Мы заранее с Бушем договорились, что, когда он приедет с официальным визитом в Москву, повторим нечто подобное тому, что он устроил в Кэмп-Дэвиде во время моего визита в США.

А именно — собраться в неофициальной обстановке, в узком кругу, предпочтительно за городом, «без галстуков», без всякого протокола и обязательной повестки дня. И поговорить обо всем.

Мы встретились в Ново-Огарево, переговоры решили провести на открытой веранде, выходившей на южную сторону, к Москве-реке. На всем протяжении беседы, которая заняла первую половину дня, в ней участвовали только Бессмертных и Черняев, Бейкер и Скоукрофт. Ну и, разумеется, переводчики.

Главной темой для меня в такой беседе была перспектива формирования новой системы всеобщей безопасности в русле совместно (впервые за всю историю) проводимой мировой политики по новым критериям, которые уже прошли некоторое испытание на практике.

Чтобы дать представление о характере разговора, широте охватываемых тем, хочу опять обратиться к записи беседы:

ГОРБАЧЕВ: Я хотел бы поразмышлять о новой концепции стратегической стабильности.

Мне кажется, надо подумать, что включать в эту концепцию. В прошлом это понятие сводилось в основном к военному паритету, равенству, военному аспекту безопасности.

Думаю, теперь нужен новый подход, потому что возникла новая ситуация, когда мы отказываемся от ставки на силу, на гонку вооружений, когда возникают новые процессы в наших экономических отношениях.

Если мы посмотрим сегодня на мир, и не только на Европу, где это проявляется особенно ярко, то мы не можем не обратить внимания на элементы политической и экономической нестабильности. Они должны быть в поле нашего зрения. В последнее время сильно проявили себя национальные, а в некоторых случаях религиозные элементы.

Я считаю важным, что все мы за то, чтобы стимулировать демократический характер идущих перемен. Мы видим, что тоталитарные, авторитарные режимы уходят с арены. Думаю, что это процесс, который мы вызвали своими действиями, и мы хотим, чтобы он продолжался. Вопрос в том, как удержать этот процесс в конституционных, правовых рамках, не допустить, чтобы эти процессы выхлестывались в стихию, хаос, опасные по своим последствиям. <…>

Думаю, надо держать в поле зрения и такой фактор, как Китай, фактор Индии. Вместе — это 2 млрд человек. Это две страны с амбициозными национальными планами. Я не хочу их осуждать. Это древнейшие, крупнейшие нации, которые хотят прорваться к другой жизни.

Считаю, что пока что и мы, и вы вели себя ответственно в отношении Китая, отказываясь «разыгрывать карту». Да Китай и не позволил бы делать этого. Мы хотим, чтобы вы были уверены, что мы не допустим действий, которые создавали бы перекос в стратегическом балансе. Могу вас заверить, что мы приветствовали бы возвращение ваших отношений с Китаем в нормальное русло. <…>

Я еще о многом мог бы сказать. О проблеме ресурсов, воды, окружающей среды, демографических процессах, которые могут привести к удвоению населения Земли через тридцать—пятьдесят лет. И возникает вопрос: какую роль должны сыграть наши страны с учетом этих реальностей, тенденций, процессов? Какие отношения мы должны строить между нашими странами?

БУШ: Хочу, прежде всего, подчеркнуть, что в меняющемся мире мы будем очень довольны видеть сильный, экономически крепкий, изменившийся Советский Союз. И в этом отношении, в отношении вашей готовности к переменам я испытываю сегодня большую уверенность, чем прежде. Я доверяю вашим намерениям, и после нашего вчерашнего разговора я больше чем до приезда сюда уверен, что вы знаете, куда вы хотите идти и как прийти к цели.

Хочу, чтобы вы были уверены в том, что мы доверяем вашим намерениям. <…>

Меня беспокоит индо-пакистанский субконтинент, Китай. Мы говорили об этом на обеде у Мейджора: это нелегко удерживать в ровном русле.

О Китае. У нас по-прежнему с горечью вспоминают о событиях на площади Тяньаньмэнь. Но, во-первых, не может быть речи о разыгрывании китайской карты, и, во-вторых, мы хотим положительно воздействовать на Китай, и я не хочу обрывать с ним контакты. Как вы сказали, мы хотим вернуть наши отношения с Китаем в нормальное русло. <…>

Конгресс настроен наказывать Китай. Но я считаю, что в глобальном плане это очень важная страна.

Относительно Индии — я хотел бы надеяться, что Советский Союз мог бы в большей степени на нее влиять. Индия и Пакистан затянули сложный узел по вопросу о ядерном оружии. Конечно, пакистанцы нам лгали, утверждая, что не занимаются ядерным оружием. Но в одном они правы: они же предлагают заключить с Индией соглашение об отказе от ядерного оружия, но у Индии есть бомба, и она не хочет такого соглашения».

Серьезный разговор в Ново-Огарево был о Югославии. К этому моменту некоторые западноевропейские страны поспешили признать Словению, объявившую о своей независимости от Югославии. США тогда еще не заняли окончательной позиции и, как сказал Бейкер, консультировались со странами ЕС.

Я изложил свою позицию:

— Даже частичный распад Югославии может породить цепную реакцию наподобие ядерной.

И дело не только в Югославии. В мире огромное количество действительных и мнимых межнациональных и межэтнических проблем. Кроить по этому признаку границы государств — значит провоцировать полнейший хаос. Если бы я сейчас начал перечислять потенциальные территориальные проблемы, которые возникли бы в этом случае, не хватило бы пальцев, причем не только у меня, но и у всех присутствующих.

Например, у нас, в Советском Союзе, 70 процентов межреспубликанских границ фактически не определены. Раньше этим никто не занимался, и все решалось «в рабочем порядке», на уровне чуть ли не райсоветов. Межнациональные проблемы есть у болгар (турецкое меньшинство), у румын (Трансильвания). Существует проблема отношений между чехами и словаками в Чехословацкой Республике и т.д. Когда я незадолго до Лондона обсуждал этот вопрос с Гельмутом Колем, он спросил меня: как же быть с принципом самоопределения наций, если настаивать на территориальной целостности и нерушимости границ? Я ответил ему, что не вижу непреодолимого противоречия между этими принципами, однако процесс должен быть внутренним и идти в конституционных, правовых рамках.

Буш предложил сделать краткое совместное заявление:

— Отметим большую озабоченность в связи с событиями в Югославии, призовем всех соблюдать договоренность о прекращении огня, осудим применение силы для решения политических проблем. Пусть югославы сами решают свою судьбу путем переговоров.

В ответ я отметил необходимость упомянуть принципы СБСЕ. Буш отметил, что «мы близки к согласию». Его подход был действительно более осторожным, чем у некоторых европейцев, которые, как потом подтвердилось, взяли курс на дробление югославского государства. К чему это привело — мы знаем. И одним из факторов, ускоривших кровавую развязку в Югославии, стал распад СССР. Но это было потом. А тогда был шанс ввести процесс в правовые рамки.

В Ново-Огарево мы подробно обсуждали ближневосточное урегулирование, сблизили позиции по созыву мирной конференции. Я предложил, чтобы приглашения на эту конференцию направлялись от имени президентов СССР и США и чтобы именно они открыли эту конференцию. Буш поддержал. Я сообщил ему, что мы готовы установить дипломатические отношения с Израилем, разорванные в 1968 году, как только договоримся о начале международной конференции. Можете, сказал я, передать это израильтянам.

Вспоминаю сейчас об этом визите президента США, последнем в Советский Союз, с некоторой горечью. Не знали мы тогда, что произойдет всего через три недели. Жили будущим. Я рассказал президенту о наших планах, о завершении работы над проектом Союзного договора:

— Я понимаю, — сказал я, — что президент США хочет иметь точное представление о том, что происходит, в каком направлении развиваются события, чего можно ожидать.

Мы будем и впредь твердо идти по избранному пути — демократизации в нашей стране, рыночных реформ, движения навстречу сотрудничеству со всеми западными странами.

При этом особое значение имеют отношения с США и Европой.

Вчера с Ельциным и Назарбаевым мы обсуждали одну идею. После подписания Союзного договора, может быть, дать какое-то время, прежде чем принять новую конституцию и провести выборы. То есть провести выборы после некоторой стабилизации ситуации, когда обстановка будет более благоприятной.

Мы должны действовать расчетливо. Ведь если проводить выборы в наиболее острый момент реформ, то консерваторы могут воспользоваться трудностями, сказать, что во всем, дескать, виноваты реформаторы, а вот они, консерваторы, воплощают здравый смысл и заслуживают поддержки. И действительно, они могут получить дивиденды. Так что нам надо все тщательно просчитать.

Мы это обдумаем.

И второй вывод. Нам необходимо более решительно, более быстро проводить реформы.

Что для этого нужно?

Как мы договорились, я не говорил об этом публично в Лондоне, но сейчас хочу сказать вам откровенно. Мы рассчитываем на реальную поддержку с вашей стороны, чтобы выиграть эту решающую битву за реформу.

— А какую реальную поддержку вы имеете в виду? — спросил Буш.

Я ответил:

— Когда мы перейдем к либерализации цен, то в поддержку этого крупного шага нам хотелось бы получить в соответствующий, точно рассчитанный момент товары, продовольствие, медикаменты. Далее, конечно, проблема конвертируемости рубля. Этот вопрос надо обсудить министрам финансов.

Нам предстоят вскоре очень ответственные, даже драматические шаги. Это, повторяю, решающий период.

Из высказываний Джорджа Буша я понял, что он хочет снять всякие сомнения о своей позиции относительно будущего Союза:

— У меня создалось впечатление, что некоторые здесь считают, что в Соединенных Штатах есть существенные силы, стремящиеся добиться распада Советского Союза или его экономического краха. Действительно, в моей собственной партии есть крайне правые, утверждающие, что это отвечало бы нашим интересам. А слева — либеральные демократы, которые набрасываются на вас по проблеме прав человека, считают, что мы должны воспользоваться трудным периодом, который переживает Советский Союз, чтобы навязать ему что-то извне.

Атакует нас пресса. Первоначально меня и Бейкера критиковали за то, что мы якобы слишком осторожны в отношениях с СССР, не используем новые открывшиеся возможности.

Теперь нападки пошли с другой стороны: дескать, Буш чересчур любит Горбачева, делает ставку исключительно на него.

…Когда казалось, что Горбачев и Ельцин идут друг на друга, что между ними не может быть примирения, некоторые у нас утверждали, что надо поставить все деньги на Ельцина. Однако администрация никогда не разделяла подобных взглядов, как и американский народ.

…Хочу заверить вас, что во время поездки в Киев ни я, ни кто-либо из сопровождающих меня не допустит чего-либо, что могло осложнить существующие проблемы, вмешаться в вопрос о том, когда Украина может подписать Союзный договор.

Надо признать, что в Киеве это свое обещание Буш выполнил.

Один из эпизодов во время визита Буша запомнился мне то ли как курьез, то ли как сигнал, что президенту СССР предстоят нелегкие времена. Это случилось на приеме в честь президента США и Барбары Буш, который был устроен в Грановитой палате Кремля.

По протоколу я и Раиса Максимовна представляли президентской чете США приглашенных.

В числе первых подошедших гостей оказалась супруга Ельцина, которую почему-то сопровождал Гавриил Попов. А в конце церемонии, когда гости все прошли, появился в гордом одиночестве Ельцин. Подходит и приглашает Барбару Буш в Грановитую палату. Все в недоумении (кроме меня, я-то Бориса знаю. Накануне он звонил мне и обращался с просьбой дать ему возможность выступить на обеде вместе со мной и Бушем. Я, естественно, отказал ему в этом. Зачем?). Смущена была и госпожа Буш: она ждет приглашения президента СССР, хозяина приема. «Разве так можно?» — восклицает изумленно она.

Президент России очень хотел обратить на себя внимание. А поставил в неловкое положение и себя, и всех. Но сегодня это кажется, в общем, лишь штрихом в общей картине.

Когда мы с Джорджем Бушем, прощаясь у выхода из Кремлевского Дворца, пожимали друг другу руки, наступил уже август — трагический август 1991 года.