Тут у нас 70 лет исполняется Михаилу Веллеру, серьезный повод для панегирика, но как-то совершенно не панегирится. Это не в веллеровской стилистике, и, думаю, он этому скорее рад, хотя хочется ему иногда, уверен, и почтения, и академической славы. Но тут уж приходится выбирать — или ты будоражишь умы, вызываешь противоположные оценки, периодически оказываешься в скандальных новостях, обсуждаешься и раскупаешься — или тебя основательно залили сиропом и вспоминают по юбилейным поводам. Русская слава бывает либо мертвенной, либо скандальной. Как сказала Тэффи, если в России кто-то обратил на себя общее внимание, так уж я этому кому-то не позавидую.

Внимание он обратил, это факт. При этом у него была специальная тактика: сначала он писал замечательные новеллы, а защитив диплом по композиции русского рассказа, делал это весьма и весьма изобретательно, остро и лаконично (так что эта статья тоже будет недлинной — критик должен соответствовать стилю автора, учил нас Владимир Новиков на журфаке). Но ему важно было завладеть вниманием миллионов, чтобы открыть им важную истину, до которой он додумался лет в тридцать. Тогда он прибегнул к собственному методу, каким когда-то привлекал сердца редакторов журнальных отделов прозы. Самотека много, выделиться трудно. Веллер написал несколько откровенно порнографических рассказов, сложил их в папки ярких цветов и разослал в главные журналы. Рассказы были дико смешные и чудовищно неприличные. Имя запомнилось. Так что когда он прислал уже вторую порцию текстов, совершенно серьезных, — его читали с уважительным интересом и кое-что, не представляете, напечатали еще при застое. Его первая книга малой прозы умудрилась выйти в 1982 году, и это привело автора в такой шок, что следующие полгода он не писал вообще ничего — не верил, видимо, в собственную реальность. (Как говорится, он не учел лишь одного: в одном журнале папочка с его ранней порнографической прозой сохранилась, и когда Веллер вошел в славу, эти шедевры издали. Узнав об этом намерении, Веллер не стал горько каяться и отрекаться от прошлого: он попросил лишь, чтобы ему дали стилистически почистить эти сочинения, и дописал к ним три новых, еще отвязнее. Так появилась «Забытая погремушка», которую многие посейчас числят его лучшей книгой.) Чтобы миллионы прочли «Все о жизни» и серьезную раннюю новеллистику, «Приключения майора Звягина» и «Б. Вавилонскую», Михаилу Иосифовичу пришлось выйти к читателю с «Легендами Невского проспекта» и «Байками скорой помощи». А уж когда они разошлись на цитаты и ушли в фольклор, как «Маузер Папанина», тут-то он и напечатал несколько томов философских сочинений. Не надо рассказывать мне, что все это не философия: профессионалы всегда жестко держат делянку. Я знаю, как они реагируют на книги филологов, не имеющих степени, и не думаю, что в философии дело обстоит принципиально иначе. Иное дело, что байки и легенды несколько заслонили в массовом сознании то самое, ради чего были написаны, — но так бывает всегда; а что, лучше бы вообще не заметили?!

Философия Веллера, хороша она или плоха, — едва ли не единственное учение в современной России, кроме, разумеется, теории Льва Гумилева и «Новой хронологии» Фоменко и Носовского, которое всерьез повлияло на читательские массы; упоминая Веллера в этом ряду, я не стремлюсь его принизить и даже не определяю жанр его поздних книг, хотя «Всеобщая теория всего» — жанр почтенный и очень русский. Человек должен — если он человек — стремиться к пониманию мира; такие попытки представляют ценность сами по себе, вне зависимости от того, насколько эти объяснения научны и универсальны. Веллер задал вопрос поразительно простой и практически неразрешимый: отчего люди, каждый из которых обладает нравственным компасом, то есть представлениями о благе и собственной пользе, продолжают стремиться к злу и, более того, наносят себе сознательный вред? Он отвечает: потому что человек стремится не к благу и подавно не к пользе (стремление к пользе, на которое так напирали материалисты позапрошлого века во главе с Чернышевским, представлялось Достоевскому лакейским, и потому он старательно убрал из убийства старухи любые корыстные мотивы). Человек стремится к максимальному действию и максимальному диапазону эмоций; не к счастью и не к страданию, а к наибольшему эмоциональному перепаду. Очень может быть, что всякая универсальная теория — автопортрет (в случае Гумилева уж точно). Веллер тоже всю жизнь стремился достигать своими текстами именно максимального эмоционального — и не только — эффекта; минимальным количеством текста достигать наибольшей читательской реакции. И потому весь его энергоэволюционизм — вполне стройная, подпертая многочисленными ссылками на предшественников, многократно изложенная на профессиональных форумах теория — в некотором смысле автопортрет; но к максимальному действию она, в самом деле, побуждает, апатию успешно побеждает и превращает читателя из затравленного терпилы в преобразователя собственной судьбы. Насчет научной достоверности не знаю (и подозреваю, что никто не знает), а насчет воспитательной функции — проверено.

Проза Веллера — прежде всего «Звягин», но и рассказы, и «Гонец из Пизы», и «Самовар» — именно обладает максимальным действием. Она заставляет отчаянно самоутверждаться, бороться за любовь и славу, а если сорвалось — ты по крайней мере честно можешь сказать: сделал все, что мог. Это ведь Веллер дал на вопрос о смысле жизни (в «Правилах всемогущества») наилучший за последнее время ответ: «Сделать все, что можешь». Это, может, и не смысл, но цель. Жестокий ответ и не совсем моральный, но ведь моралью мы чаще всего называем свои правила, императивно требуя, чтобы их соблюдали окружающие. Веллер сегодня — самый полезный витамин, потому что большая часть населения — не только в стране, но и в мире — больна выученной беспомощностью. С первых рассказов, с «Сопутствующих условий», с «Разных судеб», «Испытателей счастья», «Апельсинов», «Лодочки» — он учился этому побудительному, императивному стилю, этому будоражащему, ионизирующему, мотивирующему письму. Эта пружина распрямила его самого и сотни, тысячи его читателей: к нему мало подходят ярлыки типа «утонченный стилист» или «глубокий психолог». Но он писатель влиятельный, а это важно. Я это знаю по себе. И повлиял он не только на тех, кто пересказывает его языком армейские байки, а прежде всего на тех, кто после его книг поднялся с лежбища и начал жить. То есть действовать. После книг Веллера хочется отважных поступков, резких заявлений и великих свершений: мало кто из пишущих ныне по обе стороны океана может похвастаться таким эффектом. Да, иногда он излагает свои истины в стилистике армейского старшины. Но что делать, если некоторые рядовые иначе не понимают?

Тут можно бы много чего рассказать про его обаятельную и непростую личность, про скандалы, сопровождающие его на всем 50-летнем литературном пути, про отважные эксперименты вроде студенческого путешествия через всю страну без копейки денег, про опыт работы скотогоном и строителем, но это и без меня есть кому сделать, ибо это на виду. А еще лучше было бы рассказать про его замечательные поздние новеллы вроде «Хочу в Париж» или «Узкоколейки», про его изобретательную и страшноватую фантастику, про его феерическое умение насмешить — ибо мало кто сегодня так работает; но оставим это профессиональным филологам, надо же им чем-то заниматься. Можно бы упомянуть и его твердый, идеально надежный характер, его умение дружить, звонить в нужное время с нужными словами, про его строгий кодекс майорского сына и ленинградского студента — но для этого у нас еще много времени: надо же что-то оставить и на его 80-летие.