. Но, как известно, нет пророка в своем отечестве.

«…накажут тех, кто ничего не нашел…» — такая, говорят, установка, существует для проверки, которая месяцами тлеет в Минусинском драматическом театре.

Елена Мироненко, пока еще исполняющая обязанности министра культуры Красноярского края, — тот конкретный человек, который не способен осознать, каким богатством владеет. А именно — уникальным драматическим театром города Минусинска. Уникален он именно лидерством Алексея Песегова.

И хотя по слухам какое-то профильное образование у Мироненко имеется, нынешняя управительница культурными процессами не желает считаться с феноменом песеговской режиссуры. Иначе ею не был бы инспирирован мутный скандал, в котором власть боролась за своего человека в кресле директора, попутно обвиняя художественного руководителя во всех тяжких. В итоге Устав Минусинского драматического театра изменен. Теперь учреждением руководит Вячеслав Царенко, ранее занимавший должность заместителя художественного руководителя.

Но это лишь часть сюжета. Выбросив в корзину проект реновации, готовившийся театром двадцать лет, а вместе с ним и 20 миллионов, заплаченных за блестящую работу «Красноярскгражданпроекту», министр культуры Мироненко вознамерилась осчастливить Минусинск строительством нового ДК. Деньги, выделенные театру на реконструкцию, переброшены на Дом культуры.

Новый губернатор Красноярского края Александр Усс, по мнению местных экспертов, намерен Мироненко поменять. Что ж, это будет одним из первых его верных решений. «Новая газета» следит за развитием ситуации. А пока мы поговорили со знаменитым сибирским «сидельцем», приехавшим в столицу.

— Конфликт с краевым министром культуры окончен?

— Не похоже.

Они сочли, что есть предпосылки к коррупции. Потому что я художественный руководитель, а жена моя главный художник. И еще шаг — и ты обязательно станешь коррупционером. И в чем только меня не обвиняли. Что я сотни тысяч вывожу из бюджета театра на сторону, сейчас они не могут придумать, это что — либо неумение управлять, либо присвоение денег, либо растрата. Потому что когда я приглашаю режиссера или художника со стороны, они считают, что это я вывожу деньги из театра. Дескать, вы должны сами, внутри все делать, и никого не приглашать!

— Плохо, когда власть дана людям, не разбирающимся в том, чем управляют…

— Я предлагал руководителям краевых учреждений культуры — ну, соберитесь, пойдите к губернатору на прием, расскажите. <…> Но что бы ни происходило, пока они просто все сидят, ждут и боятся. Не осуждаю, упаси бог. Но ведь самое главное перед самим собой: была возможность, а не сказал, промолчал…

— Что значит заниматься театральным искусством в городе Минусинске, сибирской глубинке, где живут 69 тысяч человек?

— Осознанный выбор места. Просто я из тех людей, которым необходимы корни. Я давно мог работать в столице. Но про себя-то я прекрасно понимаю, что тут моя родина, как бы пафосно не звучало, здесь похоронены мои родители, здесь и земля моя, и друзья. Это мой театр, я пришел туда пацаном, сорок лет назад, и мне там комфортно.

Хочу, чтобы обо мне в моем родном городе после моей кончины никто дурного слова не сказал. Для меня это самое важное, и чтоб мои дети, внуки меня не стеснялись, наоборот. Хочу для этого города все сделать. Хотя бывают иногда моменты депрессивные, когда мне хочется плюнуть на все и уйти, уехать в деревню, где у меня домик есть.

— И где это?

— Глубоко в тайге. Последняя деревня, где есть электричество. Дальше его уже нет. У нас в Сибири электрификация еще не закончилась. Мы с моей женой, Светой, уезжаем часто в этот дом. Виссарионовцы там вокруг живут. Из Москвы, из Питера, из-за рубежа. И там нет никакой агрессии.

— Кто такие виссарионовцы?

— Виссарион, наш минусинец, лет пятидесяти, построил в тайге город Солнца, обитель на горе. И объединил людей в новой вере, называется Последний завет. Красивейшие места, в сорока километрах от нас, как раз там, где уже нет электричества.

Но кругом там все цветет, кусок земли стоит сумасшедших денег, потому что едут туда за новой верой со всего мира. Раньше думали «секта» — теперь считают — экологическое поселение. Там и староверы есть, и просто поселенцы, и все в основном гуманитарии — музыканты, художники, актеры. Напротив нас живут немцы из Гамбурга.

У нас есть идея сделать там театральную лабораторию — о поисках веры, драматургов пригласить, режиссеров…

— Территория без суеты?

— Так человек сам себе внутри создает суету. Лет двадцать пять подряд мы сплавлялись по таежным рекам. Дней десять-двадцать просто плывешь. И это абсолютный покой, и это сила. И оторваться от этого невозможно. И представить, что можно жить где-то, где этого нет, невозможно. А вот сейчас мы уже сто лет не сплавлялись, живем внешней суетой, какими -то движениями бессмысленными…

— Вы весной боролись за власть, а потом ее уступили. Недавно Володя Панков на своем мастер-классе замечательно сказал: «От власти дряхлеют…»

— Да я много раз — мои друзья худруки удивлялись — уходил под директора, и даже не думал об этом! Но мы не хотели в театре управляемого «варяга». И теперь директором-работодателем стал мой бывший зам. Такой компромисс. И мы работаем, как работали. Но после войны с министерством культуры я стал более демократичным. Хоть если и были у меня припадки барства, то я был справедливым барином. Но на диктатуре невозможно построить театр-дом.

— А все же, полагаете, нужен театр-дом?

— Вопрос неоднозначный.

Власть это не когда ты подписываешь финансовые документы, это другое. Дверь в кабинете я никогда не закрываю. Они приходят решить проблему вплоть до гвоздя ко мне…

— Чего в Минусинске люди ждут от театра?

— …была однажды попытка выяснить. Масса московских режиссеров уверенно говорят: люди ходят в театр, потому что они хотят вот этого и вот этого! Это такая неправда. У нас в глубоком тылу у каждого свои представления о театре, но люди их не всегда могут сформулировать… Как у меня папа говорил: «…я люблю театр больше, чем кино». Почему, говорю? «Ну, там же — живые люди». Может быть, это наивное ощущение, что история, которую ему рассказывают, возникает прямо сейчас, и все это придумывают для него.

— А в этом глубоком тылу чувствуют, что Москва от него далеко-далеко?

— И какое счастье, что далеко…

— Вы, Алексей, такой закрытый сундучок…

— Лучше не открывать!

— Спектакль «Оттенки», который вы привезли в столицу, очень тонкий, в нем и вправду много оттенков. Есть запрос в Минусинске на такую палитру?

— Ну, я же их воспитываю. Наши зрители ничем не отличаются от столичных. Они понимают меня, принимают, всегда ходят. Всегда спрашивают, когда у меня премьера. Какой бы сложной ни была форма, аплодируют со слезами, когда история подлинная, настоящая, когда она цепляет человека.

— Алексей, а помните, несколько лет назад вы рассказывали: когда начинается пора огородов, минусинцы уезжают на свои участки, публика потеряна для театра, волнуют людей только помидоры…

— Да, был такой дачный бум, сейчас он отходит понемногу. Ведь у нас же праздник такой проходит, день Минусинского помидора. За самый большой помидор, выращенный в Минусинске, огородник получает машину. Первый мэр города когда-то придумал, он был местный, мы с ним росли на соседних улицах, он и сам занимался помидорами, и его мама…

— А что за помидоры такие, откуда они в Сибири-то? Это ж неестественный овощ для ваших мест?

— Как сказать! Дело в том, что у нас минусинская котловина обладает особенным микроклиматом, у нас растут арбузы, дыни, абрикосы, вишневые сады. <…> Замечательное место, ей богу. Все началось с декабристов. Отбыв каторгу, они получали запрет на возвращение в столицу и оставались на вечное поселение в Сибири. Стали выписывать семена, заниматься земледелием, как-то прочухали, что место удивительное, много солнца. В советские времена Минусинск считался зоной рискованного земледелия, но у нас было мощное опытное поле, где все занимались селекцией.

— Теперь понятно, почему и в театре цветут сады. <…> Я знаю, вы родились через пять дней после смерти Сталина — в какую жизнь?

— Село Дубинино я не помню. Как раз открыли рудник, добывали железную руду, мама с отцом работали на руднике. Какое-то время там прожили, и в три моих года переехали в Минусинск, меня крестили в соборе Спаса Преображения, который я сейчас вижу из окна своего кабинета. Я был ребенок беспокойный, много раз убегал из дома…

— Куда стремился — в жаркие страны?

— Да, и в Китай. Нам казалось, это не так далеко от нас. Внутри бушевали революционные страсти. Я настолько много читал, что мама меня гоняла, я с фонариком под одеялом всю библиотеку, которая была в городе, подряд прочел.

— Были хоть какие-то предпосылки в семье для занятий театром?

— Никаких. Отец был замкнутый, молчаливый, крутоватый. Мама считала, самое главное: накормить. Я все грешу на бабушку по маминой линии, ее звали Ираида, и моя двоюродная сестра, когда ей понадобилось, через суд доказала, что бабушка была еврейкой…

— Ради чего работаете?

— …раньше я так думал, грех не грех, но заблуждение было такое: работаю, чтобы люди стали лучше. В принципе и сейчас продолжаю, только стал менее наивен. Я ж хотел стать археологом, надо было становиться археологом.

— Так вы и копаете, на самую глубину…

— Главное, чтоб не завалило!

— Это скучное слово «кредо»?

— Да, пусть это банально, но для меня самое важное — гениальное и великое пушкинское — «чувства добрые». Для меня главное — пробуждать добрые чувства. У нас все, вырывая из контекста, цитируют Достоевского: красота спасет мир. А я думаю, не красота. Все ж доброта.

Мне бы и хотелось быть проповедником, но я не поп. Я человек, сам идущий к Богу. Театр тоже путь.

— Чем в маленьком городке держать труппу?

— Даже не задумываюсь об этом! Каждый день приходят актерские резюме с просьбой, чтобы я принял в труппу. Она у меня и так переполнена, самая большая труппа из малых городов России — больше сорока человек. Каждая премьера или открытие сезона у нас праздник: накрывается длиннющий стол как в деревне, сидят до семи утра летом, весной, осенью. Мы все собираемся за одним столом, хотя у меня непьющий театр.

И я всегда всем говорю: ребята, вы ж знаете, что основа всего — отношение к своему делу. Как будете относиться, так оно и отплатит. К профессии надо относиться абсолютно свято. Стараться в искусстве не надо, надо легче, надо помнить — все игра, а вот к своим обязанностям очень серьезно надо относиться.

— Когда весной начался конфликт, всем миром стали за вас вступаться. И режиссеры и зрители, и журналисты…

— Да, у нас публика очень благодарная. Но министр культуры на все отвечала одинаково: мы делаем все для пользы театра! Мы только хотим сохранить Алексея Алексеевича, чтобы он не занимался рутинными делами, только творчеством. Вранье чистой воды. Проект, который сейчас осуществляется, с нами даже не согласовали. Вырыли котлован, котельную старинную снесли.

Я бы, наверное, и ушел из театра. Если б не память, если б не люди, которые меня когда-то открыли. Потрясающей доброты, бескорыстия и бессребреничества. Ганчин, гениальный артист был, похожий на Жана Маре. Гениальность же не определяется географией. А Гудзенко Николай Климентьевич, всю жизнь посвятил этому театру. Ходил всегда с авоськой, где лежала пьеска, научил меня разговаривать по-человечески на сцене, без актерства. А еще были люди, которые работали в цехах и были нашими друзьями…

— Неужели если завтра с этой властной «культурной девушкой» как-то не так повернется, все оставите?

— Да запросто. Могу и один уйти спокойно, взять ружье, уйти в тайгу, раствориться, она же тянет…

— Чем?

— Гармонией. Таежная река, берег, сидишь у костра, и это непередаваемое ощущение слияния с природой тебя мощно питает. Это дела настолько глубоко внутренние… Хотя медведей огромное количество появилось, бывает и страшно.

— С каким чувством из столицы уезжаете?

— Наконец, домой! И как хорошо, что хочется домой.

У нас есть такое помещение перед выходом на сцену, называется брехаловка. Там собираются, все всё про себя рассказывают, пьют кофе-чай. Там своя жизнь, смех, крики, я их даже иногда гоняю, если они мне мешают репетировать.

…Понимаю прекрасно, что рано или поздно придется уйти. Знаю, ни один худрук не уходил добровольно, все дохли прямо на крыльце собственного театра, никто не вырастил преемника. Я очень хочу быть первым, который это сделает.