Распространился слух, что умер Драгунский. Мертвый он стал мгновенно и так горестно, так мраморно прекрасен, так глубоко значителен, человечески привлекателен, так слезно нужен, что теперь его живое, вульгарное, источающее шумную, неопрятную жизнь существо просто непереносимо. Живой Драгунский в подметки не годится Драгунскому — покойнику.
Юрий Нагибин, дневник
В отличье от друзей отдельных, в моих изданиях родных, я публикуюсь в понедельник, пишу во время выходных — и не веду при этом блога (стихи и проза — вот мой блог). И потому я некролога писать о Бабченко не мог. Вообще как только кто-то помер, улегся в смертную кровать, писать об этом срочно в номер — не лучший способ горевать. Случилось дивное спасенье, похерив скорбные труды, и мы дождались воскресенья прекрасным вечером среды. Какая чудная судьба, блин! Холодным вечером, в гостях, я промолчал — и был избавлен от полоскания в Сетях. И как бы мне с такою ношей таскаться летнею Москвой? Я б написал, что он хороший, а оказалось — он живой!
В душе, конечно, мы пираньи. Уже свирепствует в Сети такое разочарованье, что просто Господи прости, и объясняют — вот расплата — иные грешные уста спецоперацией Пилата факт воскресения Христа. Не знаю, кто еще не цыкнул на порошенковскую власть, не обозвал базарным цирком, не посоветовал упасть, и Кох одернул их сурово, и европейская печать… но как-то мне охота снова на эту тему промолчать. Уже и масса, и элита в сознанье этом заодно: сегодня пишешь — дно пробито, а завтра выйдет, что не дно. Сегодня зрители едины (и с ними я уже един), что оправданья Украины звучат смешней, чем мистер Бин; визжит когорта негодяев, освоив неприличный жест, про тридцать восемь попугаев и сорок семь сакральных жертв… О травля, о собачьи свадьбы! И не поймет иной простак, что дней бы пару промолчать бы — и все окажется не так. Вот мы хихикаем, а хрен нам! Случится новый поворот — и вдруг окажется, что Герман агент кремлевских поваров, и аргументами придавят, и всех ославят по делам, и сеть шпионскую предъявят как раз под самый мундиаль…
От журналистского азарта свободен мой смиренный нрав: а вдруг окажется назавтра, что прокурор Луценко прав? Признаем главную потерю, урон критичному уму: нет ничего, во что не верю, причем не верю ничему. Любой из нас — агент разведок, заложник подковерных драк; сегодня так, а завтра эдак, а послезавтра снова так… Нет веры в мужество Сенцова и в незамаранность Немцова, не только веса нет у слова (при слове «слово» я зевнул), не только ничего святого, но на панели Вельзевул. Нет аргумента выше травли. Пришла эпоха общей травмы — эпоха черных лебедей, гибридных войн, гибридной правды, вождей, …, «Дождей», Дудей… Засада спереди и сзади; ни репутаций, ни защит, и если кто не хочет в … — пускай действительно молчит. Газет и так уже немного, и тем мерещится финал…
Но, кстати, жанра некролога пока никто не отменял. Вот так подставишься в печали, отделишь зерна от плевел — а оказалось, откачали, а может быть, и не болел. Я не хотел бы шуткой сальной кого-то смазать по лицу — ищу шаблон универсальный для приношенья мертвецу. Ведь я и сам когда-то сдохну, и что вам мучиться тогда, мешая киноварь и охру, слова презренья и стыда? Уже и Господу обрыдло-с: привыкли ничего не сметь, и правит бал одна гибридность — не окончательна и смерть. Ведь это даже неприлично — взахлеб наплакавшись сперва, дезавуировать публично все эти добрые слова. У нас пристрастие к могилам — увы, при жизни мы не мед: покойник был ужасно милым, но лишь тогда, когда был мертв. При жизни из-за всяких всячин все на него имели зуб; он слишком был неоднозначен. (Кто однозначен? Только труп). Неоднозначен и Аркадий в неровном авторском строю, его ругают много дядей, но жанр он создал, зуб даю. Его пример — другим наука: о каждой личности второй писать, что если жив, то сука, а если умер, то герой.
