Возвращение домой

Газета The Times, 20 октября 1943 года, Гётеборг, Швеция

«Поезда из Германии с военнопленными для репатриации в Великобританию начали прибывать с Треллеборгского парома ранним утром в понедельник, а пересадка на шведский пароход «Дроттнингхольм» проведена в темноте (в ночь на среду). До рассвета более 1200 человек, в большинстве своем британцы, а также 20 канадцев, 20 австралийцев, несколько палестинцев и выходцев из других частей Британской империи, были уже на борту.

Около полудня (19 октября) немецкие пароходы «Рюген» и «Метеор» доставили еще 650 человек на причалы Гётеборга, как раз когда «Дроттнингхольм» прошел остров Винга и взял курс на Великобританию… Британские пароходы «Императрица России» (Empress of Russia) и «Атлантида» (Atlantis) сегодня пришли в Гётеборг с 835 немецкими военнопленными для обмена. Одновременно прибывали новые поезда с (британскими и другими) пленными из Германии, Франции и Голландии. Очевидно, отправление судов зависит от некоего сигнала о том, что аналогичный обмен произошел и в Оране (Алжир)…

Три часа, проведенных среди 1200 новых пассажиров «Дроттнингхольма», произвели вдохновляющее впечатление. Большинство из них провели в плену уже более трех лет, все пережили длительные и суровые испытания, некоторые были инвалидами, у других менее выраженные следы травм, но все они были бодры духом…

Когда их спрашивали, как с ними обращались в плену, они отвечали по-разному. «Ну, вы видите, мне повезло», — ​говорили одни. У некоторых, однако, были мрачные воспоминания, особенно о самых молодых гитлеровских военных, жестоких фанатиках».

«Опуститься было бы катастрофой»

Британцы в нацистских лагерях

Эрик Стивенсон в половине девятого вечера 16 декабря 1943 года сидел в штурманском кресле бомбардировщика «Ланкастер», который только что сбросил на Берлин 13 000 фунтов бомб, много «зажигалок» и снижался на скорости 163 миль в час, впервые в той войне фотографируя инфракрасной камерой результаты содеянного. В этот момент от удара снаряда с немецкого истребителя перед его глазами треснула приборная панель. Все пятеро членов экипажа поспешили вылезти из пылающей машины через передний люк… Стивенсон едва помнит рывок от раскрывшегося парашюта. Он не видел колокольню церкви, за которую зацепился купол, и не чувствовал удара о стену, от которого получил переломы плеча и лодыжки.

Хирург в берлинском роддоме, куда доставили раненых британских летчиков, загипсовал переломы, а через два дня их отвезли на поезде в лагерь во Франкфурте-на-Майне. На допросах они лишь назвали свои имена и воинские звания, как это предписывает Женевская конвенция. Потом их отправили в транзитный лагерь. После того как охранник закрыл ворота и обернул цепь с замком вокруг столба, он произнес, видимо, единственную фразу, которую знал по-английски: «Для вас война окончена!»

Стивенсон в своих мемуарах подробно описал полтора года, проведенные в лагере. Оценивая это с послевоенных позиций, он отметил, что для англичан и подданных Содружества, а также американцев условия в немецких лагерях по сравнению с японскими — ​это небо и земля. У японцев было 132.139 пленных из войск союзников. Из них 35.756 умерли, то есть 27%. В плену у немцев и итальянцев было почти вдвое больше, 235.473, а смертность составила 4%.

После Рождества их перевезли в Заган, Верхняя Силезия, в вагонах для скота, пишет он. Это был лагерь Белария в 5–6 км от основного лагерного комплекса «Шталаг-Люфт‑3». Он предназначался для пленных офицеров-летчиков. Его как «суперлагерь» планировал сам Геринг. С января 1944-го по январь 1945 года число заключенных Беларии увеличилось с 50–60 до более чем 1100. В начале 1944 года из него через подкоп бежали 78 пленных, после чего немцы на некоторое время ужесточили режим.

«Старший британский офицер был лидером группы… Он заставлял нас каждый день мыться или обливаться водой и не реже чем через день бриться. Робы и нижнее белье нужно было стирать по возможности каждую неделю. Горячую воду давали два раза в день в кувшинах. Значение этой требовательности становится очевидным после некоторого времени в заключении, когда ты за несколько часов перенесся из удобной офицерской столовой туда, где комфорта нет, еды не хватает, а свобода ограничена тем, чтобы каждый день тупо ходить кругами по одному и тому же грязному пятачку. Опуститься (некоторые так и делали) было бы катастрофой для морального духа».

Среди заключенных нашлись люди, которые помогали тем, кто и в этих условиях хотел продолжать жить. Придумали занятия по немецкому, французскому и даже русскому языку. Из книг, годами присылаемых пленным, собрали библиотеку, организовали театральную труппу и даже музыкальный квинтет — ​пианист, трубач, барабанщик и два гитариста…

Участки между бараками пытались превратить в грядки, но земля была настолько бедной, что удавалось вырастить только немного картошки и помидоров. Немцы позволили обустроить игровое поле. На нем играли в футбол и в крикет, зимой — ​в хоккей. Коньки прислал Красный Крест.

Посылки доставлялись поездом из Женевы — ​канадские, американские, британские, новозеландские. Вот содержимое канадской посылки (одна унция — ​примерно 28 граммов): банка тушенки (12 унций), банка консервов из говядины (12 унций), банка лосося (8 унций), банка сардин (8 унций), банка сухого молока, пакет кофе или чая (4 унции), кусок сыра, банка печенья (8 унций), плитка молочного шоколада (5 унций), пакет с солью и перцем (1 унция), банка сливочного масла (16 унций), коробка сахара (8 унций), банка джема или мармелада (8 унций), кусок мыла (2 унции). В британских посылках был еще пакет порошка для йоркширского пуддинга, а австралийские состояли преимущественно из сухофруктов. Изюм от долгой дороги начинал бродить, и умельцы делали из него напиток, который «ударял в голову».

Посылки поступали на кухню, хранились там и распределялись под контролем немцев. Поначалу — ​одна посылка на двух пленных в неделю, в лучшие времена — ​одна на каждого, пока в январе 1945 года с приближением советских войск немцы не перевели пленных из Беларии в лагерь под Берлином.

Посылки Красного Креста были заметной добавкой к текущему лагерному рациону. В Беларии в недельном немецком пайке было 165 г маргарина, столько же меда или джема, 60 г сыра, буханка хлеба в 1800 г, полтора кг картофеля, 160 г сахара, 50 г кровяной колбасы или бекона, 160 г мясного фарша, говядины или свинины (на 2 недели). На кухне ежедневно давали овсяную кашу (из расчета 250 г сухой овсянки на человека в неделю). В лагере под Берлином рацион уменьшился. Но до конца войны оставалось недолго…

«Они не ощущали в этом бесчеловечности»

Вспоминает Вернер Морк, 1921 года рождения, из Кронаха. Ужасной зимой 1941–42 гг., когда его сверстники мерзли в снегах под Москвой, он был в глубоком тылу в Баумхолдере недалеко от французской границы

«В начале декабря 1941 года я был дежурным по полковой кухне. Мне позвонил офицер-снабженец и поручил принять на станции пару вагонов картофеля для полка. Но, подойдя к вагонам, я почувствовал запах, переходивший в невыносимую вонь. Картофель по дороге замерз и теперь источал ужасное зловоние. Я отказался принять вагоны и позвонил снабженцу. Тот обещал немедленно что-то сделать и дать мне знать, пока я на станции… Ждал довольно долго, пока не появились несколько телег. На них приехали русские пленные из лагеря, который был на учебном полигоне. Капрал, годившийся мне в отцы, сообщил, что командир приказал ему привезти картошку со станции в лагерь. Русские, которые были с ним, должны были перегрузить ее из вагонов на телеги. В ответ на мое замечание, что картофель совсем несъедобен, капрал сказал, что я ничего не понимаю и что эти парни, русские, сожрут что угодно.

Случившееся потом я до сих пор вспоминаю с ужасом. Двери вагона едва приоткрылись, как русские набросились на гнилой картофель, обеими руками хватали это дерьмо, не обращая внимания на исходящий от него адский запах. Немецкие охранники сдерживали их силой, били прикладами, пинали ногами, но не для того, чтобы отвратить их от этой мерзости, а чтобы остановить «расхищение». В этом они видели свою работу. Все эти немецкие солдаты были из подразделений тыловой охраны, то есть уже пожилые люди, отцы семейств, поставленные охранять военнопленных в лагерях…

Это были обычные солдаты вермахта, не расисты, не отъявленные нацисты, не члены зондеркоманд. И их командирами были обычные сержанты и офицеры, которых тоже как «старослужащих» определили в батальоны тыловой охраны. Эти немецкие солдаты считали, что хорошо и правильно обращались с пленными. Они не ощущали в этом бесчеловечности. Ведь, в конце концов, эти русские были всего лишь «унтерменшами» (представителями низшей расы, недочеловеками) и иного не заслуживали…

То, что я тогда увидел в лагере российских военнопленных, было еще более ужасным, чем на станции.

Начальником лагеря был немецкий сержант, который потерял руку в России, якобы побывал несколько дней в русском плену, где с ним, по слухам, жестоко обращались… Теперь он по-своему мстил русским, которые оказались в его руках. Он ходил с пистолетом в постоянно растегнутой кобуре, чтобы его немедленно использовать…

Когда русские вечером после тяжелой работы длинной колонной возвращались в лагерь, случалось, что некоторые от слабости не могли дойти, падали от истощения. Сержант безжалостно расстреливал из своего пистолета этих уже ни на что не способных «недочеловеков»… Другие пленные сбрасывали труп в яму, предварительно срывая с него то, что можно было еще носить как одежду…

Вернувшись в казарму, я рассказал друзьям о том, что испытал, и добавил: «Горе нам, что будет с нами, если мы проиграем войну? Ужасно подумать, что получим в ответ. Дай Бог, чтобы этого никогда не случилось». Но понял, что мои товарищи думают по-другому. Прежде всего, они сказали, что я вообще не должен был предаваться деструктивной слабости и что опасно говорить такое вслух. Кроме того, они были убеждены, что русские иного не заслуживают. Человеческое отношение к ним не подходит. Русские на самом деле просто «недочеловеки», а некоторые вообще животные. Жалость к ним совершенно неуместна. Более того, сомнительно, что русские пощадят немецких солдат, если захватят в плен. Скорее всего, убьют всех и, конечно же, у них не будет лагерей для пленных немцев. В конце концов, идет война, а на Востоке — ​это не обычная война с обычными врагами».