В апреле этого года Центр стратегических разработок совместно с Высшей школой экономики выпустили доклад «Двенадцать решений для нового образования». Необходимость реформ в средней и высшей школе обсуждается в нем в терминах вклада образования в экономический рост, технологическую модернизацию и глобальную позицию страны. Эксперты часто говорят об образовании именно такими словами. И потому совершенно неясно, зачем в современной России занимаются образованием. Об этом я поговорил с четырьмя молодыми людьми — создателями собственных проектов.

Разумеется, молодость сама по себе не синоним и не гарантия лучшего понимания проблем образования, однако она возвращает смыслы, которые, не будучи новыми сами по себе, оказались стертыми в стратегических документах. Ведь по большей части сегодняшнее образование в школах и университетах вызывает отторжение и скуку, потому что оно не предусматривает связи между тем, что дает учитель, и тем, что делают ученики. При этом наивно думать, что кто-то один может изменить образование «вообще». Непонятно даже, зачем ставить задачу по переделке всего и сразу. Потому, полагают мои собеседники, прежде чем менять образование, стоит выяснить мотивы молодежи для его получения.

— Я приехал в Россию ребенком. Осваиваться было тяжело: часто чувствовал себя чужим. Русский учил в процессе школьных занятий. Одновременно надо было помогать родителям с младшими детьми. Времени часто не хватало, но ценность образования в семье была всем понятна. Нет образования — нет шансов найти приличную работу. Постепенно я в школе освоился, но особого интереса к учебе не было. В школе ведь ничего не выбираешь, приходится знакомиться со всеми предметами по необходимости. Оканчивая школу, советовался с родными о том, куда дальше идти, где продолжать образование. Выбрал по совету отца университет пищевых производств.

После третьего курса решил взять академический отпуск, отслужить в российской армии. Армия стирает все: чувствуешь себя так, словно у тебя ничего нет. Начинаешь ценить возможности, которые были раньше. Вернулся из армии, стал ассистентом канадской исследовательницы Алексии Блок, изучающей жизнь мигрантов в России. Получив возможность взглянуть на проблемы мигрантского сообщества чуть со стороны, решил помогать соотечественникам самостоятельно. Регистрация, получение патента, запись ребенка в школу — незнание своих прав и сложности с русским языком превращают подобные вещи в крупную проблему. Развивая «Билим», я почувствовал недостаток знаний о системе образования. Начал искать контакты, встречаться с исследователями. Решил продолжать учиться уже для того, чтобы лучше делать свое дело. Поступил в магистратуру Высшей школы экономики.

Учиться было трудно, потому что «Билим» и семья требовали много внимания. Зато теперь удалось многое систематизировать и главное — познакомиться со специалистами в области образовательного права, социального развития школы. В проекте «Билим» возникло новое направление: бизнес-сопровождение от идеи от запуска проекта. Накопив собственный опыт предпринимательства, я стараюсь помогать членам кыргызской диаспоры, которые хотят открыть в России свое дело. И продолжаю учиться. Осваиваю онлайн проектирование домов, чтобы потом построить свой и советовать другим. Ценность образования для меня определяется через возможность видеть, как знание применяется в жизни, то есть становится инструментом помощи — себе и другим людям.

— Я недавно окончил бакалавриат философского факультета Высшей школы экономики и поступил в Шанинку. Фундаментальное образование в университете? Непонятно, что это такое. Сомнительно, что можно научить аудиторию, которая не очень готова воспринимать научный дискурс, каким-то глубоким вопросам. Более того, это часто ведет к прямой симуляции вместо погружения в науку. Университет должен активнее поощрять формы самостоятельной работы. Только там и возникает осознанное отношение к учебе: ты делаешь что-то сам и становишься самостоятельным. Совсем другая история — сидеть и слушать какие-нибудь умные лекции. Вообще, у модели «просвещения» есть издержки. Она поддерживает дистанцию тех, кто учит, и тех, кого учат. В результате реабилитируются обычные школьные формы, хотя у лекторов, может, и возникает иллюзия общественной вовлеченности. Не нужно сидеть и ждать, пока кто-то «откроет глаза» студентам. Их внимательность и мышление уже с ними, необходимо только проявить это. Что может делать учеба в университете, так это выполнять функцию социализации в исследовательском сообществе. Ты осваиваешь нормы и практики научной работы. Но отвечать на вопрос «зачем?» придется самому.

— От философского факультета МГУ я получила только одну важную вещь — диплом, где было слово «преподаватель». Впрочем, понять, почему преподаватели учат так, а не иначе, в МГУ было невозможно. С университетским дипломом я пошла в лицей № 1535, который окончила сама и три года преподавала обществознание. Но когда у тебя один час в неделю, а в иерархии предметов ты ниже физкультуры, довольно трудно почувствовать, что реально влияешь на знания детей. Смысл преподавания прояснился в магистратуре по социальной психологии в Вышке. Оказывается, преподаватели могут объяснять, почему они делают что-то так, а не иначе.

Преподавателю вообще важно выходить за рамки своего предмета, чтобы встретиться с учеником или студентом посередине между своими знаниями и его интересом. Человек может не уметь распознавать свой интерес. Когда человек не умеет обходиться со своим интересом, его нужно этому учить, что всегда трудно. Сомнительно, чтобы это могло делать академическое, формальное образование — хотя бы потому, что там нет акцента на форме подачи материала, на объяснении того, почему что-то может быть интересно. В целом в педагогической работе, особенно в работе с детьми, важно не только и не столько то, что именно ты преподаешь, а как ты это делаешь. Форма должна быть прикольной, захватывающей. Дети ведь следят за твоим поведением и схватывают твой кайф от того, чем ты занята.

— Свой подход к образованию я называю гедонистическим. Это значит: иметь возможность не думать о том, «как образование поможет мне в жизни», и основывать образовательную траекторию прежде всего на собственном интересе. Мне в этом отношении повезло, хотя я и работал с первого курса университета. Однако не у всех есть возможность найти подходящую работу, и фактически финансовое благополучие прямо влияет на образовательный опыт: разные материальные возможности позволяют извлечь разный объем пользы из образования. К неравенству социальному, о котором нужно говорить больше, чем мы это делаем сейчас, добавляется неравенство структурное, авторитарное устройство самой системы образования.

Что касается школьной программы, то она перенасыщена ненужным знанием, учителя часто просто не знают никакой альтернативы авторитарным методам преподавания. Здесь нужны структурные перемены: пересмотр школьной программы в целом, отказ от сугубо вертикального отношения учителя к ученику. На уровне высшего образования сильно не хватает возможности выбирать курсы. Если из двенадцати курсов будет только два обязательных, то преподаватели будут вынуждены конкурировать, развернуто объяснять причины, по которым они предлагают именно такой материал. Вообще для образования пока характерно избыточное доминирование учителя, преподавателя — надо вскрывать и расшатывать эту позицию.

Петр Сафронов — специально для «Новой»