700-страничный труд историка Максима Кравчинского «Песни и развлечения эпохи НЭПа» (Деком, 2018) весит больше килограмма и описывает самый легкий, самый веселый период советской истории — середину двадцатых. Белые уже ушли, а красные еще толком не закрепились. Сухой закон уже отменили, а коллективизация еще не началась.
Зазор, пауза между одним большим стилем и другим большим стилем, можно выдохнуть и расслабиться. Такими периодами история редко нас балует. НЭП, через 70 лет девяностые, вот, пожалуй, и все.
Что пели люди НЭПа, как они развлекались? Если вдуматься, довольно убого. Вылезло, как сказал бы Маяковский, звериное мурло мещанина.
«Чтобы рабочий класс не скучал, — пишет Кравчинский, — повсюду начали открывать пивные, столовые, кафе и чайные <…> Хор народных певцов, выступавший в пивной Моссельпрома №13, в середине вечера оказался настолько пьян, что некоторые хористы начали буянить, отказались работать и приставали к публике. Для успокоения хора пришлось вызвать наряд милиции».
Все это — чтобы рабочий класс не скучал.
В каждом заведении — музыка. В одном поют «С одесского кичмана», в другом «Кирпичики», а в третьем не против спеть и «Боже, царя храни», но только если заплатят. Фокстрот, чечетка, танго. С точки зрения идейных борцов, полная бездуховность. Но из той же нэпманской стихии — Козин, Утесов, Шульженко, Цфасман. С одной стороны, блатняк, цыганщина, кабаре «Кривой Джимми-2» и «Нерыдай». С другой — Айседора Дункан, Эрдман, Шаляпин, который уехал в 1922-м, но краешком застал НЭП. Про отъезд Шаляпина есть такая история:
«Окончательно добил Федора Ивановича приказ выступить на концерте перед конными матросами.
— Кто ж это такие? — недоуменно спрашивал бас у своего друга, художника Константина Коровина.
— Не знаю, Федор Иванович, но уезжать надо».
Этот цирк с конями продлился недолго, всего семь лет. К 1929-му НЭП свернули и один за другим пошли политические процессы, началась другая эпоха. Но подспудно он жил еще долго: в блатной песне, в стилягах, в кружевных абажурах, в эстрадных шутниках, подпольных цеховиках, на блошиных рынках. И дотянул до девяностых годов. Человеческое, мещанское из людей не так легко вытравить. Даже расстрелами, лагерями, голодом, войной, бюрократическими запретами и цензурой. Как сорняк, оно прорастает даже на пустыре. А уж тем более на свободе, в благоприятных условиях. Свобода, она ведь не только для гениев, она и для пошляков, и для дураков, и для воров в законе.
Но что поделать: либо мурло мещанина, либо вологодский конвой. Другого выбора отечественная история нам почему-то не предоставляет, а жаль.
