Приход к власти большевиков и начало Гражданской войны привели к появлению на территории бывшей Российской империи множества больших и мелких квазигосударств. О некоторых из них, например, о Донской республике или Гуляйполе Нестора Махно, известно немало, о других — почти ничего. Так, про республику, возникшую осенью 1918 года в литовской деревне Перлоя и просуществовавшую до 1923 года, не все слышали даже в Вильнюсе.

Специальный корреспондент «Новой газеты» Илья Азар съездил в Литву и пообщался с сыном секретаря Перлойской республики. Оказалось, что с ней связано появление виртуальной страны Ужупис, в конце 90-х провозгласившей независимость в самом центре современного Вильнюса.

Забытая республика

Директор Института истории Литвы Альвидас Никжентайтис сразу сказал мне, что информации о Перлое «не так много, как хотелось бы», и направил к профессору исторического факультета Вильнюсского университета Саулюсу Каубрюсу, предупредив, что тот «этой темой интересовался, но так ничего и не узнал».

Хотя историк защитил диссертацию по теме «Политика литовского государства в 1918–1940 годах», среди его научных интересов — местное самоуправление в Литве в тот же период, сам он даже не был в Перлое. В конце нашей беседы выясняется, что его знания в основном почерпнуты из книжек дочери первого «президента» Перлойской республики Петронеле Чеснулевичюте. Каубрюс заверил меня, что больше ни один литовский историк Перлоей не занимается, а в самом городе едва ли есть с кем поговорить на эту тему.

Чеснулевичюте стала в советской Литве писательницей, и действительно ей принадлежат две монографии о Перлое. «Ее отец умер в 1951 году (ее самой не стало в 2011-м — И.А.), не оставив мемуаров. Она тогда не понимала, о чем надо расспросить отца, потому что в Советском Союзе таким не интересовались, а сам он молчал. Для нас всех Перлойская республика тогда была как легенда», — рассказывает Каубрюс.

— А почему в Вильнюсе не интересуются Перлойской республикой? Может, намеренно избегают?— спрашиваю я.

— Для нас это очень маленькая, никудышная проблема. Вот когда я ездил в Ленинград, каждый, кого я встречал в музеях, школах, университетах, мог рассказать об истории России. Даже на базаре я встретил такого человека. У вас есть развитое чувство интереса к истории, у вас нация книги, — отвечает Каубрюс, который в последнее время больше занимается меньшинствами, в частности, историей уничтоженных во Второй мировой войне литовских евреев.

Перлоя — маленький сонный городок в полутора часах езды от Вильнюса. В будний день на улицах практически нет людей. В краеведческом музее меня встречает Мария Лежуте. Она с братом написала свою книгу об истории Перлои (которую Каубрюс не читал), и ей кажется большой проблемой не отсутствие интереса к Перлойской республике, а ее мифологизация. «Мы с братом знаем больше, чем родные, потому что интересовались вопросом. А оставшиеся в живых родственники прочли что-то в газетах и рассказывают это как свое», — жалуется Лежуте.

Сын госсекретаря

Мария отводит меня к одному из таких людей — сыну секретаря Перлойской республики Йонасу Йонитису. Ему 88 лет, он плохо слышит, но сохранил живость ума. «Отец [Зигмас Йонитис] ни одного класса нигде не окончил, но писал хорошо и впоследствии был начальником почтового отделения. Его должность в республике была примерно как у американского госсекретаря. Он вел дипломатические сношения с оппонентами», — говорит Йонитис и приглашает перейти из кухни в салон, чтобы жена могла приготовить цеппелины (национальное литовское блюдо).

Сев в кресло, Йонитис охотно пересказывает историю Перлойской республики: «Деревня жила бедно; три враждебные силы отбирали у жителей все, что они имели, поэтому не было альтернативы, кроме как сопротивляться; армия Перлои забирала у проходивших мимо военных оружие или обменивали его на сало».

Я прошу его поподробнее рассказать про роль отца, и Йонитис признается, что практически не обсуждал с тем Перлойскую республику.

— В детстве меня это не интересовало, да они и не рассказывали ничего. У них и времени на это не было — они с зари до зари работали с лошадкой. Потом уже появились статьи в газетах, и я из них узнал больше, чем от отца. Тогда уже кое-что спрашивал.

Более охотно с Йонитисом общался министр обороны Йозеф Лукашевичюс, который приходился Йонасу дядей и «все тут организовал».

— Я иногда смеялся над ним и говорил: «Вот вы боролись с винтовками, а потом начали землю рыть. Надо было военными остаться». Он принимал эти шутки, хотя это было немного жестоко.

— А он-то что рассказывал?

— Он был серьезный человек и говорил, что если бы мы не организовали «республику», то Перлои, может быть, вообще не осталось бы, потому что нас грабили, расстреливали без суда, без допроса. И никто потом не отвечал за это. Нужен был порядок, но болтать языком уже не было смысла, только вооруженная оборона помогла бы. Дисциплину сделали, и воров не стало. Он ведь ведал и судом. Тут даже тюрьма была в погребе, где держали без хлеба. Недолго, но люди понимали, что надо делать так, как указывает местное правительство.

После Перлойской республики, по словам Йонаса, «деревню расформировали», а жителям дали примерно по 10 гектаров земли на семью. «Я жил рядом с президентом республики, секретарем, министром культуры и военным министром. Несколько лет очень часто бывал в гостях у президента, но тот и не заикался об этой республике. Во время немецкой оккупации (с 1941 по 1945 год. — И. А.) это было неинтересно».

После освобождения (или оккупации) Литвы советскими войсками почти всех руководителей Перлойской республики отправили в ссылку. «Когда вернулись наши «освободители» в кавычках с востока, то все семьи вывезли в Сибирь. Ночью окружали дома, давали полчаса на сборы и сажали на поезд. Мы ехали в вагоне для скота, без окон, нас было 62 человека, еды не давали», — говорит Йонас.

— Объясняли, за что? За республику?

— Про республику не предъявляли обвинений, хотя, между прочим, и заикались. Но мой дядя был местным руководителем «Союза стрелков» (созданное в 1919 году патриотическое вооруженное ополчение. — И. А.), и ему сразу это припомнили.

Эшелон с перлойцами выгрузили в Красноярске, где Йонас «строил аэродром на горе». В Сибири он провел как спецпоселенец 7 лет, окончил строительный техникум. «Когда Сталин умер, я не понял советского народа. У всех русских по лицу текли слезы, а мы-то, ссыльные, радовались, что он ноги протянул. Страшно было выйти на улицу! Увидят, что слез нет, и мало ли что сделают», — вспоминает Йонас и смеется. В 1959 году он вернулся обратно в Литву.

— Тех, кто вернулся, не очень-то гостеприимно встретили в Литве, — говорит он.

— Литвы тогда не было! — взвивается Лежуте, которая пришла помочь с переводом, хотя поживший в Сибири Йонас говорит по-русски намного лучше нее.

— Меня по специальности приняли с распростертыми руками, но меня не регистрировали, а значит, и не могли принять на работу. Если бы не случайность, благодаря которой я устроился на цементный завод, то пришлось бы в Сибирь возвращаться.

Его родственники тоже выжили и приехали из Сибири назад, но и, будучи взрослым человеком, Йонас о Перлойской республике их почти не расспрашивал: «Сложное время было, работать нужно было, не до этого было».

— Но они гордились республикой?

— Про те времена мне сложно говорить, вы бы лучше поинтересовались ссылками людей, ведь почти третья часть литовцев очутилась тогда в Сибири.

— А вы сами гордитесь?

— Конечно, можно гордиться этой республикой, потому что они сами организовали самооборону. Когда большевики пришли сюда, то они пошли на дипломатическую хитрость — сказали, что у них тут местный ревком, а отец мой — его секретарь, — рассказывает Йонас.

Из сибирской ссылки он писал письма Булганину, Хрущеву и однажды даже Сталину, в которых возмущался, что в Сибирь сослали секретаря Перлойского ревкома и его семью. Тогда его вызвали в ЦК и потребовали доказать, что в Перлое был именно ревком.

— А сейчас не нужно организовать что-то подобное? Может, здание совхоза бы отремонтировали.

— Нет! Вдруг захотят отделиться? — отвечает Йонас, явно оскорбленный таким неуместным вопросом. — Этого нельзя делать! Вот Каталония хотела отделиться, и видите, какой шум поднялся в Западной Европе. Конечно, ремонт бы нам не помешал, но в самообороне мы не нуждаемся.

Несмотря на шесть лет фактической независимости Перлои, по словам историка Каубрюса, «нельзя говорить о сепаратистских тенденциях». «Та республика ничего не имела общего с Южной Осетией, Абхазией или ДНР. Это было как бы романтическое творчество местного самоуправления», — говорит Каубрюс. С ним согласна и Лежуте: «Перлойская республика была совсем не против Литвы, а против Польши, которая начала войну с Литвой. Государство не могло обеспечить защиту, поэтому Перлоя решила сама себя защищать, а когда Литва окрепла, то и наша армия разошлась».

Ответив на мои вопросы, Йонас сам начал расспрашивать меня о России. Выяснилось, что он смотрит российское телевидение — сигнал проходит из Белоруссии, и в Перлое показывают аж восемь каналов. «Я вечером посмотрю воинственные выступления Трампа и Путина и думаю, что, может, уже утром ракеты полетят. Но если подумать, то зачем Путину Украина нужна? Чтобы иметь сателлита? Зачем ему нужно лезть в Грузию? Ему что, земли мало? Сибирь-то пустая стоит», — рассуждает Йонас.

Когда я отказываюсь от цеппелинов и собираюсь уходить, Йонас, ехидно улыбаясь, говорит: «Вы только в КГБ обо мне не передавайте информацию, а то республика меня уже не защитит. И передавайте привет Жириновскому».

— Нравится он вам?

— Очень весело его слушать! Такой деятельный, угрожает всем — и Западу, и Балтии.

Современная Перлоя

Сейчас, во времена второй Литовской республики, Перлоя медленно увядает. Над городом возвышается огромное по меркам литовской глубинки заброшенное здание — экспериментальный совхоз, в советское время здесь была опытная станция литовского НИИ земледелия. Сам городок — очень аккуратный, трава на участках частных домов аккуратно подстрижена, да и сами домики в хорошем состоянии. Но население неуклонно сокращается (сейчас уже около 600 человек, хотя в советское время было в два раза больше), школу закрыли, а работы здесь практически нет. Теперь дома в Перлое покупают жители соседних городов и используют их как дачи, ведь тут, в лесном краю, тихо и спокойно.

По словам Лежуте, местные жители гордятся Перлойской республикой, хотя «каждый тянет одеяло на себя и говорит, что это именно его родственники больше для нее сделали».

Продавщица в магазине на центральной площади Перлои подтверждает, что в городке республикой кичатся, хотя сама она относится к ней «так себе». Она 30 лет живет в Перлое, но родом из белорусской деревни (расположенной в Литве), и ей не хватает в стране стабильности. «В Белоруссии хорошо или плохо, но стабильно, а в Литве нам в 91-м году обещали, что мы будем жить в раю через 10 лет, но и сейчас до рая еще очень далеко. Расплодили лентяев везде», — говорит она.

— Да, в Белоруссии даже закон о тунеядцах хотели ввести, —соглашаюсь я.

— Хорошо! Я двумя руками за, чтобы такое было в Литве! Лукашенко — мой батька, — говорит она и жалуется, что подрабатывающие в магазине люди, которые находятся на социальном пособии, якобы работают три дня в месяц, а получают 130 евро. Но когда речь заходит о Лукашенко, заметно веселеет. — Хороший он! Правда, подчиненные не выполняют все, что он говорит, а если бы выполняли, то, конечно, все было бы хорошо».

Литовские власти о Перлое вспоминают только на очередной юбилей республики, который отмечают с невиданной для здешних мест помпой. «На 80-летие открыли наш музей, а на 90 лет приезжал [тогдашний президент Литвы] Ландсбергис (как рассказывают местные, он как-то назвал Перлою примером для всей Литвы. — И. А.). Салют был, концерт, парад, военные стреляли в воздух за Литву и Перлою. В общем — гранд!» — говорит Лежуте.

Вот и в ноябре 2018 года обещают приезд премьера и епископа. «План работ большой, на 50 тысяч евро. Такого никогда за одно лето не выполняли — и дороги заасфальтируют, и памятник Витовту отреставрируют, и костел отремонтируют, и здание бывшего колхоза снесут», — говорит продавщица.

Внук бургомистра

Хотя Перлойская республика и не планировала отделяться от Литвы, в правительстве решили на всякий случай перестраховаться. «Эхом той истории стало то, что Перлоя, которая всегда хотела стать центром волости, о чем писала письма всяким министрам, так никогда им не стала», — говорит Каубрис.

Может, дело было и в том, что жители Перлои любили похваляться: «А что Литва? Мы имели республику с армией, когда там еще власти не было». В результате территорию Перлойской республики после 1923 года поделили между разными волостями. Часть отошла к волости Меркине, которой в межвоенный период руководил дед выпускника МГУ Сакаласа Городецкиса. Сейчас он премьер виртуальной республики Ужупис (район в центре Вильнюса), которая во второй половине 90-х объявила о своей независимости.

«Мой дедушка был бургомистром самой большой волости в Литве, на границе с Польшей, из-за чего у него всегда были проблемы. Он вроде даже был среди «стрелков», бравших Клайпеду, — участвовал в одной из самых успешных в нашей современной истории операций. Но точно не ясно, так как в советское время о таком не говорили, — вспоминает Городецкис и добавляет, улыбаясь: — Так что параллели с Ужуписом имеют дополнительные основание».

Он говорит, что в Перлое был «редкий кусок волости, где не было больших дворов, земля — пески, жила беднота». «У них был такой типаж, что они на грубость нарывались, готовы были кому-то морду набить, мол, мы тут в лесу живем, и нефиг к нам лазить. Это и в моей крови тоже есть», — рассказывает он, пока я уплетаю литовский холодный борщ в одном из кафе Ужуписа.

Выпускник МГУ, чья комната в общежитии в конце 80-х годов была перевалочным пунктом антисоветской литературы, рассказывает, что перлойский дух позже еще не раз давал о себе знать.

Независимость местных жителей проявилась в оформлении интерьера местного храма. «На национальных языках в церквях разрешили писать и петь после второго собора Ватикана в 1962 году, а у нас росписи сделали на литовском языке еще в 1943 году. В советское время роспись, хотя здесь везде цвета нашего флага, почему-то не закрасили», — удивляется сотрудница музея. В 1930 году перлойцы установили на площади памятник великому князю Витовту, и это единственная его статуя, которую не снесли в Литве в советское время, хотя пытались.

«Рядом с Перлоей был большой военный полигон, и когда началась война, часть литовской армии, инкорпорированная в Красную армию, подняла на этом полигоне мятеж. А в декабре 1945-го литовские партизаны смогли взять Меркине штурмом, вырезали гарнизон, и на два года советская власть тут была только в дневное время в больших поселках. Местные вообще дольше всех партизанили», — с гордостью за предков говорит Городецкис.

Лужите из краеведческого музея рассказывает, что оба сына Лукашевичуса, вернувшись из Сибири в Литву, пошли партизанами в лес и погибли.

Бизнес и самоуправление

Вернувшись в Литву, Городецкис в 1993 году переехал к жене в Ужупис, район старого города Вильнюса. В те годы это было не самое приятное место для жизни. «Депрессивный район в центре города, где никто ничем не хотел заниматься. Было много всяких коммунальных проблем, крыши текли, отопления не было», — описывает суровую действительность Городецкис.

Тогда местные жители поступили так же, как когда-то перлойцы, в каком-то смысле адаптировав их идеи к современным реалиям. «Если власть не способна навести порядок и улучшить жизнь, то активные люди делают это сами, хотя у них нет ресурсов, только фантазия и воля», — объясняет Городецкис. Жители Ужуписа начали организовывать товарищества, ремонтировать дома, устраивать праздники, а в 1997 году объявили о независимости.

Немалую роль сыграл тогда будущий мэр Вильнюса Артурас Зуокас. «Он почувствовал, что здесь есть возможности для его риэлтерского бизнеса, и предложил нашему нынешнему президенту, кинорежиссеру Ромасу Лилейкису делать в Ужуписе шоу и праздники, чтобы привлечь в район богему, что повысит привлекательность района и поднимет цены на недвижимость», — говорит Городецкис.

— То есть этот Ужупис — это не подъем самосознания жителей, а бизнес-идея? — удивляюсь я.

— Я бы сказал, что это сочетание. Через два года Зуокас понял, что мы делаем свое, а не то, что он хотел. Например, мы в 2003 году собрали 200 тысяч евро на скульптуру ангела (символ Ужуписа стоит на высокой колонне в центре республики. — И. А.). Зуокас к тому времени уже стал мэром, и часть бизнесменов, вкладывая деньги, думали, что таким образом чуть ли не взятку дают мэру, а мы-то просто себе жизнь лучше делали, — отвечает Городецкис и смеется.

Сейчас Зуокас уже ушел с поста мэра Вильнюса, но по-прежнему живет в Ужуписе. Премьер не против: «Мэром-то он был одиозным, у него были с коррупцией проблемы, но мы считаем его частью сообщества, хотя он нас и побаивается, ведь мы слишком хорошо его знаем».

Армия против риэлтеров

У Ужуписа, как когда-то и у Перлои, были свои силы самообороны — в них и сейчас вроде как состоят 12 человек. После крушения Советского Союза в Вильнюсе остались несколько тысяч добровольцев, которые должны были помогать армии в случае войны с Москвой. «Армейская часть была рядом с Ужуписом, и мой автомат от моего дома лежал в 400 метрах», — рассказывает Городецкис.

Армия Ужуписа очень раздражала Вильнюс, хотя в боевых действиях она не участвовала, появлялась на улицах лишь в дни рождения республики, когда на мосту (Ужупис от старого города Вильнюса отделяет река) ставят пункт пограничного контроля. «Командир с юмором был парень и предложил построить нормальный блокпост из мешков. Власти поначалу думали, что мы всерьез, даже полиция приезжала, но, вообще, с пограничным контролем это был троллинг. Мы просто показали, что раз Европа не способна контролировать шенген, то Ужупису придется поставить своих пограничников», — смеется премьер-министр.

В 2003 году армию распустили (впрочем, другой министр Ужуписа говорит, что несколько человек в ней все-таки остались).

— Параллель с Перлоей здесь видите?

— Это раньше баланс силы поддерживался на физическом уровне. Теперь, чтобы твои идеи и ценности победили, необязательно воевать.

Кроме армии у Ужуписа есть своя Конституция, в которой только права (любить, лениться, ошибаться) и почти никаких обязанностей. Про органы власти республики и способы их избрания в ней ничего не написано.

— Вас, кстати, избрали или назначили?— спрашиваю я.

— Если ты что-то делаешь, то тебя люди и признают. Если ты себя назначил и ничего не делаешь, то твой социальный капитал будет ничтожным.

— А как же вас тогда сместить?

— Я бы и рад был, если бы кто-то делал больше меня! Мы рады делиться [должностями], это главная наша особенность, — скромно отвечает Городецкис.

В обычной жизни он работает консультантом по персоналу, а как премьер Ужуписа старается, чтобы жители сами научились решать свои проблемы, а не приходили к нему за помощью.

— Если крыша протекает, то житель Ужуписа к кому обращается?

— Наша моральная власть выше политической. Если у кого-то проблемы, то все бегут ко мне, а я их отправляю к чиновникам. Мы процесс строим, а не проблемы решаем. Пусть выбирают председателя товарищества дома, и он либо сам делает, либо нанимает кого-то.

Жаловаться придется идти далеко — в Ужуписе нет своего главы управы, как у любого района в Москве. «Это в том числе из-за Перлои! В межвоенное время у нас было очень сильное самоуправление, и СССР пробовал любыми способами его уничтожить, поэтому Литва до сих пор имеет советское административное деление, по которому Ужупис — это лишь часть большого старого города. Вот если бы у нас было как в Европе, то в Ужуписе появились бы свои местные политики».

Мы обозреваем владения Городецкиса: во дворе, где живет президент Лилейкис, стоят старые деревянные сарайчики, которые хотят снести, чтобы построить на их месте дом, но народ борется и охраняет их. Мимо нас проезжает машина полиции.

— Литовская? Не ваша? — в шутку спрашиваю я.

— Пока их не было, мы занимались этим, а теперь пусть они. Главное ведь — вынудить других, а если не можешь, то сам и будешь это делать, — отвечает премьер Ужуписа. Полиция, по его словам, с республикой сотрудничает, но, похоже, теперь жалеет об этом: «Несколько лет Ужупис был на криминальной карте белым пятном, так их начальство решило срезать бюджет и снизить число полицейских в нашем районе».

Передовой литовский опыт

Из Ужуписа сразу два члена правительства Литвы — министр культуры и министр окружающей среды и строительного хозяйства, но с властью у района-республики регулярно возникают трения. «У них с фантазией проблемы, они не умеют управлять. Они видят, что мы со скромными деньгами делаем намного больше, чем они. Вот мы и троллим их — например, три года назад пригласили мэра на 1 апреля, поставили на сцене весы, предложили взвеситься и сказали: «На следующий год мы тебя снова измерим, посмотрим, прирос ты или уменьшился, и все станет ясно». Угадайте, пришел ли он в следующем году?» — говорит Городецкис и снова смеется.

Он уверяет меня, что идеи шуточной республики копируют не только Вильнюс и Литва, но даже Евросоюз. «В декабре 2013 года Ужупис создал список невъездных в Ужупис чиновников Януковича. Мы об этом громко заявили, нас обвинили, что мы в политику лезем, а через три недели этот список опубликовал Евросоюз», — смеется Городецкис. — Мы сделали из Ужуписа квазигосударство, типа шуточное, и властям ничего не грозило, но в конце концов все кончилось тем, что мы, не имея государственных атрибутов, более-менее можем влиять на решения, которые здесь принимаются».

Судя по тому, что рассказывает премьер, раздражение властей можно понять — в Ужуписе явно общаются с ними свысока. «Тут как-то приезжал крутой американский журналист, нам позвонили из мэрии и попросили устроить в тот же день интервью с нашим президентом. Мы им ответили: «Если журналист захочет на следующий день встретиться с [президентом Литвы] Далей Грибаускайте, он получит аудиенцию? Нет? Так планируйте заранее, у нас есть свои дела», — рассказывает премьер.

Идеалист из Москвы

В команде премьера Городецкиса есть не только литовцы. Министр по свету — армянин Самвел, который заканчивал ВГИК и делает профессиональное освещение, а министр звука, ивентов и технологий — бывший москвич Глеб Дивов. «Лет десять назад я начал путешествовать, потому что понял, что в нашем шоу-бизнесе, когда достигаешь определенного уровня, дальше развиваться не дадут. А мне хотелось использовать новые технологии, поскольку программирование — моя страсть параллельно с музыкой с самого детства», — рассказывает Дивов.

Четыре года назад он совершенно случайно оказался в Вильнюсе, зашел в Ужупис, про который знал только, что «здесь живут сумасшедшие художники», но, перейдя через мост, понял, что приехал. «Как-то тут проходило какое-то мероприятие, я понял, что знаю, как сделать лучше. Подошел, сказал: «Почему не делаете так?» — а мне ответили: «Без проблем! На, делай», — вспоминает Дивов. Первым его мероприятием стало открытие очередной таблички с Конституцией Ужуписа (с 2003 года на стене одной из улиц Ужуписа регулярно появляются тексты Конституции на новых языках, в 2018 году ожидают армянский и казахский).

Праздниками в Ужуписе Дивов занимается на волонтерской основе, хотя на их проведение в правительстве есть небольшой бюджет.

— А краудфандинг не пробовали организовать?

— Можно было бы, но идея республики в том, что ты можешь иметь все, не имея ничего. Это означает наш символ (растопыренная рука с дырой в ладони. — И. А.). Ужупис не коммерческая штука, а для души. Мы поддерживаем республику своими силами и силами друзей на том уровне, на котором можем, а просить денег мы не хотим.

Вот и Городецкис говорит, что вместо краудфандинга Ужупис выпустил свою валюту, открывает кошелек и вручает мне купюру. Это сувенирное евро с изображением ангела.

— Ненастоящие, — говорю я разочарованно.

— Это кружка пива 1 апреля во всех кабаках Ужуписа. Мы 15 лет выпускаем валюту, и если в Литве цены на пиво выросли за это время в 4 раза, то у нас курс сохранился: 1 евро ужуписа — 1 кружка пива. Сейчас на них и поесть можно, выпить кофе. Туристы их покупают, нам в казну падает копейка.

Еще одно дело Дивова в Ужуписе — это борьба с граффити, которые тут очень не любят. «Я сам закрашивал белую монастырскую стену (она идет вдоль улицы Малуну. — И. А.). Потом мы придумали и сделали на ней фотовыставку. И теперь власти улицу осветили, подметают, и по ней стало ходить больше людей», — говорит Дивов.

Консерваторы и туризм

В 90-х в Ужупис переехали художники и стали жить своей коммуной. Из-за репутации богемного района начали расти цены на недвижимость, потянулись застройщики. После статей в европейских журналах повалили туристы — из-за них пришли торговцы. «Туризм оказывает сильное влияние на экосистему. Начал приходить бизнес, который хочет снять сливки, ничего не инвестируя. Наша философия, что место есть для всех, но нужно время [для ассимиляции]. Риэлторы же начали искать место, куда впихнуть дома. Люди накупили квартир, «потому что Ужупис», но не жили в них», — говорит Городецкис.

Ужупису удалось остановить процесс роста цен, а социальное разнообразие прибавило республике колорита. «Удалось удержать местных жителей, не меняя социум. Теперь здесь «Феррари» проезжает мимо человека, который топит дом дровами», — говорит Городецкис. Дивов подтверждает: «Независимый дух и вера в идею сплачивают, это уникальное место, которое позволяет себе сочетать разные культурные и социальные слои без особых не то что стычек, но даже без неприязни».

Несмотря на это, правительство Ужуписа не назовешь слишком либеральным. Это не датская Христиания, здесь легалайз не поддерживают. «Если ты создаешь идентичность местности и поддерживаешь людей, то опасностью становятся те явления, которые могут менять образ жизни. Мы открыты, но это не значит, что любой может прийти и под себя поменять. Вот приедет к нам тысяча кавказцев, и что мы с ними будем делать?»

— Что же?

— Лучше бы они к нам не подселялись, — смеется Городецкис. — В Литве и Ужуписе мы консервативны, и это исторически сложилось. Литовцы себе не позволили, чтобы тут, как в Риге, половина нелатышей жили, и они еще настаивали на том, чтобы не учить латышский язык. В Вильнюсе это вряд ли возможно, но если надо, все говорят по-русски.

По словам Дивова, район по своим законам ничем не отличается от Вильнюса и Литвы. «Мы не отдельно, мы независимые, но вместе. Просто с этой стороны реки можно сказать то, что ты хочешь, но что с той стороны сказать не можешь», — рассуждает он. Например, в Ужуписе есть сквер Тибета, в центре которого стоит мандала, которую открывал сам Далай-лама. «Он у нас уже дважды был. Литва себе не позволяет открыто поддерживать отношения с Тибетом, потому что любит Великий Китай, а мы позволяем», — с гордостью говорит премьер.

Одесский дворик

То, что Ужупис — это действительно особенный район с повышенной ответственностью местных жителей, а не разводка для туристов, становится очевидно во дворе дома 6 по улице Паупе. Здесь местный пьяница Ричард воссоздает одесский дворик. Таким, каким он себе его представляет.

На стенах во внутреннем дворике висят старые велосипеды, в нишах расставлены советские радиоприемники и телевизоры «Шилялис». На недосягаемой для человека высоте на выемке в стене кто-то поставил стол со стульями. На деревянном сарайчике висит картина «Улица смерти». Под ней сидит друг Ричарда (тот занят, пошел показывать русским туристкам свою квартиру), пьет пиво и слушает музыку — играет советская песня: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня?»

— У нас так выпивающие не украшают дворы, —говорю я, задумчиво оглядывая окружающее пространство.

— Нам самим посидеть приятно так, — отвечает мужик.

— Вы сами это придумали?

— А кто подскажет? — отвечает мужик и вдруг спрашивает залихватским тоном. — Ну как у вас там Володька, шороху дает?

— Дает! Хотя лучше бы не давал. А вы за Путина?

— Я лично нейтрален. Пропаганду не смотрю, а пожилые смотрят ящик, да.

— Русские в основном за Путина, — говорит подошедший Ричард.

— Молчи, литовская морда, я русский и горжусь этим, — осаживает его приятель, прикладываясь к пивной бутылке.

[object HTMLElement]

Я прошу Ричарда рассказать про его творение. «Я с 86-го года тут живу и делаю этот двор, как Одессу, старые времена вспоминаю. Я наполовину литовец, наполовину поляк. При советской власти нам было лучше, у нас заводы были, но Ландсберсгис все позакрывал, теперь молодежь уезжает, работы нет, пенсию у бабушек-дедушек отнимают. Я всех поднимаю на митинги, делаю у Сейма небольшой майдан, как на Украине, но никто не хочет собраться — вся молодежь понаехавшая, — скороговоркой рассказывает Ричард.

— А вы как поднимаете-то?

— По Интернету, ну, и прямо в Старом городе. Но очень трудно. Сейчас они запретили алкоголь, до трех часов в воскресенье продают только, — говорит Ричард и смотрит на часы. — Вот вы меня заговорили, и сейчас не купим. С вас два евро.

По словам премьера Ужуписа, Перлоя — яркий пример того, как, не дождавшись порядка, люди взяли ответственность на себя и навели порядок. «В случае Ужуписа мы играем в свою республику дольше, но если идеи Ужуписа станут преобладать в Литве, то мы, наверное, закончим», — смеется Городецкис.

Краткая история Перлои

Литва провозгласила свою независимость в феврале 1918 года, но сразу стать полноценным государством ей было сложно. В 1915 году ее территорию (до войны литовские земли входили в состав Российской империи) оккупировала Германия, которая рассчитывала сделать Литву монархией и своим сателлитом.

Официально о создании первой Литовской республики было объявлено только 11 ноября, в день выхода Германии из войны. По словам историка Каубрюса, «многим литовцам очень трудно было понять, какой будет новая власть, какие будут приняты решения, ведь центр не дал четких указаний, как именно нужно организовать управление на местах». Этим, говорит Каубрюс, власть породила феномен народных инициатив — появились Расейнская республика (с центром в городе Расейняй) и несколько образований, поставивших цель войти в состав Польши.

Небольшой городок Перлоя, впервые упомянутый в летописи еще в 1378 году, а в конце XVIII века получивший магдебургское право, в Польшу не стремился, хоть и был расположен прямо на границе с ней. В Перлое жили литовцы и несколько еврейских семей, расстрелянных полицаями в 1941 году.

Здесь, на восточной окраине Литвы, в лесном регионе Дзукия, в конце Первой мировой войны было неспокойно — по дорогам бродили польские военные, только что созданная Красная армия, пытавшаяся тогда окружить Каунас, и армия белого генерала Павла Бермондта. Все они грабили местное, и без того небогатое, население, которое вынуждено было защищаться, чтобы выжить.

Отчаявшись ждать защиты от какой-либо власти ,13 ноября 1918 года жители Перлои провели у дома приходского священника Шопары народный сход. Люди выбрали комитет из пяти человек, который, по словам сотрудницы краеведческого музея Лужите, должен был отчитываться перед сходом. «Президентом республики» стал Йонас Чеснулявичюс.

Во время Первой мировой войны сын плотника Чеснулявичюс уехал из Перлои в Россию, где якобы закончил в Петрограде ускоренные курсы офицеров, но к осени 1918 года уже вернулся домой. На момент избрания президентом Чеснулявичюсу было только 22 года, а самому старшему члену комитета — секретарю Зигмасу Йонасу — 27 лет. По словам Лужите, молодежь выбрали «за горящие глаза», но процесс все равно контролировали более опытные жители Перлои.

«Президент — это было больше [красивое] название. Тот же Лукашевичус управлял милицией, но если у него что-то не получалось, проблемы решал его отец. Авторитет был у стариков, а молодым доверили управление. Серым кардиналом был священник Шопора, он был спокойным, интеллектуалом, хорошим дипломатом», — говорит она.

Площадь Перлойской республики, в которую, кроме самой Перлои, входили около 10 соседних деревень, совпадала с территорией церковного прихода. «Комитет был [скорее] центром, разносившим информацию, а как убирать улицы, как распределять лес, как платить налоги, решал народный сход, который слушал священника», — утверждает Лужите.

К сожалению, комитет Перлойской республики не оставил после себя никаких документов, только печать. Даже фотографий сохранилось всего несколько. «Ни у кого ничего не осталось, потому что во время советской оккупации все очень боялись, что-то сожгли, что-то в землю закопали», — объясняет сотрудница краеведческого музея.

На том же народном сходе кроме комитета выбрали трех судей (главным стал все тот же Чеснулявичюс), сформировали милицию и армию (ими руководил Йозеф Лукошавичюс).

По словам Каубрюса, принятые перлойским судом решения «так всем импонировали», что за справедливостью в городок обращались и жители соседних деревень, «признав авторитет этого суда». Решения суд принимал в основном «бытовые». Например, за кражу мяса суд заставил вора носить по деревне половину свиной туши на плечах. К мужу женщины из соседней деревни, пожаловавшейся на побои, выехал отец судьи Лукошавичюса и уговорил его изменить свое поведение.

Пожалуй, главной гордостью Перлои были собственные вооруженные силы. Если формирование литовской армии официально началось 23 ноября 1918 года, то у Перлои армия появилась уже в октябре. Судя по всему, воевало за Перлойскую республику не больше 80 человек. «Я хочу опровергнуть миф, что в армии служили 300 человек. По переписи населения 1923 года, в деревне проживали 917 человек, а значит, это нереально», — говорит историк Каубрюс.

Но и 80 человек неплохо справлялись со своими обязанностями, для чего они отобрали винтовки и даже пулемет у проходивших мимо деревни солдат. В начале 1919 года в Перлойскую республику пожаловали польские легионеры, но, столкнувшись с сопротивлением, ушли прочь. В феврале объявился противник посерьезнее — Красная армия. С большевиками самооборона Перлои воевать не стала, и красноармейцы прожили в Перлое несколько месяцев, с местными не конфликтовали, а когда фронт передвинулся, ушли дальше.

В какой-то момент Перлоя оказалась в нейтральной зоне между Польшей и Литвой, и про нее будто забыли. «Она должна была принадлежать Алитусскому уезду, но до середины 1919 года Перлоя ни в каких списках не числилась, она была республикой для себя. Нет документов, что из Перлои что-то писали в столицу, о чем-то спрашивали новое литовское государство», — рассказывает Лежуте.

Вольница кончилась в начале мая, когда в Перлою из соседнего города Варена выдвинулся первый полк окрепшей литовской армии. «Перлойцы стреляли по всем, кто подходил к деревне, а униформы у литовской армии тогда еще не было», — рассказывает Каубрюс. Обстрелянные по ошибке литовцы вошли в Перлою, арестовали президента Чеснулявичюса и главу вооруженных сил Лукашевичюса и увезли их в Каунас. «Потом разобрались, что перлойцы не против Литвы, а за свою деревню, месяц их продержали, чтобы научились разделять, кто где, а потом отпустили восвояси», — говорит Лежуте.

Чеснулявичюс урок выучил и, вернувшись из Каунаса, к руководству республикой уже не вернулся — работал на железнодорожной станции. Историк Каубрюс считает май 1919 года концом Перлойской республики, но Лежуте (как и большинство других источников) с ним не согласна: «Да, тогда все остановилось, и республики не стало, но все началось заново, когда в Перлою на место Шопоры перевели другого священника — Леонаса Петкелиса.

При нем Перлойская республика набрала былую силу, и священника тоже стали называть президентом. «Да, выборов уже не проводили, и в этом смысле республики уже не было, но армия и свобода в управлении сохранялись, — говорит Лежуте. — Люди очень уважали Петкелиса, слушались его, а он даже на коне в боях участвовал. Если при Чеснулявичусе было народное собрание, то после 1919 года все решал Петкелис, он сам рассказывал, как и что делать».

До 1923 года самооборона Перлойской республики сохраняла свой авторитет. В 1922 году около 50 ее бойцов даже отправились освобождать Клайпеду, которой после ухода Германии управляли французы. В городе поднялось восстание, и перлойцы вместе с другими членами «Союза стрелков» разбили французов.

Но в феврале 1923 года история деревенской республики завершилась. Поляки победили литовцев в битве на реке Меркис, разделявшей тогда Перлою на две части. «По мирному договору на границе не должно было оставаться военных образований, поэтому для Перлойской республики на этом все закончилось», — говорит Лежуте.

«Президент» Петкелис вернулся к работе в церкви. Литовское государство же и после упразднения республики почти не вмешивалось в жизнь Перлои, поэтому на зарплату священнику и строительство новой церкви скидывались сами жители.