В этом году вышла первая посмертная книга известного писателя, гуманиста, фронтовика Даниила Гранина (1919–2017) — ​«Чужой дневник». Составитель Наталия Соколовская собрала под одной обложкой лучшую гражданскую прозу классика — ​повести, рассказы, эссе. Эта книга представляет собой завещание, недовыполненное задание, эстафетную палочку, которую Гранин, болеющий за судьбу страны и остановленный смертью на бегу, передает нам, своим читателям.

Большинство его размышлений напрямую касаются современных общественных проблем, решение которых требует для начала определенного, твердого к ним отношения. Именно этим Гранин и занимается. На основе своего, во многом уникального и потому чрезвычайно интересного опыта.

Вот, например, Даниил Гранин вместе с белорусским писателем Алесем Адамовичем на основе рассказов переживших блокаду ленинградцев составляют «Блокадную книгу». Окольными путями они выходят на члена Политбюро, Председателя Совета Министров СССР, «коренного питерца» Алексея Косыгина. Косыгин, во время войны — ​заместитель председателя Совета народных комиссаров РСФСР, организовывал эвакуацию людей и ценного имущества из блокадного Ленинграда, а также во многом — ​снабжение осажденного города.

Встреча эта — ​из области фантастики. Ведь верховная («народная», чтобы не забыть) власть в СССР существовала для людей только «на портретах, которые мы носили во время демонстрации»…

Тем не менее визит к высокому руководителю состоялся. И не где-нибудь, а в бывшем кабинете Сталина, где Косыгин оставил в неприкосновенности все «торжество канцелярского стиля».

Непонимание между собеседниками началось с самого начала, когда Косыгин рассказывает о своем назначении в Ленинград. Новый, 1942 год он встречает в компании председателя Ленгорисполкома П. Попкова и Н. Вознесенского, вместе смотрят кино. Вызывают к телефону, звонок от Сталина: «Что он, Косыгин, делает? Кино смотрит? С кем смотрит? — Выслушал, помолчал, потом спрашивает: — Каким образом вы вместе собрались?»

— Хорош Сталин, что ж это он на каждом шагу подозревал своих верных соратников?

У меня вырвалось это непроизвольно, я был полон искреннего сочувствия к Косыгину.

Он помрачнел и вдруг с маху ударил ладонью по столу, плашмя, так, что телефон подпрыгнул:

— Довольно! Что вы понимаете!

…Меня в жар бросило. И его бескровно-серое лицо пошло багровыми пятнами… Я сунул карандаш в карман, с силой захлопнул тетрадь…

Но тут Косыгин опередил меня… Качнул головой, как бы признавая, что сорвался, и сказал примиренно:

— О Сталине лучше не будем. Это другая тема.

Что в первую очередь бросается в глаза, когда мы становимся свидетелями этой попытки разговора двух победителей, соотечественников — ​замечательного писателя, лауреата многих государственных и негосударственных премий, фронтовика, защищавшего Ленинград, Гранина и руководителя, сыгравшего огромную роль в защите города, видного экономиста, автора самой успешной за всю советскую историю «золотой пятилетки» (1966–1969 гг.) Косыгина?

А то, что беседуют представители двух разных народов. Между ними — ​стена. Да, они говорят на одном языке, живут на одной территории и когда-то насмерть сражались с общим врагом. Понятно, что каждый видел свой кусок картины и потому отношение их к войне, к блокаде не идентично. Это как раз нормально. Но они ведь даже приступить не могут к диалогу, поиску общей позиции. Способны ли они договориться относительно самых жгучих, волнующих тем — ​вопрос преждевременный. Оба лишены самой возможности разговаривать. Не то чтобы снимать разногласия, а даже обозначать их. Немота — ​важнейшее условие политической и общественной жизни их страны, государства, к которому каждый из них по-своему не принадлежит.

Правда неудобна, искренность неприлична. И всегда есть веская причина оттолкнуть соотечественника. «Братья и сестры» появляются, лишь когда сильно прижмет. Нет настолько уважаемых ценностей, через которые нельзя было бы переступить даже в угоду непосредственному начальству.

Боятся оба. В итоге Гранин ругает и Косыгина, и себя: «Разве это вопросы? Косыгин и без моих вопросов сам себя за язык держал… У него никто ни в чем не виноват, не было ни столкновений, ни промахов…»

Принципиально важно при этом, что Гранин вовсе не считает разговор об ошибках, преступлениях и вообще анализ негатива препятствием любви к Родине. Уважение к ее истории базируется не на полуправде, причесанных героях и «непорочных явлениях». Трепетное отношение к своей стране не нуждается в приукрашиваниях. А вот чтобы избежать ошибок, надо иметь хорошую память. Чтобы внуки не страдали от преступлений, надо рассказывать о них детям. «Ведь сделано много хорошего. Если что не так, то тем более надо поделиться…»

Однако эта позиция Гранина прямо противоречит одному из основных большевистских принципов — ​«живи, как я сказал, или убью (позже — ​арестую, сошлю, выгоню)». Подход, самый простой для решения сиюминутных задач и совершенно непригодный на длинной дистанции. Так как исключает не только возможность нормальной, легитимной смены неэффективной власти, но и вообще глубокий анализ текущих вопросов. Всё или прекрасно, или никак.

Неудивительно поэтому, что ложь, порой совершенно очевидная, нелепая, быстро стала обязательным условием, привычным фоном советской действительности. И чем все это закончилось, известно — ​власть, основанная на вранье и насилии, просто не могла быть прочной.

И ее высшие руководители всегда прекрасно понимали, кстати, насколько эта власть хрупка, искусственна, выморочна. Отсюда такое на первый взгляд неадекватное, звериное отношение ее не то чтобы к сопротивлению, несогласию, а только к попытке сопротивления, намеку на несогласие… Эта власть всегда боялась, боялась не меньше других, боялась вместе со всеми.

Страх был еще одной непременной составляющей советского строя. Гранин посвящает страху отдельное исследование. Притом что почти вся его книга служит нескончаемой серией иллюстраций к этому явлению.

Вот он, еще сравнительно молодой, недавно принятый в Союз писателей, попадает на свое первое писательское собрание. А там ни много ни мало «прорабатывают» Михаила Зощенко.

«Литературный подонок» — ​говорится о нем в постановлении ЦК в журналах «Звезда» и «Ленинград». И мы догадываемся, что трамвайный «фальцет» правительственного документа тоже происходит от бессилия, страха вышестоящих говорить правду, даже обличая неугодных. Ведь не напишешь прямо, что вся «вина» Зощенко в том, что, высмеивая общественные пороки, он, сам того не желая, показал художественно верный, в масштабе один к одному, портрет среднего, массового советского человека. («Не так уж оторваны были мои вещи от жизни». М. Зощенко)

И какая разница впечатлений Гранина от выступлений безымянных литработников («унылых гонителей всякой «крамолы») и публичного участия в этом мероприятии того же Константина Симонова. И мы снова понимаем, что любой режим держится не столько на мерзавцах, сколько на подлостях хороших людей.

Работа Гранина, конечно, не над текстом только, а прежде всего над собой, продолжается и когда он вдруг снова оказывается в практически невозможной для обычного советского человека ситуации — ​за рубежом. В составе писательской делегации, в 1956 году. И мы узнаем вместе с ним не только места, где бывали. Узнаем и вечную Зою Семеновну, которая «жаждала политических схваток», а так как «противник почему-то не обращал на нее внимания», «изнывала от нерастраченной активности».

И как Гранин, случайно прочитав в журнале «Смена» чужой — ​К. Паустовского — ​дневник о той поездке, ярче и живее воспроизводит собственные впечатления о ней, так и его переживания, сомнения, раздумья, по-новому заставляют нас посмотреть на свою сегодняшнюю жизнь.

Это книга честного талантливого советского и постсоветского человека, который учит уроки. Те самые, которые мы, в большинстве своем, никак не усвоим, снова и снова оставаясь всей страной на второй год. И уроки-то вроде простые. Что главной ценностью являются люди, что власть — ​это ответственность, а любовь и ложь — ​не синонимы…

Арсений Анненков —​ специально для «Новой»

*Составитель Н. Соколовская. — М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2018