Кабаков до сих пор считается в России поэтом коммуналок (в которых ни Илья, ни Эмилия никогда, между прочим, не жили) и привокзальных сортиров (хотя непосредственно им была посвящена лишь одна инсталляция «Туалет», ставшая в 1992 году сенсацией кассельской «Документы», но десять лет назад к сожалению, как теперь понимаешь, показанная в Москве). Но советская жизнь, и прежде всего бытовая речь и предметный мир, были для художников всего лишь привычным материалом для метафор вселенского масштаба — ​человеческого одиночества, дискоммуникации, мечты о чем-то большем.

Неслучайно в последней предотъездной серии картин «Праздники» (1987) Кабаков в очередной раз изображает плохого советского художника, но только пытающегося украсить свою чудовищную живопись, наклеивая на холсты разноцветные фантики и бумажки. А в знаменитом «Случае в коридоре возле кухни» с театральным парением кастрюль, сковородок и кружек на одной из посудин стоят несколько маленьких белых человечков — ​гостей из запредельного мира, которые еще не раз появятся и в картинах, и в объектах. Ну а лучшей иллюстрацией этой воли к возвышенному была инсталляция «Человек, улетевший в космос из своей комнаты» — ​одна из первых, сделанная еще в московской мастерской. Там анонимный изобретатель на самодельной катапульте улетел в никуда из своей скромной каморки, для красоты обклеенной советскими плакатами и открытками.

Ключевую работу выставки, давшую ей название, инсталляцию «В будущее возьмут не всех», сделанную для Венецианской биеннале 2001 года, тут же тоже начали обвинять в цинизме. Мол, успешные художники самодовольно поглядывают сверху вниз на своих несчастных собратьев по цеху. Но никто якобы не заметил, что на перроне после отправления поезда, уехавшего в это самое будущее, остались ранние холсты самого Кабакова, то есть в историю не взяли его самого. Да и сам заголовок работы отсылал к старой статье Ильи Иосифовича аж 1983-го, в которой тот, вспоминая мировую славу Малевича, с горечью сравнивал себя и своих коллег по андерграунду с хулиганами и двоечниками, которых не взяли в пионерлагерь. Так что это была очень самокритичная и даже пессимистическая инсталляция, исполненная все той же тяги к высокому, ведь поезд, хвост которого видел зритель, уходил в вечность, в прекрасную бесконечность, населенную белыми человечками.

Так что Кабаков может быть и лиричным, даже сентиментальным. Только что в ограниченный прокат вышел фильм тележурналиста Антона Желнова «Бедные люди. Кабаковы» (название не без иронии, если помнить, что, например, картина «Жук», открывающая Третьяковскую выставку, была продана за 5,8 миллиона долларов). Это практически монолог художника с вкраплениями съемок в мастерской и на прогулке с Эмилией. Тут он рассказывает о своей долгой жизни с напускным цинизмом, впадая то в меланхолию, то в сарказм. То есть это спектакль одного очень профессионального актера. Но в эпизодах, когда он вспоминает свою мать, опадает маска всезнающего раввина, появляются искренность и человечность.

И его инсталляция «Лабиринт. Альбом моей матери» — ​самое пронзительное, самое глубокое, самое прочувствованное произведение в нынешнем искусстве, не считая холокостовских проектов Кристиана Болтанского. Зритель обречен на кажущееся бесконечным блуждание по темным коридорам памяти. Но листы автобиографии Берты Солодухиной, напечатанной на старой машинке — ​описания страха и ужаса женщины, навсегда укушенной властью, — ​наклеены под стеклом на веселенькие розовые обои в цветочек.

Вообще иногда кажется, что для Кабаковых фон важнее работ.

Кабаков очевидно ненавидит классическую живопись и, цитируя ее по необходимости в недавних картинах-коллажах, делает хуже, чем она есть. Ему интереснее покраска стен и полов в советской больнице, в ЖЭКе, в подъезде или в западном музее. В Третьяковке ему помог дизайнер экспозиции Евгений Асс, выстроив четырнадцать разно­цветных небольших комнат в залах там, где недавно еще с размахом блистал имперский Верещагин. Пространство преобразилось до неузнаваемости, где-то отталкивая зрителя, а где-то доводя его до просветления.

Как в последней «комнате», посвященной опять же возвышенному. Тут модели инсталляций «Как встретить ангела» и «Три ангела», и старая графика с ангельскими крыльями, обрамляющими сверкающий белизной пустой центр, и скульптура «Человек, перелезающий через стену» (то есть преодолевающий земные ограничения).

А вы говорите — ​«поэт сортиров»!

Федор Ромер — специально для «Новой»