—Линза? Не-ет, не от телескопа. От прицела, голубушка…

—Кассетник какой системы?! Тут всё— ​системы «Иванушка-дурачок»…

—Вилка инож, глубокое серебрение. Специально для разделки жиго!

—Варенье— ​нашей авторской рецептуры. Чатни из крыжовника попробуете?

Между первой парой реплик и второй прошло лет двенадцать.

Первые разговоры велись на горючем развале платформы Марк, где товар переходил в мусор, мусор — ​в товар. Фронтовые планшетки, габардиновые «польта» с жидкой выношенной лисой, сборники «Научная фантастика‑1963» и довоенные волюмы «Как мы спасали челюскинцев» начинались от десяти рублей. К ледериновому чемодану 1950-х с никелированными, как коровьи черепа, уголками вполне мог быть прикручен пейджер. И даже у плюшевого медведя были потерты мягкие лапы: не одному поколению семьи он служил.

И жизнь наша — прифронтовая и коммунальная, до дыр истертая, тремя поколениями перелицованная и сношенная, невесомыми книгами стихов (тираж — ​от 50 000) для тепла подбитая, дулевскими моряками и танкистами для красоты уставленная — ​стояла в торговых рядах, как на палубе «Варяга». Наступал ее последний парад. А других парадов она не ведала.

А вот про жиго (хотя в России жаркое из бараньей ноги так не называла даже Елена Молоховец, умершая в Петрограде в 1918 году от голода) и про чатни, британское колониальное измышление в подмосковном крыжовенном изводе, ​говорили на блошином рынке «Московские дачники» дня три назад. В Музее Москвы, что на Зубовском бульваре.

И дело явно не в том, что «маркет» — ​музейный; по тому же вектору менялся рынок на Тишинке. Не в сопутствующих маленьких выставках: коллекциях вееров и самоваров. Не в ностальгическом кинопоказе, романсах и черно-белых фото дачных идиллий 1900-х. (Цены, кстати, на многих лотках Провиантских складов остались божеские. Довольно блошиные.)

Дело, скорее, в том, как незаметно отчищаются фасады доходных домов, витрины и кухонные столешницы в малогабаритном жилье частных лиц. Дело в неуловимом сдвиге: чуть более благополучная повседневность настоящего начала менять даже образ прожитого XX века.

Для чего пришлось, честно говоря, завезти усилиями частных лиц чемоданы чужого прошлого.

Вот оно, на блошинке «Московские дачники» — ​пропущенное нами столетие. Медные кашпо для голландской герани и немецкие формы для пирогов, латунные газетницы под размер The Times и рожки для обуви с чайными клиперами на рукоятках, внушительный сет для разделки жиго (явно прибыл вместе со словцом с парижского рынка Ванв), шляпы клош и индийский муслин, «глубокое серебрение» Шеффилда и Вюртемберга, кокотницы и менажницы, ей-же-ей!

И все, что могло б в Тиргартене или в афинском Колонаки лежать на ящике, на обрывке газеты, глядеть сиротой (давно ушли бабушки, начищавшие эти кашпо до блеска), — ​в Москве вновь сияет.

Самое поразительное: как эти перышки из чужих гнезд, лепестки-кирпичики домашнего рая, пропущенного нами по историческим — ​вечно прифронтовым — ​обстоятельствам (а может быть, даже придуманного нами… за железным-то занавесом хорошо было сказки сочинять)… как они вдруг ложатся (даже на рыночном лотке!) в единый узор с реальным прошлым. Не разделишь.

С теми немногими клочьями «уклада, уюта, устоя», которые и вправду уцелели в Москве.

Самовары и подстаканники, шитый батист, кузнецовские и мальцовские сервизные недобитки, ноты новейшего американского танца «Ки-ка-пу» (сочинение артиста Императорских театров Н.Н. Яковлева, посвящается Клавдии Терентьевне Ивановой), репринт «Поваренной книжки для куколъ», отпечатанной в Леонтьевском переулке в 1907 году… и даже елочная игрушка «Космонавт на прищепке», и «Приключения Карика и Вали», и новодельные елочные игрушки из папье-маше — ​медвежата в матросках и боярышни, сделанные в 2018-м по образцу 1908-го, и это подмосковное «авторское варенье» в нарядных баночках, как в Провансе.

Москва взялась с огоньком выдумывать и лепить себе другое прошлое. Иное наследство.

Движение кажется мне стихийным. Растущим снизу. Следующей стадией обустройства — ​вслед за повальным ремонтом кухонь и детских площадок. И за хоровым, уже из каждого утюга звучащим: «Хорошего дня!» (Тоже ведь варваризм. Калька Have a nice day. А как прижилось!)

Это не смешно, сдается мне. Это не мимикрия, а терапия. Добрым словом, начищенной медью, даже чатни из крыжовника — ​лечит само себя каждое домохозяйство. Есть от чего.

Тем более что за Москвой (проверено на кофейнях, чистых фасадах и вокзалах) все эти новомодные буржуазные безобразия как-то и почему-то осваивают другие города России.

А подлинное наше наследие — ​то, что вопило, зияло дырами на прилавках Марка и Тишинки, в юродивом «соц-арте» перестроечного Измайлова, — ​к лету 2018-го ушло в тень. Почти нет красных знамен. На весь маркет два тов. Сталина и одна эбонитовая лампа его времен. Один танковый шлем. Две планшетки. Одна пилотка — ​против целого цветника соломенных шляп.

Что-то подсказывает: убрать опыт XX века в чулан, задвинуть в подсознание навсегда все равно не получится. Но, может быть, мы разберем это наследство, когда будем свободны от него.

А пока — ​бытовая демобилизация. Тихий дачный праздник с пирогами в медных формах. Заслужили или нет, но — ​можем устроить… За себя. И за четыре поколения, жившие здесь до нас.