Коржавин был страшно влюбчив в юности.

Как вспоминают очевидцы, в Караганде, где он прожил несколько лет после сибирской ссылки, поэт был влюблен во многих девушек сразу. В это же время он влюбился в дочь очень известного деятеля, секретаря Союза писателей в Москве. В его квартире он прожил несколько недель, когда вопреки запретам тайно приезжал в столицу. Вернувшись в Караганду, Коржавин уверял друзей, что вскоре его московская любовь бросит все житейские удобства огромной папиной квартиры и приедет к нему с ребенком, они поженятся и заживут в ссыльно-поселенческом краю…

Коржавин всегда был влюблен в Россию, но чувство это не было взаимным. Его капризная и ветреная возлюбленная вламывалась к нему посреди ночи в общежитие Литинститута с обыском, строго вопрошала устами лазоревого подполковника, есть ли у подслеповатого студента-стихотворца оружие и где он его хранит, с нежной брутальностью арестовывала его и бросала на Лубянку во внутреннюю тюрьму НКГБ/МГБ, где держала долгих одиннадцать месяцев. Возлюбленная ссылала его в Сибирь, запрещала жить в Москве и Ленинграде, не печатала стихов, не публиковала книг, снимала уже поставленную пьесу из репертуара Театра Станиславского, позволяла лишь заниматься переводами, чтобы свести концы с концами. Никогда не любила и не ценила, не холила и не лелеяла. И в конце концов навсегда выгнала в эмиграцию.

Но он по-прежнему любил ее сильно и безответно, глубоко и безнадежно, скучал по ней в разлуке. Сорок лет Коржавин страдал в изгнании, мечтая вернуться к своей единственной любви, России.

Она, по своему обыкновению, вспомнила о Коржавине только тогда, когда его не стало. Задумалась. И побежала дальше, суетливо постукивая каблучками, по своим неотложным и срочным делам, пообещав, что, может быть, найдет ему место для вечного упокоения на Ваганьковском кладбище, потому что фамильного склепа или родового поместья Михайловского, как у Пушкина, у него никогда не было.

В начале 1960-х годов в квартире «секретного» академика Харитона в самом центре Москвы раздался звонок в дверь. Один из создателей советской атомной и водородной бомбы, трижды Герой Социалистического Труда, награжденный шестью орденами Ленина, лауреат четырех Сталинских и Ленинских премий, Юлий Борисович жил в доме 9 на улице Горького (ныне опять Тверской) между Центральным телеграфом и Моссоветом. В тот день Харитон уехал в Арзамас-16 под Саровым, поэтому дверь открыла его дочь Татьяна.

В большую прихожую ввалился Эмка Мандель.

— Тата! У тебя можно принять ванну? А то я несколько дней уже кочую по знакомым в Москве, не мылся и нуждаюсь в водных процедурах.

— Проходите, Эма, — пробормотала несколько опешившая от неожиданного визита без предупреждения дочь академика, провожая гостя в ванную комнату. — Сейчас я дам вам чистое полотенце. Вот здесь мочалка и мыло.

— Тата, а пожрать у тебя не найдется? — спросил свежевымытый поэт, выйдя из ванной.

— Конечно, Эмочка. Пойдемте на кухню, я угощу вас обедом.

Проголодавшийся гость был накормлен и напоен: он откушал вкусного борща и попросил еще «супченко», потом поел котлеты с гречневой кашей. Пока пили горячий крепкий чай с домашним вареньем и печеньем, Коржавин расспрашивал хозяйку о последних новостях и общих знакомых. Потом прочитал свои новые стихи. Коржавин прожил у Таты в доме «секретного» академика несколько дней, а потом вернулся в Мытищи, где в крохотной комнате коммуналки ютился с женой и маленькой дочкой.

* * *

— Зоя, Зоинька, вот послушай! «На полет Гагарина», — кричал поэт в телефонную трубку:

Коржавин жил в Мытищах без телефона и каждый божий день приходил в газету «Мытищинская правда». Из редакции звонил своим друзьям. Первый звонок он делал Зое Крахмальниковой, в которую был влюблен в те годы.

Трое постояльцев редакционной комнаты, завписьмами Нина Рогова, завкультурой Наташа Самойленко и Анатолий Лейкин, недавно переведенный из подчитчиков в корреспонденты, недоуменно переглянулись… Страна ликовала по поводу полета Юрия Гагарина, а тут такое…

Нина и Наташа обожали Коржавина, знали, что в сорок седьмом его отправили в ссылку в Сибирь за стихи о Сталине («не понимавший Пастернака, суровый, жесткий человек…»). Так неужели опять он рискует всем на свете?

— Эмочка, — приобняла его за плечи Нина, — а вдруг наш телефон прослушивается?

— Вряд ли, — отмахнулся Коржа­вин, — во-первых, еще оттепель, во-вторых, вы газетчики — помощники партии… А ежели и слушают, то пусть знают мое мнение!

И, показав жестом, что его уже ничем не испугать, продолжал названивать друзьям.

— Стасик, послушай, Стасик, я откликнулся:

—…И зачем нам тот космос,

Есть земные дела…

Литературный критик Станислав Рассадин заведовал отделом в сверхпопулярном тогда журнале «Юность», но, рискуя положением, выслушал маленькую поэму до конца, не перебивая…

— Бенчик, Бен, вот слушай стихи на случай:

«Мне жаль вас, майор Гагарин»… — звонил Коржавин своему другу, литературному критику Бенедикту Сарнову.

А затем «На полет Гагарина» читалось в узком редакционном кругу. В самый разгар чтения отворилась дверь, и в проеме появилась фигура бывшего офицера-вертухая сталинских лагерей, а ныне сотрудника районки, но тут же удалилась, сочтя, видимо, свое присутствие в такой компании неуместным. А назавтра под вечер в редакционку заглянул прилично одетый мужчина и, вежливо сняв шляпу, поинтересовался:

— Мне сказали, что у вас часто бывает Наум Моисеевич Мандель… а я его давний знакомый и поклонник его творчества…

— Как же! Вчера был. Новые стихи читал, — живо откликнулась Наташа. — Я даже начало запомнила. «Старинная песня, ей тысяча лет: он любит ее, а она его — нет…»

Предложили гостю чаю и еще читали любимые Эмкины сугубо лирические стихи…

По русскому Бостону ходило его двустишие «Ай спик Инглиш вери гуд, бат ноубади ундерстуд». Коржавин удивительно быстро и точно ухватывал самую суть американского общества, его суждения поражали русских бостонцев своей проницательностью.

Любимое его присловье было: «Я и там дураком не был, да и здесь умнее не стал». Задолго до торжества политкорректности он между делом обронил: «Терпимости наше благообразные либералы требуют не от себя, а к себе…»

В Бостоне Коржавин тосковал без хождения в гости и привычного широкого общения, как привык в Москве, — машины у них не было, даже городской транспорт для них был и дорог, и незнаком, и при этом весьма ограничен. К тому же весь русскоязычный эмигрантский Бостон в то время насчитывал не больше 150–200 человек, рассказывает бостонская подруга Коржавиных Элла Горлова.

В 1976 году Саша Горлов загорелся мыслью устроить первый поэтический вечер Коржавина в Америке. Денег на аренду помещения не было ни у кого, но друзья помогли бесплатно получить на день помещение Boston Ethical Society. Оно находилось в старом особняке в исторической центральной части города, неподалеку от станции сабвея. Зал был очень красив — лепнина, зеркала. Идея материальной поддержки Коржавина, конечно, имелась в виду, но все же главная цель вечера была — непосредственная встреча поэта с читателями. Вечер стал событием культурной жизни тогда еще маленькой русскоязычной общины Бостона.

Прослушав по коротковолновому приемнику последние известия с родины (они заканчивались около 6 вечера), Эма тут же звонил друзьям, в том числе Саше Горлову, чтобы немедленно обсудить новости. Эмины телефонные монологи слушать было необыкновенно интересно.

В это время жена Горлова Элла возвращалась с работы, и муж ждал ее звонка из автомата у станции сабвея, чтобы забрать на машине. Это было еще в те времена, когда мобильников не существовало, а обычный телефон не имел переключения на вторую линию. Элла безуспешно старалась дозвониться, но было занято обсуждением новостей с Коржавиным, она понимала, что это надолго, и безнадежно отправлялась пешком (от станции до их дома было около полутора миль), правда, почти всегда на дороге Саша успевал ее перехватить. А Коржавин уже со следующим собеседником делился своей точкой зрения на события в любимой России.

Любимая Россия Коржавина не слышала. Она была занята другими важными делами, когда Коржавин совсем постарел и ослеп, когда умерла его жена Любаня, когда и его самого не стало.

Коржавин, без которого история России ХХ века неполна, наконец, вернулся на Родину.

И теперь уже навсегда.

Леша Перский* — специально для «Новой»

*Автор — младший друг Коржавина, в семье которого поэт жил по несколько месяцев, приезжая в Москву из эмиграции с 1990 по 2006 год. Продюсер документальных фильмов «Эмка Мандель с Колборн-роуд, 18» (2010) и «Наум Коржавин. Время дано» (2015) (режиссер Павел Мирзоев). Автор и издатель книги «Все мы несчастные сукины дети», Москва, 2017 г.