18 сентября появится третий том романа «Горький квест»: развязка сюжета. И это не детектив.

В центре сюжета — почти фантастический эксперимент: группу юношей и девушек из 2017 года помещают в жесткие, тщательно смоделированные условия СССР 1970-х. Воссоздана жизнь в общаге, еда в столовых, мутный кофе из «титана», очереди в продмаге, грызня кто за кем, комсомольские собрания, контроль старших, медленное времяубийство как форма жизни.

В книге — очень точное чувство 1970-х. Кто прожил то время, вновь чувствует его боками. Во всей реальности: от хвостов за дефицитом, до комсомольских радений. И до своей вечной ощеренности. И до задушевных разговоров у озера, под зуд комарья и перебор гитары.

Но еще интереснее — реакция 20-летних персонажей. И их прототипов: чтоб написать эту книгу, Александра Маринина сама ставила эксперимент «на людях». Не столь масштабный.

— Марина Анатольевна, в чем цель персонажей романа? И в чем цель автора?

— Герой «Горького квеста», очень немолодой высокообразованный американец, должен воссоздать (на то есть семейные причины, не будем пересказывать весь роман) ментальность, характер, вкусы, образ мышления своего дальнего родственника. Родственник родился и жил в СССР. И умер, к сожалению, молодым, в 26 лет, в 1981 году.

— У вас четко прописана семья умершего Володи Лагутина: деятельные, жесткие, насквозь благонадежные номенклатурщики средней руки. Все они Володю тянут к счастью: в МГИМО. А он хочет быть… учителем словесности.

— Про этого молодого человека, умершего в 1981-м, достоверно неизвестно ничего. Есть рассказы его матери и сестры. Но главному герою понятно, что их рассказы — неправда.

Зато сохранились рукописи Володи. В конце 1970-х студент МГИМО, мечтавший о профессии учителя литературы в старших классах средней школы, написал ряд эссе о Горьком.

Я, когда писала «Горький квест», перечитала школьные учебники литературы 1972, 1973, 1974-го. То есть те, по которым я училась. Очень хорошо помню, что после прочтения учебника для 10 класса в то время, никакого желания читать Горького у меня не возникло.

Кроме отвращения и ужаса, учебник не вызывал ничего: все сплошь про ведущую роль пролетариата, про загнивание буржуазии… Да и сейчас — ощущения оказались сходными.

— И Володя, спасаясь от своего героического времени и образцовой семьи в районной читалке, тихо пишет почти крамолу — про «Дело Артамоновых» и «Фому Гордеева», про «Мещан», «Дачников», «На дне», про оба варианта «Вассы»… Это его бунт?

— У Володи Лагутина мышление протестное. И он умен. Ему не хватает душевного потенциала, «окаянства» — сказать родителям «нет». Мы почти все такие были.

Но ему страшно жалко, что дети, прочитавшие «единственно верный» учебник, именно так будут читать и Горького. Проскочат мимо интереснейших коллизий, важнейших проблем.

Горький вообще ни разу не про революцию. Он про жизнь, про любовь и про человека.

Единственная правда о 26-летнем Володе скрыта в этих тетрадках. В его эссе. И весь «квест» в романе посвящен тому, чтобы попытаться прочитать Горького молодыми глазами, с учетом ограничений, существовавших в советское время. И через то — попытаться восстановить, каким же был этот человек, так рано умерший? Не столько эксперимент, сколько решение логической и аналитической задачи.

«Горький квест» довольно двусмысленно звучит. Но вполне оправданно. С одной стороны, речь идет действительно о восприятии текстов Горького.

Есть и второй смысл: для некоторых участников происходящее на квесте стало горьким уроком. Это не значит, что все умерли, нет. Все живы, здоровы, никто не умер и никого не убили.

Но определенные выводы о неправильности собственного мышления и собственного отношения к жизни некоторые персонажи сделали. И это не только участники. Но и организатор.

— Чем были 1970-е годы для вас?

— Для меня это старшие классы. Университет. Начало службы в МВД.

Главное ощущение старших классов: все это вранье, но нужно делать вид, что я верю. Окончание университета и начало службы… это было чувство унижения от всего.

От необходимости стоять в часовых очередях, чтобы купить очень плохое мясо, до бесконечного выслушивания: «Вы женщина, вы не член партии, у вас нет опыта практической работы». И поэтому вам ничего не положено: ни нормальной должности, ни нормальной работы, ни нормальной зарплаты, ни нормального отношения.

Он выходит из квеста, осознав, что у людей советского времени самым болезненным (пусть не всегда осознаваемым, но болезненным) было ощущение униженности. Необходимости терпеть. И притворяться.

Поэтому, кстати, сегодня люди этих поколений очень негативно реагируют на ситуации, в которых нужно терпеть или испытывать унижение.

— Как вы моделировали «восприятие 1970-х молодыми людьми 2010-х»?

— Я попросила своего друга, молодого писателя Федора Анича, познакомить меня с его сверстниками 20–30 лет, готовыми потратить несколько часов на ролевые игры. Таких сессий у нас было четыре. Приходили по четыре, пять, шесть молодых людей. Им предлагались типичные ситуации тех лет. Нужно было придумать, как их разрешить. С учетом тех ограничений, законов и правил, которые существовали в Советском Союзе.

После этих долгих разговоров мне стало хоть чуть-чуть понятно, чем они отличаются от нас, а мы от них. Один из участников, Сергей Деревцов, одарил какие-то свои фразы, мысли, черты персонажу романа — маркетологу Артему.

И еще стало понятно: эти ребята — замечательные. Если повернуться к ним лицом. В определенном смысле вся книга — об этом. Они замечательные.

— А чем они так резко отличаются от нас? Ведь они как раз дети «юношей 1970-х»?

— Тут не обычное расхождение «отцов» и «детей». Тут, я бы сказала, пропасть.

В конце XX века с нами почти одновременно произошли две важнейших вещи. С одной стороны — очень резкая смена социального, экономического и политического строя. Что привело к абсолютному изменению этических ценностей. Правил жизни, целей и установок… Все поменялось. И только мы начали соображать, как жить в ситуации других норм, правил, моральных стержней, — как на нас обрушился интернет.

Это люди, которые не нуждаются в обществе, потому что есть целый виртуальный мир, где у тебя миллионы друзей, группы по интересам, разветвленная сеть разных отношений. Не говоря об играх и о возможности прочитать практически любую книгу из существующих на Земле.

Интернет дал возможность человеку сформулировать для себя очень опасную мысль. Опасную, потому что она неправильная: «Мне никто не нужен. Мне никогда не бывает скучно».

А стоит человеку сказать один раз себе, что «мне никто не нужен», — рвутся отношения, не берегутся отношения, не воспитывается навык строить их и поддерживать.

А ведь это огромный труд! Тяжелейший труд. Будь то отношения романтические, дружеские, с коллегами, с родственниками. Умение идти на компромисс, сдержаться и промолчать, сформулировать неприятную правду мягко… Огромный комплекс навыков и умений.

Интернет — чудесный, ему я благодарна до глубины души, потому что он принес лично мне очень много пользы, лишил человека потребности все эти навыки в себе развивать.

Но все же в результате: растут люди, не умеющие жить в социуме. Не умеющие общаться. Им трудно формулировать не только мысли, но и эмоции: для этого есть эмодзи, смайлики, стикеры.

Если нет возможности воспользоваться этими формулировками, человек оказывается беспомощным: он не знает, как сказать, как подойти, как обратиться. Как понять: говорят ему правду или нет? Он привык общаться в интернете, и считать эмоцию с лица живого собеседника, который смотрит тебе в глаза, не умеет. У него навыка нет.

Они принципиально по-другому устроены.

И еще: «молодые люди 1970-х» тоже могли считать своих старших ветошью… Как и сейчас. Но деваться-то было некуда, все равно все жили вместе. Каждый знал — «другого жилья у меня нет и не будет». То есть: надо терпеть, адаптироваться и приспособиться.

Это то, чему были обучены все советские люди очень хорошо с ясельного возраста.

А сейчас молодые люди имеют полную возможность хлопнуть дверью и уйти: снять жилье, купить, уехать в другой город или в другую страну. У них нет необходимости терпеть и приспосабливаться. Все можно изменить для себя. Из неприятного окружения можно уйти, из неприятной ситуации выйти, человека, который тебе сказал гадость в интернете, можно забанить. Поколение, которое выросло после 1991 года, значительно более свободно, чем были мы.

Зато оно лишено двух очень важных умений — умения выстраивать личные отношения глаза в глаза. И умения адаптироваться к ситуации. Им это просто не нужно.

— Пока.

— Рано или поздно каждый из них, конечно, столкнется с ситуацией, когда эти умения будут нужны, а их нет. У них не развит навык считывать эмоции собеседника: тебя обманывают или говорят правду, с тобой лукавят или искренни, не обидел ли ты человека… Когда-нибудь каждый ушибется о свое неумение.

…Что касается свободы, то, вы же помните, как мы росли? С кем бы ты ни проживал, у тебя нет вариантов. Ты даже не можешь уйти в общежитие, потому что если ты прописан в этом городе, то общежитие ни студенческое, ни рабочее тебе уже не положено. И хоть есть дома пьющий папа, истерящая мама, глухая парализованная бабушка, крикливый младший братик — на все про все у вас две комнаты. И это хорошо, если две, а то и одна.

Но именно потому, что мы были лишены возможности человека забанить (это наш родственник, коллега, одноклассник, мы никуда от него не денемся), — мы старались совсем уж гадости человеку в глаза не говорить. А поскольку быть дипломатами и тактиками хотели все, мы намного меньше гадостей говорили друг другу в глаза. И оттого не тренированы на восприятие негативной информации о нас самих.

Нынешние молодые — стрессоустойчивы. Для них сказать человеку гадость или прочесть ее о себе — нормально в интернетном общении. Они привыкли. И их этим уже с толку не собьешь.

Вот главное отличие: мы умеем терпеть и приспосабливаться. Они не умеют вообще.

Но зато умеют переносить стресс межличностный. А мы не умеем.

— А как они реагировали на «тупики 1970-х», предложенные к обсуждению?

— Порадовало то, что ребята, слава богу, не знают, что такое несвобода. И что у многих из них мышление достаточно дисциплинированное.

Из всех (человек пятнадцать было на четырех сессиях), только одна девушка на вопрос, как бы она поступила, вернувшись в Москву после трех лет работы по распределению, незамужней, но с ребенком на руках, упорно повторяла: «Подумаешь, ерунда какая. Мне бабулечка поможет».

«Подсказки» — вам нужно идти на работу, ваша зарплата не позволяет коммерческий садик, да их и нет, в «очередь в детсад» ваш ребенок не записан… — не работали. «Мне бабулечка поможет». Но такая девушка была одна. Большинство — конструктивно мыслящие ребята.

Хотя с каждой предложенной ситуацией, с их гипотезами и ответами — «так нельзя», «этого не было», «туда не пустят», «сюда не пустят» — как-то у них лица все более и более вытягивались. А глаза все более и более округлялись.

Удивило, что из школьной программы они не помнят ничего, хотя всем до тридцати. Про Горького: были какие-то сказки, «Песня о Буревестнике» и о Соколе. И еще роман «На дне»! «Это пьеса». «Да? Ну пусть будет пьеса». Школьная программа из головы выветрилась напрочь.

На вопрос: «Знаете ли вы, что такое комсомол, что такое комсомольское собрание?» — все дружно сказали, что не знают. Про комсомол сказали неуверенно: «Что-то такое слышали».

Можно, конечно, радоваться, что от этой лживой демагогии ребята были освобождены. Но, с другой стороны: как же им преподавали историю СССР?

— Но и для них ваши ролевые игры должны были стать некоторым потрясением. Именно жесткостью «предлагаемых обстоятельств». Да, почти невозможно уйти «из семьи». Очень трудно сменить профессию — зато легко выпасть в «поколение дворников и ночных сторожей». В «Горьком квесте» есть отличный эпизод: нежная Наташа, очарованная бардовской песней и мечтающая жить в 1970-х, попадает в «смоделированную» очередь за курами…

— За венгерскими курами, не забудьте! Но и песни, которыми очарована Наташа…Это ведь мое детство, мои школьные годы. Собирались друзья моих родителей, брали гитару, пели. Ощущение романтики, доброты, взаимопомощи действительно было. И я представляю себе, в какой ужас впала бедная Наташа, когда поняла…

— Сколько иных ощущений к романтике и взаимопомощи прилагались в 1970-х.

— Одна из участниц разговоров моих с молодыми людьми, умница Нелли, потом сказала: «Что потрясло — отсутствие выбора жизненного пути. Выбор делался в 17 лет. И не переиграть. Я до сих пор думаю об этом. Все способы, которые я знаю, которыми можно поменять ситуацию сегодня, — они не работают в том времени. Мне нечем отбить. Я даже испугалась».

— А с ностальгией по «брежнему времени», по тем же 1970-м вы сталкиваетесь сейчас?

— Среди знакомых — нет. В интернете иногда наталкиваюсь: как было хорошо, не надо хаять советскую власть… Но, во-первых, нечасто. Во-вторых: каждый раз я смотрю, кто это написал.

И либо это человек достаточно молодой, у которого на поздний советский период пришлось детство, когда он не понимал, почему врач плохой, почему трудно жить ввосьмером в двух комнатах, ни за что не отвечал и не принимал решений, зато рядом были мама и папа… Либо — люди, у которых очень сложилась карьера в тот период. А сейчас партийно-советская малина закончилась.

— В ваших первых книгах действие происходило в 1990-х. И за детективным сюжетом всегда стоял вопрос: во что свободная Россия ценит труд блестящего следователя Каменской? И ее мужа — блестящего математика Чистякова? Как им трудно купить банку кофе и новые башмаки. Потом — каким недостижимым кажется свой компьютер. Сколько переводов на дом берет Настя. Как понятно, что единственный способ сделать ремонт — отправить Чистякова преподавать в Европу. Велика ли разница между унижением 1970-х и унижением 1990-х?

— В 1990-х тебя не унижали люди, в 1990-х тебя унижала ситуация. Есть же замечательная фраза: «Не можешь изменить ситуацию, измени отношение к ней». А в 1970-х нас унижала не столько ситуация, сколько люди, которые работали на эту ситуацию. Сказанное лично тебе слово, оно всегда ранит и обижает намного больше, чем лозунг, который произнесен для всех. А унижали тогда постоянно.

— В начале 2018 года вышел двухтомник «Были 90-х». Вы там — автор-составитель. В каждом томе около 150 историй. Не выдуманных. «Народная память» о 1990-х ошеломляет. Свидетельства не так искусно написаны, как, скажем, книга Светланы Алексиевич «Время секонд хэнд». Но общая тональность «народного хора» — другая. Да: очень много горя. Много предельно простых смертей: ехал на новой машине, его и убили. Труп выбросили на обочину. Очень много нищеты. Но в целом вдруг остается ощущение прорыва, десятков выстроенных заново (часто через не могу) судеб. И даже дел, предприятий.

— Серия издательства «Эксмо» «Народная книга» существует уже несколько лет. «Были 90-х» — далеко не первое их издание. Мне предложили стать автором-составителем. То есть прочесть все то, что прислано людьми в издательство, отобрать то, что кажется наиболее любопытным. Качество письма в расчет не берется — книга народная, автором может быть кто угодно: военный, дворник, врач, студентка, дальнобойщик, безработный. Самое главное, чтобы он описывал то, что видел собственными глазами или сам пережил.

Взялась я за это, потому что 1990-е действительно очень важный период нашей жизни. Начало десятилетия вставило клин в трещину «между временами» в нашей стране. Конец 90-х — с интернетом — клин развернул, и трещина превратилась в пропасть. И еще мне всегда интересно попробовать себя в чем-то таком, чего я никогда раньше не делала. Вот — никогда раньше не была автором-составителем сборника.

Но все-таки эта выборка не может считаться репрезентативной. Репрезентативная выборка — это если мы берем людей, родившихся, условно говоря, до 1984–85 года. Находим тысячу человек методом тыка по всей стране. И с каждым из них разговариваем о 1990-х.

— Вы уточняете в предисловии к «Былям 90-х»: «Тексты написаны людьми… которые пережили 90-е… не сломались, выжили и сохранили силы и энтузиазм, чтоб написать свою историю. …А сколько их, тех, кто не выжил, не выбрался, не выстоял! И сколько страшных и горьких историй они могли бы рассказать! Но не рассказали…»

Это уточнение читаешь с уважением и внутренней солидарностью. И все же — вам не кажется, что мы как «народный хор» оказались сильнее, жизнеспособнее, чем казалось нам же самим, когда вступали в «новое время»? На рубеже 1990-х.

— Пожалуй, да.

— Вы сейчас уходите от жанра классического детектива? «Обратная сила» (2016) — трехтомная семейная сага. «Горький квест» (2018) по сути — социальный роман…

— Моя главная и любимая героиня вышла в отставку: Анастасия Павловна может работать только как частный детектив. А писать про действующих полицейских я не могу — они не работают.

Про милиционеров 1990-х годов можно было написать более или менее реалистичный детектив: они хоть что-то еще делали. Нынешние как детективы не функционируют. Они — добытчики денег, крышевальщики и писатели бумажек. А раскрывать преступления не умеют. Чего про них писать? Они перестали быть героями времени.

— Спрошу о нынешних. Недавно вышел приказ № 365 по МВД: теперь правоохранители будут народу платить деньги за сведения о преступниках или за участие в их задержании. От 50 тыс. рублей до 10 млн. Пронесся стон общественности: ну-у, теперь идейно чистые студенты будут стучать на однокурсников не по зову души, а за бабки. Как вы, многоопытный юрист, думаете: что принесет этот приказ?

— Да все будет очень просто. Во-первых, оперативники (и это хорошо), наконец, научатся отрывать мягкое место от канцелярского стула. Искать информацию, думать и находить. Это позитивный, безусловно, момент. А начальники им будут строго говорить: «Ну вот опять тебе кто-то рассказал, а государство должно платить. Ты давай, учись сам!».

Начальники же наверняка получат еще одну графу отчетности: вот как много бюджетных денег мы сэкономили, потому что наши оперативники научились работать!

…Но оперативники — ушлые ребята. Они будут искать информацию сами, потом звонить другу Васе Иванову и говорить: «Вась, завтра приходи и расскажи, что узнал вот это, это и это. Получишь 50 тысяч, мы их попилим». Но хоть какой-то стимул действовать самим у них все-таки появится: и хвалить за экономию бюджета будут, и Васю Иванова можно задействовать. Иногда.

— Ваш общий прогноз? Чего вы ожидаете в России в ближайшие 10–20 лет?

— Я не лучший прогнозист… Но мне кажется: ближайшие десять лет нам еще ничего не принесут. По понятным причинам. А вот про двадцать лет уже можно говорить с какой-то надеждой и оптимизмом. Потому что вырастет новая когорта.

Поколение моих собеседников — Сергея Деревцова и Нелли, поколение тех, кто стали героями «Горького квеста», — им сейчас слегка за двадцать.

Еще через двадцать лет они — с их мышлением, с их отношением к делу, с их отношением к жизни — войдут в прекрасный возраст: 45 чуть плюс. И смогут занять позиции, позволяющие принимать важные решения.

Десять лет назад двадцатилетние такими не были. Сейчас появилось поколение тех, кому что-то интересно, чего-то хочется. И еще: они не смотрят через пункты погранконтроля, а смотрят сюда, в нашу жизнь. Хотят остаться. Выстроить свою жизнь здесь. А к 45 годам у них появится реальная возможность строить и перестраивать масштабно.

Я очень на это поколение надеюсь.