«Дмитриев сидит за Сандармох», — друг и соавтор Дмитриева Анатолий Разумов (историк, редактор «Ленинградского мартиролога», глава центра «Возвращенные имена») краток, хотя когда он рассказывает про поиски и соловецкие этапы, за окном дождь начинается. Он жил у Юрия Алексеевича неделю накануне второго ареста. Пять месяцев свободы Дмитриева — это работа, но вторую книгу с биографическими справками к расстрельным спискам не успели доделать.

«Ой, как будто папа звонит», — дочка Дмитриева Катя Клодт отвечает на мурлыкающий рингтон поп-кавера — мобильник деда сейчас у 9-летней внучки Сони. Еще с лестницы из квартиры Дмитриева слышно церковное пение, это студенты московской киношколы с регентом Сашей (а так он программист с физтеха) репетируют литию вторую неделю: непрофессионалы.

Живущие здесь неделю киношкольники (Катя: «Папа всех привечает, всех зовет всегда, не жить же в страхе теперь») красят обычные банки под лампады и доделывают таблички с фотографиями и именами, которые в ходе экскурсии с родственниками, журналистами, писателями повесят на могильные столбы с острыми крышами — «голбцы» по-северному. На столе синий том «Поминальные списки Карелии» (список имен лежит и у кануна в часовне в Сандармохе). В шкафу много книг, под ногами трехцветная терпеливая к ласке личная кошка Дмитриева Даша. В отсутствие хозяина ей грозит стерилизация. Поисковая собака Дмитриева Гресси на дружественной передержке в частном доме, но, по словам Кати, «воет постоянно». Внук Даниил, чуть постарше приемной дочки Дмитриева Наташи, заканчивает рисунок — мальчик рядом с дедом.

В Красном Бору людей с камерами, кажется, больше, чем с цветами и семейной историей. После возложения венков и литии зачитывают имена. С шведским писателем читаем с листа, непривычные финские фамилии не ложатся на ритм распева. Над ярким мхом стелется многоголосье, смешивается с голосами играющих детей, жрут комары. Кажется, вокруг семьи, приехавшие поклониться своим мертвым. На самом деле — соседка Дмитриева Наташа с мужем и ребенком. Супруги Максим и Света, бывшие детдомовцы, из экспедиции октября 1997-го, начала Сандармоха:

Утром 5 августа Максим и Света стоят перед краеведческим музеем Медвежьегорска: хватит ли денег на билет? Сегодня вход свободный. Тут — история края от резных старообрядческих икон и крестов до того же размера доски из ГУЛАГа с карандашным рисунком и надписями, напротив листалка с перечнем палачей НКВД. Директору музея Сергею Ивановичу Колтырину сегодня впервые запретили (сверху) ехать на акцию в Сандармох: якобы нужно лично встречать посетителей. («У него утром губы дрожали, когда он подтверждал, что не выступит, но на нем же весь музей, и он член избиркома… такая подлость».)

По пути в экскурсионном автобусе (проезд и участие в мероприятиях для всех бесплатные) Разумов говорит о технологии карельского и ленинградского террора, про формирование «троек» и «двоек», про награды и премии расстрельных — «хозяйственных»! — бригад. Пофамильно называет убийц.

«Это были не казни, а массовое убийство, без прокурора и врача, под предлогом медосмотра заключенных раздевали, отбирали ценности, потом — комната для связывания рук, комната для связывания ног, по 25 человек носили в машины, и к яме потом носили. Боялись бунта. Складывали штабелями (как теперь слышать избитое из оттепельных «Девчат»?), накрывали брезентом. В машине двое конвоиров: один с железной пикой, другой с деревянной колотушкой, пристреливали в яме или пробивали череп колотушкой, протыкали насквозь, потом «достреливали».

Над «феодальными» методами смеялись петрозаводские чекисты: они использовали «галстуки» — душили веревками, потом стреляли. Если человек требовал суда, если истерика — стреляли сразу. Среди 7600 (не скажешь точно) душ Сандармоха — лучшие люди поколения (духовенство, ученые, вся интеллигенция) и простые жители Карелии и Поморья («лесоруб», «извозчик», «счетовод» — надписи на табличках). Это и соловецкие этапы, и Белбалт комбинат, и Ветватлаг, и окрестные деревни. В еще не обнаруженном Дмитриевым так называемом «втором этапе» — отец Павел Флоренский».

Крестным ходом идут по песчаной дороге бабушки с календарными иконками в руках. Тут же навытяжку казаки — шапка в руке на отлете. Минута молчания — прошитый солнцем воздух, свечи и ладан, оттенки мха, гул и запах живого леса, бабочки-шоколадницы, садящиеся на могильные «голбцы», яркие неживые венки и особенно на майку Кати с цветным портретом Дмитриева.

Александр Даниэль — у микрофона, частного, другого никто не дал. «Громче, громче!» — начинается митинг. Когда Ирина Флиге из «Мемориала», вместе с Дмитриевым открывшая все эти немыслимые могильники, сказала, что нет исторической памяти, есть наследование прошлого, казаки возмутились: «Что вы говорите! Какие репрессии! Зачем вы тут политическое?» Организаторы призвали их к диалогу, записали есаула Александра Яковлева — «друга атамана» — в очередь к микрофону, но есаул от атамана выступать не вышел.

Думал, провокация — а там интервью про приемную дочь, что учить ребенка можно только через любовь и личный пример. Будто на плацу, стенка на стенку, напряглись шеренги казаков и правозащитников, в какой-то момент начало казаться, что сейчас будет некрасиво. Но никакой потасовки не случилось. Казаки смешно продефилировали в одну сторону, потом в другую, отслужили панихиду у казачьего мемориала, обвинили в геноциде казаков Якова Свердлова и успокоились. Они и в прошлом году приходили, несмотря на отсутствие администрации.

Звук шуруповерта (прикручивали таблички на «голбцы»), как будто симметричный звуку лопаты (нет, конечно). Случайное соседство табличек будто роднило людей, лежащих под ними. Делало их ближними.

Александр Архангельский сказал про объединяющую память. (В Сандармохе мемориалы казаков и татар, грузин и украинцев, эстонцев и немцев…) Служил тут панихиду и патриарх Кирилл. Его дед по отцу был одним из первых соловчан и прожил в заключении 30 лет. Про поглощение зла добром говорила депутат горсовета Медвежьегорска, учитель музыки Валентина Евсеева. Говорила, что Правительство Карелии (официально на митинге были только дипломаты иностранных консульств) должно финансировать реставрацию — барельеф «Люди, не убивайте друг друга» 12 лет как осыпался. Сейчас международного значения памятник на балансе района.

«Не у кого занять глаза, — говорит Разумов, — от стыда»: 25 августа сюда придет Военно-историческое общество искать (на бюджетные деньги) останки красноармейцев, якобы убитых здесь финнами во вторую Советско-финскую войну. Финны (рассказывает художник и галерист Мария Юфа) всегда бросали цветы на воду Онеги. Об этой никем не обоснованной версии впервые заговорили весной 16 года, а осенью арестовали Дмитриева. Круглый стол по красногвардейцам проходил в тот же день и час, что и презентация книги Дмитриева и Разумова.

Война — привычный способ объяснить любое большое захоронение (очень наглядна история с Колпашевским Яром на берегу Оби, где массовые захоронения расстрелянных кгбшники в 1979 году объясняли массовым дезертирством военного времени). И сегодня историки опасаются фальсификации и повторения недавней судьбы мемориала «Катынь», где ведомство Мединского решило сменить профиль музея и разместить портреты красноармейцев, убитых в плену в ходе советско-польской войны.