В прозаической книге Леонида Латынина «Русская правда» (2003), куда вошли романы «Спящий во время жатвы», а также «Ставр и Сара», написанные десятилетием раньше, есть пророчество о гражданской войне в 2017 году, боях «местного значения» и гибели Москвы, население которой занято вычислениями состава крови своих жителей.

Сам Леонид Латынин считает эти предсказания «антипророчествами, заклинаниями, чтобы ничего подобного не произошло». Он давно уже ворожит для страны, дабы изменить траекторию общественного развития.

Я узнал о творчестве Латынина по фрагменту романа «Спящий во время жатвы», опубликованного в одном из номеров перестроечного «Искусства кино», тогда самого интеллектуально прорывного журнала. Его проза поразила, заставив искать и другие публикации, — основные книги Латынина вышли позже, тогда как отрывки из объемной фантасмагории на темы русской метафизики публиковались в легендарных ныне «Стрельце» и «Русской мысли».

Проза Латынина поразила не одного меня. Под влиянием его антиутопии Алексей Парщиков написал стихотворение «Ночью я лежал под Сыктывкаром, / Тяжелые вороны меня протыкали…» О книге, его вдохновившей, Парщиков высказался так: Латынин «перелицевал меня как собственного героя, только с обратным знаком, оставил шрам на теле моего литературного языка и вошел шестнадцатым кадром в мое зрение».

Есть от чего прийти в смятение — фантасмагорическая выделка романов Латынина возникает из многолетнего изучения фольклорной инфернальщины на уровне архетипов. Народным искусством, его сокровенными кореньями, Латынин занимался профессионально — он ведь автор монографий «Образы народного искусства» (1983), «Язычество Древней Руси — прялка, вышивка, игрушка» (1993), «Основные сюжеты русского народного искусства» (2006).

Возможно, именно отсюда и растет образ Медведко — главного героя «Русской правды», получеловека-полумедведя, тотемного существа, впадающего в вещий сон, позволяющий ему путешествовать по ключевым эпохам отечественной истории. При этом Латынину нравится сопровождать эти экскурсы оригинальными, ни на что не похожими концепциями, как бы вскрывающими подлинные, но глубоко схороненные под спудом закономерности развития русской государственности.

Годы разрушения советской империи заставили автора заняться поиском и вычислением кодов исторической мистики. Вот отчего сон Медведко, как объясняет автор, позволяет ему «органично существовать в двух антиутопиях: десятого века, времени крещения и начала государственности, и двадцать первого, эсхатологического века, и пережить гибель Москвы во времена бурного финала вялотекущей национальной войны, и гибель Иерусалима от мирового погрома».

Проще всего вообразить Латынина, которому 20 июля исполняется 80, патриархом, окруженным почитателями и учениками (в 80-х он участвовал в занятиях литературной студии МИФИ, и студийцы любят его до сих пор — знаю об этом не понаслышке), пожинающим плоды долгой творческой жизни. Кем-то вроде Гете, ведь это с его Фаустом сравнивают героя «Гример и муза», другого важного романа Латынина.

Впрочем, в монографии Марии Мироновой «Роман о Спасителе, или Повесть об Антихристе», детально разбирающей эту латынинскую книгу, параллели проводятся также с Вагнером, Уайльдом, Манном, Дюрренматтом… И это тоже результат многолетней интеллектуальной работы, позволяющей ощущать себя внутри культурного ареопага еще одним олимпийцем, итожащим классические традиции.

Правда, если бы Латынин со своим «нетерпением сердца» вновь и вновь не стремился быть максимально современным.

Обычно поэзию важного для себя автора узнаешь раньше его прозы. С Латыниным у меня вышло иначе: первым делом встретились антиутопии, а уже затем — «проникновенные лирические строки».

О Латынине-поэте я узнал в «Живом журнале» (а теперь и в фейсбуке), где он вот уже много лет осуществляет важный эстетический и технологический эксперимент по ведению регулярного, чуть ли не ежедневного, лирического дневника.

Нечто схожее осуществляет, к примеру, Александр Кушнер, подборки которого, правда, регулярно рассыпаются по разным журнальным площадкам. Тогда как хроники Латынина особенно наглядны из-за собранности в одном месте.

Латынин зарифмовывает свою повседневность, смешивая быт и вынужденные порой скитания по свету с ежедневными интеллектуальными заботами, составляя густые свидетельства собственного существования.

В фейсбуке сегодня много стихов: постепенно поэзия перелетает с бумаги сюда — внутрь мерцающих экранов, украшая их дополнительной глубиной.

Мне нравится встречать лирику среди новостей и неизбежного информационного мусора — как в слаломе, лучшие тексты здесь преодолевают массивы белого шума, оправдывая бесконечную трату времени, которое мы проводим в блогах.

Последние поэтические сборники (в том числе и «В тени дождя», 2016) даже уже и не думают скрывать этой своей дневниковости: Леонид Латынин — автор процесса, а не результата, соцсеть дает все возможности для фиксации нюансов и колебаний перемен, а еще, как это ни странно, помогает держаться в седле постоянно ускоряющейся реальности.

Еще десять лет назад он ведь не случайно обмолвился в интервью, опубликованном на «Топосе»: «Наверное, в конечном счете я не писатель», осознавая глобальные перемены, происходящие сегодня с литературой и литературным статусом. Лет десять назад поэтесса Елена Баринова написала о полной самодостаточности Латынина как писателя, научившегося находиться в полной тишине. Она сравнила его тексты с бутылками, которые бросают в море. Ситуация с тех пор изменилась в сторону еще большего отрыва.

Латынину, впрочем, не привыкать к такому одиночеству. Критик Алла Марченко вспоминает: «Евгений Витковский в предисловии к итоговому сборнику Леонида Латынина, вышедшему под грифом издательства «Глас» («Сон Серебряного века» 2000 года.— Д.Б.), записал его в маргиналы, употребив это слово как синоним изгойства. При Советах, дескать, любой талантливый художник воленс-ноленс переходил на полулегальное положение — отщепенца, попутчика, неудачника, диссидента, внутреннего эмигранта и т.д. Между тем автор «Сна Серебряного века» даже в самые свои одинокие годы не был «человеком обочины». «Люди обочины» — навсегда вне времени, Латынин — всегда внутри».

В интервью «Частному корреспонденту» Латынин сетует: «Читатель во всем мире умер, его похоронили, давно оплакали и отпели и даже забыли, где он похоронен; редкие же оставшиеся в живых наблюдаемы только среди профессионалов, для кого еще бумажный текст — инструмент более точный, подробный и детальный, чем интернет…» Даже тихих лириков более нет. Остались только неслышимые. Сугубый серьез ушел в окончательное прошлое. Сегодня, чтобы активно участвовать в процессе, важно уметь экспериментировать с форматами и площадками. Возлюбить свое одиночество, превратив его в уединение. Далее в интервью Латынин объясняет свою позицию полнейшей неопределенности, превращенной в игровое преимущество. «Иными словами, я путешественник, идущий туда, не знаю куда в тумане незнания, и ищущий то, не знаю что в темноте неведения. Но по мере того как я совершаю это путешествие, и тумана меньше, и тьма уже не так темна. Сколько могу, столько и пройду…»

Какой уж тут патриарх, если нет ни определенности, ни покоя, а после известного террористического нападения на дом из-за работы дочери Юлии (связанного с ее профессиональной деятельностью, впрочем, об этом много писали) приходится еще и скитаться.

Радует, что свой юбилей Леонид Латынин отмечает в родном Переделкине, и это само по себе важный знак для человека, который даже в день рождения бежит итогов.

Дмитрий Бавильский — специально для «Новой»