Впервые про легендарного Каплана я прочитала в книге Людмилы Штерн, которая описывает встречу с ним около Мариинки в далеком 1961 году: «И тут передо мной возникает импозантный молодой человек с короткой бородкой и весь в замше».

Летом 2018 Роман Аркадьевич встретил меня в элегантном замшевом пиджаке, да и все остальное совпало. К слову «молодой» можно придраться, да и то относительно.

В книге Анатолия Наймана «Роман с самоваром» есть фраза: «Обаяние этого заведения прежде всего связано с обаянием его хозяина». Бродский и Барышников, Довлатов, Ахмадулина и Мессерер, Растропович и Темирканов, Атлантов и Хворостовский, Лайза Минелли и Милош Форман, Мишель Легран и Сюзан Зонтаг — список его знаменитых друзей нескончаем. И архив уникальнейший. На стенах «Самовара» нет свободного места: картины, фотографии, стихи, автографы. Но главное — семь альбомов, в которых уникальная история и «Самовара», и людей, и, что там говорить, русской культуры. С архива, который не так давно купил российский бизнесмен Александр Мамут, и начался наш разговор с Капланом.

— Роман Аркадьевич, как вы решились продать архив? У вас ведь он, в основном, дома хранился?

— Ну да, лежали альбомы, фотографии. Я поздно начал его собирать. Прошло довольно много лет, когда я вдруг подумал: «Господи, такие замечательные люди приходят, мирового масштаба, из разных стран мира». Прежде всего, поэты, поскольку я был связан с Бродским, а у него друзья были выдающиеся поэты. И он всех их сюда приводил. И мы как-то со всеми почти подружились. И я начал думать, что надо оставить об этом память. Я, в отличие от многих, знал, с кем имею дело. Хотя бывало и по-другому: однажды мы с Сашей (Александр Избицер, пианист-виртуоз, который уже двадцать пять лет играет в «Самоваре». — М. Б.) просто в последний момент узнали Марселя Марсо, который у нас сидел, слушал маэстро. Успели с ним поговорить. Когда приходили такие люди, я приносил им альбом. И они могли там что-то написать. Иногда потрясающие вещи. Мой любимый невероятный Лев Лосев…

— Очень хороший поэт.

— Замечательный! Вообще выдающаяся личность. Он как-то написал: «За этот вечер в «Самоваре» я каждой твари съел по паре. Из мяс мне только льва и лося попробовать не довелося».

— А знаменитый аксеновский экспромт: «Нам целый мир покажется чужбиной, Отечество нам — Русский Самовар»! Вы заранее знали, кто к вам придет?

— В основном, это были экспромты. Понимаете, я очень любил «Дом кино», и ресторан «Дома кино». Туда приходили потрясающие люди. И была возможность не просто сидеть в ресторане, а присоединиться к своим знакомым, поговорить обо всем. Вот и здесь, в «Самоваре», не было вечера, чтобы кто-то не пришел сюда из поэтов, писателей, музыкантов.

— Я глянула статистику: в конце ХХ века только на Манхеттене было 9797 ресторанов. Но чтобы именно в один приходили такие люди! И альбомов у вас собралось, как я понимаю, довольно много. Но что-то же сгорело в пожаре?

— Ну было у меня семь больших альбомов. Что-то там подгорело, что-то пропало.

— Почему вы продали их? Хотели, чтобы это было в России?

— Я вообще не представлял, что это может быть товаром. Просто хотелось сохранить память. Но приехала Оля Хрусталева, моя приятельница из Москвы, она работает в аукционном доме «Антиквариум», я ей все показал. И она сказала, что это интересно. И мы начали об этом разговаривать.

— Безумных денег должно это стоить.

— Да нет, это никаких безумных денег не стоило.У меня есть большая группа людей, которым надо помочь. Я так к этому относился. И надеюсь, что все будет в сохранности, и, в конце концов, какая-нибудь выставка устроится. Мне рассказали, что две фотографии Бродского и две Сергея Довлатова уже выставили в кинотеатре «Пионер».

— Вы не ставили условий, чтобы это стало достоянием общественности?

— Нет, никаких условий. Я просто отказывался продавать частями, подобные предложения были. Я решил, что пусть идет одним лотом. Так и получилось. Ведь для меня Россия, в смысле ее культурного наследия, — это огромная величина, где огромное количество действительно великих, потрясающих, невероятных людей. Все там было поразительно, потом пришла революция, которая все угробила.

— Сейчас ресторан ведет дочка вашей жены Влада. Она продолжает ваши традиции или это только бизнес?

— Нет, и не только бизнес. Просто это другое поколение. Они выросли здесь детьми. Они мало что знают. Но желание чего-то такое сохранить есть.

— Хорошо бы, чтобы вы это продолжали. Сюда же еще придут достойные люди, и тогда новый архив Каплана…

— Нет, больше ничего не хочу. Genug. Ich bin ein bisshen mude. (Достаточно. Я устал. — нем.) И тут же из Бродского:

(В ушах звучит знакомый венский вальс).

— Вы знаете невероятное количество стихов наизусть, переводите по сей день, почему же сами не пишете?

— Да, меня всегда к этому тянуло. Языки мне давались достаточно легко. Я выучил много стихов на всяких языках, и мне это помогало запоминать. Но и память в те годы была приличная. Хотя и сейчас бывает так, когда я на что-то наткнулся и мне ужасно хочется выучить это на память. Ну и я начинаю это делать.

— Вот у вас языки, диссертация, искусствоведческий факультет, друзья фантастические. Приезжаете в Америку и соглашаетесь работать швейцаром?

— Работ грязных не бывает. У Иосифа были такие замечательные строчки:

Я благодарен этим людям за то, что они так ко мне славно отнеслись. Но говорю абсолютно честно: я знал себе цену очень рано. Я читал очень много, и, мне, конечно, хотелось заниматься литературой. Но когда я познакомился действительно с настоящими поэтами, я понял, что никогда не смогу писать подобные стихи. У древних латинян была такая пословица: поэтами рождаются, ораторами становятся. Если ты не родился поэтом, то никогда не сможешь им быть.

— Все знают историю, как рыжему делали биографию, а кто знает про завод «Электросила», где прицепились к вам. Это же было раньше, чем с Бродским?

— На год раньше. Пропагандистская кампания. На это судилище привезли мою мать, отца, моего брата. Приехали к нам домой и забрали их. А я был уже в Сучане, в геологической экспедиции. Потом еще недели три провел во Владивостоке. Обвиняли меня на этом собрании в том, что я хотел изменить родине, уехать, с иностранцами общаюсь.

— А как вы хотели? Доллар, подаренный Леонидом Бернстайном молодому парнишке в Эрмитаже, был?

— Да. Это правда.

— Сохранился?

— Нет, конечно. Но тогда я сделал дырку в этом долларе и носил его. Мне больше всего нравилась Америка. Но сейчас, видите, в центре города ходят какие-то грязные люди, никто ничего не убирает, город в лесах, всюду что-то не работает.

— Но все равно не жалеете, что вы тут?

— Когда я уехал, у меня даже в первые годы не было ностальгии. Никогда в жизни не пожалел, никогда.

— Даже в перестройку?

— В августе 91-го я провел в Москве 10 дней. Прекрасные были дни — много друзей, которые были счастливы всему этому. Конечно, мы все думали: что-то произойдет после этого. Но ничего не произошло. Ничего. Стало даже хуже. Хотя людей, кажется, не убивают, что уже хорошо.

— Бродского когда-то спросили про жизнь, и он — в общем еще молодой человек — ответил: «Она оказалась длинной». А если я вас спрошу?

— У меня действительно оказалась длинной. У него короткая.

— Однажды Татьяна Либерман спросила у Бродского: «Сколько вам лет?» Он ответил: «Сорок». А она сказала: «Вы еще живой».

— Да, поэты в России жили недолго. Иосиф действительно считал, что жизнь оказалась длинной. А я часто думаю: рано умирают действительно гении, великие люди. Я никогда свою жизнь не ценил, потому что не видел ради чего. А такие, как Бродский… Поэт должен жить долго.

— Ваша жизнь оказалась не только длинной, но и счастливой.

— Я так тоже считаю, что я счастливый человек. У меня есть жена, которую я люблю. Поразительное дело. И главное: мои друзья, может быть, самые лучшие люди на свете. Когда я с ними и когда думаю о них, у меня все наполняется счастьем: «Господи, как же они меня, такое г, заметили и полюбили! Спасибо, Господи, за то, что ты сделал в моей жизни».