Максиму 32 года. При встрече он сразу сказал, что не хочет жалобную статью.
Он жил в городе Краматорске, неподалеку от Донецка, работал зуборезчиком (вытачивал зубья шестерней) на заводе. До 2012 года проблем со здоровьем не было и в поликлинику старался лишний раз не ходить. Возможно, и в этот раз не пошел бы, мало ли — простудился, но покоя не давали лимфоузлы на шее. В поликлинике заподозрили онкологию и направили на обследование в Донецкую областную больницу. Там сказали, что это лимфома Ходжкина, предложили химиотерапию.
«Когда я узнал диагноз, я не хотел вообще ничего — ни жить, ни работать. Решил что это конец. Я отказался от химии, потому что это дорого и никаких гарантий что вылечусь. Боялся загнать родителей в долги».
Без лечения Максим продержался восемь месяцев. Потом начались боли, которые он долго терпел, пока родители не заставили снова поехать лечиться в Донецк.
«Врачи были удивлены, что я добрался сам на машине. У меня уже была последняя, четвертая стадия — поражено средостение, правая часть легкого, шея, подчелюстные железы, сердечный мешок, брюшная и забрюшинная полости».
Максиму назначили лучевую терапию и восемь курсов химии. Лечение помогало, но через несколько месяцев случился рецидив. В это же время началась война на Украине.
Родители Максима решили остаться: «Отец так и сказал — если привалит, так я в своем доме лучше умру». Донецк стал закрытым городом, а лечащий врач Максима уехал за границу. Повезло, что в Петербурге были друзья, они помогли с жильем и посоветовали пройти обследование в НИИ имени Раисы Горбачевой.
Максим получил статус беженца, но квоту на лечение ему не дали из-за украинского гражданства. Сначала нужно было 400 тысяч в месяц на препарат адцетрис. Максим обратился в Адвиту и устроился на работу. Сначала таксистом, потом продавцом на заправку. С другом они открыли фирму по продаже автохимии. За адцетрисом ездил на Украину, привозил для Адвиты и для себя, там лекарство стоило дешевле. После первой, как оказалось, неполной, ремиссии лимфома снова вернулась.
«Аутотрансплантация это когда твои показатели доводят до нуля. Ты лежишь как овощ в закрытом стерильном боксе и потом засаживают обратно твои же стволовые клетки. Наверное, это напоминает укол адреналина… Сразу хочется бежать, что-то делать, а твои клетки начинают поедать раковые».
В НИИ имени Раисы Горбачевой Максиму несколько раз меняли схему лечения, комбинируя разные лекарства, но улучшения были незначительны. Последняя схема на основе нового препарата ниволумаба начала помогать. Сейчас Максим включен в программу экспериментального лечения и получает препараты бесплатно.
«С верхней части все ушло. Метаболическая активность осталась в брюшной и забрюшинной областях, в воротах печени и в селезенке, но и там в пределах нормы».
После достижения ремиссии нужно делать трансплантацию донорских клеток костного мозга. В случае Максима это стоит два с половиной миллиона рублей, так как он иностранный гражданин и еще полтора миллиона нужно заплатить за анализы донора и забор материала. Врачи предположили, что ему сложно подобрать генетического близнеца потому, что в его родословной много предков разных национальностей. «Во всем мире у меня нашлось пять человек потенциальных доноров, и все в Соединенных Штатах. Заведующая сказала, что должно быть хотя бы 50 человек, чтобы найти подходящего донора. В таких случаях всегда надеются на родственную трансплантацию, но у меня отец после инсульта, а мама сдала анализы — совпадение 50%».
«Я столько вопросов задавал врачам — почему это случилось со мной, но ответов нет, потому что нет никаких критериев. Предостеречь себя на будущее невозможно. Мы подняли старые результаты флюорографии. У меня с 2009 года были затемнения в легких, но мне никто об этом не сказал. Мы ведь каждый год от завода проходили медкомиссию, на самом деле это была формальность. А кровь у меня была нормальная».
«У меня не было цели оставаться в Петербурге. Но на Украине только полгода назад открылась клиника по моему профилю. Пока я чувствую себя хорошо. У меня есть работа, цели и планы. Я живу и работаю как все».
