Петербургский «Театр поколений» привез в Москву спектакль «67/871». Документальный спектакль о блокаде Ленинграда. Пьеса «67/871» — шестьдесят семь фрагментов, вспышек памяти о 871 дне блокады — основана, прежде всего, на «устной истории». На интервью, взятых актерами «Театра поколений» у петербуржцев, переживших блокаду.

Работа с этими свидетельствами стала последней пьесой Елены Греминой.

Прошли гастроли, конечно, в Театре.doc. В полуподвальном зале у Курского, в старинной Казенной слободе. Сколько еще продержится первый и главный, независимый и самый бесстрашный документальный театр России в этих двух крошечных залах — вопрос открытый.

У входа в зал теперь зрителей встречают портреты основателей Театра.doc. Михаила Угарова не стало 1 апреля 2018 года. Елена Гремина ушла вслед за мужем 16 мая.

«Портреты родителей» так выламываются из богемного духа зала, похожего на сквот 1980-х…

И так неотменимо естественны здесь, где ученики Угарова и Греминой держат оборону.

«67/871» — проект петербургского театра и компании Drama Panorama (Берлин). Документальную пьесу Греминой поставил режиссер Эберхард Келер (Германия). Сценография — Данилы Корогодского, худрука «Театра поколений». Пять актеров — петербуржцы. С ними на сцене Сюзанна Хосс из Берлина, и играет она на немецком. Первая версия спектакля была показана в Берлине 8 сентября 2017 года. В 76-ю годовщину начала блокады.

Черный квадрат посредине зала. Шесть душ — все в белом солдатском исподнем и тяжелых черных ботинках-утюгах. Гранитные валуны — явно из морены, из той земли под Петербургом, за которую мученической смертью только в осажденном городе полег миллион душ.

Небольшие валуны обвязаны пеньковыми веревками. То напоминают оковалок черного пайкового хлеба, то проплывают, отбрасывая тень на экран, как аэростаты противовоздушной обороны. А то — сквозь вываленные из цинкового ведра груды рисовых зерен (похожие на сугробы, на снега блокадных зим) пробивается детская машинка, жестяной грузовичок 1940-х. Словно смотришь сверху на ледовую дорогу по Ладоге. В кузове трясутся рисинки человеческих жизней. Над машинкой, над скрипучими сугробами — висит на пеньковых стропах черная гроздь камней. Как знак близкой бомбежки. Знак смерти, подстерегавшей везде.

Блокада в документальной пьесе Греминой предельно проста. Свидетельства. Стихи и дневники Ольги Берггольц. Блокада — не как схождение мыслителей и поэтов в ледяную преисподнюю, на край расчеловечивания после месяцев пытки голодом и тьмой. А, страшно сказать: блокада устами младенцев.

Тех, кто запоминал навек: мертвая девочка лежит у подъезда… пальтишко и капор не тронули, а валенки кто-то снял (и белые кукольные валенки, пустые, долго кружат по сцене, страшно скрипя рисовым снегом).

И — немецкие источники. Планы Гитлера касаемо территорий СССР до Урала. Ужасное, сказать по совести, письмо летчика Luftwaffe из-под Ленинграда. Его читают со сцены. Раздают зрителям вместе с программкой безжалостный и самодовольный текст. Сообщают затем: под Ленинградом этого человека и сбили. Но в 2018 году думаешь чуть ли не прежде всего: вот так — бесстрашно и с полным сохранением достоинства — следует открывать худшие страницы истории своего народа.

А страницы такие есть у всех народов. У каждого, понятное дело, они свои.

Стихи Ольги Берггольц «Октябрьский дождь стучит в квадрат оконный…» идут через всю пьесу. Знаменитая строка «Я здешняя, товарищ постовой» повторяется не раз. И думаешь — не о поэте и блокадных патрулях 1942 года. Думаешь о Елене Греминой. О постовых, часовых, патриотических патрулях нашего времени, отказывавших ей, Угарову, их театру в праве быть здешними и своими.

И о том, какими здешними, насквозь здешними — в своем стремлении докопаться до самой страшной правды времени и выкрикнуть ее с подвальной сцены в сердце Москвы — они оба были.