Не будем повторяться: советские военнопленные в немецких руках в Третьем рейхе — ​совершенно особенный исторический феномен. Это никакая не разновидность классического плена — ​со спортплощадками, посылками из дома и инспекциями лагерей Красным Крестом, а жертвы преступной и бесчеловечной диктатуры, содержавшей их, вопреки международному праву, в чудовищных ​условиях, а по отношению к военнопленным евреям — ​и вовсе в режиме геноцида. Доли умерших и погибших в плену говорят сами за себя: не более 3–5% у военнопленных западных армий, около 70% — ​у советских и более 95% — ​у советских военнопленных евреев! Как массовые жертвы национал-социалистических репрессий они уступали только евреям, но как минимум до весны 1942 года «опережали» их по числу трупов. Другой особенностью этого исторического феномена является беспримерный по своим масштабам коллаборационизм среди пленных красноармейцев — ​так или иначе, но военную присягу предали десятки и сотни тысяч из них.

Когда же война закончилась, и пришло время репатриироваться, то настал черед второй диктатуры — ​родной, советской, победительницы! — ​распорядиться судьбой тех из них, кто уцелел и не убежал на Запад. Часть — ​сравнительно небольшая (6–7%) — ​пошла в ГУЛАГ: предатели и коллаборанты (как правило, подлинные, но и мнимые тоже), часть заново мобилизовали в армию, часть демобилизовали и отпустили, большинство же мобилизовали в трудовые батальоны и отправили восстанавливать народное хозяйство, и отнюдь не по адресу собственного проживания. Всем им их плен обернулся токсичным анкетным родимчиком («Были ли Вы в плену?..»): гражданством четвертого сорта, если под вторым разуметь тыловиков и эвакуированных, а под третьим — угнанных в неволю остарбайтеров и всех, кто был под оккупацией. Для «низших» сортов у власти и — ​самое обидное! — ​у своих же ветеранов-красноармейцев ласкового слова не находилось: «предатели!», «пособники!», «подстилки!», «недобитки!» — ​это пожалуйста.

Какие-то десятки (может быть, около сотни) тысяч из бывших военнопленных дожили до перестройки и распада второй диктатуры на полтора десятка демократий. В России они дождались даже «ласкового слова»: в 1995 году, при Ельцине, их впервые признали «участниками войны» — ​ура! А вот жертвами войны их упорно не признавали, так что и немецкое гуманитарное урегулирование конца 1990-х, и немецкая и австрийская компенсация начала 2000-х обошлись без них как своих бенифициаров (исключения делались разве что для тех из них, кому «посчастливилось» из шталагов загреметь в концлагеря). Главной виновницей стала демократическая Германия, заложившая в соответствующий закон о компенсации позорную норму, игно­рирующую исторический феномен советских военнопленных: мол, нет для нее между пленным британцем и пленным советским ну никакой разницы! А коли так, то все, что было положено, уже покрыто послевоенными репарациями — ​баста!

И никто — ​ни демократическая Россия, ни демократическая Украина — ​даже не попытался лоббировать интересы своих военнопленных и на предшествующих компенсации переговорах: одна лишь лукашенковская Белоруссия пыталась хоть что-то для них предпринять, а когда официально ничего не вышло, то заплатила им кое-что от себя (платили им, правда, некоторые немецкие муниципальные фонды и общественные организации, собиравшие на это денежку среди немецкого населения, в частности «Контакты-Kontakte»).

Итак, вслед за смертельно опасной лагерной насильственной эксплуатацией от Гитлера, вслед за унижениями и дискриминацией от Сталина и иже с ним советских военнопленных в очередной раз обидели и прогнули — ​на этот раз вполне демократические режимы со столицами в Берлине, Москве, Киеве и Минске, лишив небольших денег, а самое главное — ​последнего к себе уважения, признания тяжелой их и незавидной пленной судьбы, несправедливой.

Компенсации уже давно выплачены (а частично и разворованы: были процессы и в России, и на Украине), уже и российского фонда «Взаимопонимание и примирение», через который шли выплаты в России, след простыл. От миллионов, от сотен, от десятков тысяч бывших советских военнопленных остался один феномен, ну и, может быть, несколько сотен лежачих душ.

И вдруг свершается невероятное: Германия — ​как ни в чем не бывало — ​вдруг соглашается на денежную компенсацию бывшим советским военнопленным!

Дело же было так. Соответствующий законопроект внесли две оппозиционные фракции бундестага — ​Левые и Зеленые. Он быстро прошел через бюджетный комитет, и 18 мая 2015 г. весь бундестаг единодушно (большая редкость!) принял закон о компенсации бывшим советским военнопленным. В бюджет заложили сумму в 10 млн евро, исходящую из единовременной выплаты в 2500 евро на претендента и из ориентировочного их числа — ​4000 потенциальных претендентов. Правомочными считались бывшие военнослужащие Красной армии, взятые вермахтом в плен между 22 июня 1941 г. и 8 мая 1945 г. Интервал времени подачи соответствующих заявлений — ​между 20 мая 2015 г. и 30 сентября 2017 г.

Право на компенсацию носит сугубо личный характер и не передается по наследству, однако в случае, если претендент умер, но успел лично подать заявление, его прямые наследники правомочны на ее получение, если заявят о себе в течение полугода со дня смерти претендента. Иные формы наследования не предусмотрены. Если претендент уже получил компенсацию ранее (как узник концлагерей, например), — ​это не препятствие. Препятствием могут послужить только замешанность в военных преступлениях (де факто — ​коллаборационизм) или сообщение о себе заведомо недостоверных данных (так, возможен и отзыв компенсации через суд). Оператором компенсаций было Федеральное управление центральных служб и открытых имущественных вопросов (Bundesamt fur zentrale Dienste und offene Vermogensfragen, или BADV), выполнявшее аналогичные функции при выплате пенсий бывшим узникам гетто.

Самые первые выплаты были осуществлены в начале 2016 года. А вот данные пресс-службы BADV и почти итоговые — ​по состоянию на 10 октября 2017 года, когда прием заявлений уже завершился. Ну, во‑первых, никаких четырех тысяч наскрести не удалось. Заявлений наскреблось аж вдвое меньше — ​лишь 2020! Из них одобрено всего 1142 (в том числе выплачено 1122), отклонено 332, а остальные в обработке. Больше всего одобренных заявлений — ​из России (718) и Украины (250), далее — ​Белоруссия (71), Казахстан (36), Армения (26) и Грузия (11). Часть заявителей за это время умерла, и компенсация им переоформлялась на их детей.

Само решение о выплате Германией компенсации бывшим советским военнопленным, принятое так поздно — ​спустя 70 лет после завершения войны — ​и имеющее своей целевой группой беспомощных 90-летних и старше стариков, весьма запоздалое и по-своему циничное. Никакого общественного резонанса ни в Германии, ни на постсоветском пространстве оно не вызвало.

И тем не менее это юридический прецедент, одновременно означающий: вся предыдущая политика Германии в вопросах о компенсации (точнее: не-компенсации!) бывшим советским военнопленным была не только позорна, но и беззаконна.

Память о советских военнопленных не сводится, конечно, к ее увековечению, то есть материальным памятным знакам на местах их лагерей или маршей. Книги на определенном этапе важнее монументов. Но именно такая фиксация памяти в этих исторических местах — ​верный признак отношения страны к самому явлению.

Сеть лагерей для советских военнопленных охватывала собой всю оккупированную территорию, а это около 2 млн кв. км с примерно 45% довоенного населения Советского Союза! Эта сеть состояла из дулагов (от Dulag, или Durchgangslager) — ​транзитных лагерей для приема, регистрации и распределения военнопленных, и шталагов (от Stalag, или Stammlager), то есть тыловых стационарных лагерей для военнопленных, располагавшихся или в самом рейхе, или в зонах гражданской администрации на оккупированных территориях, отчего их так много было в Белоруссии.

В Германии памятники советским военнопленным чаще всего встречаются на кладбищах, расположенных возле бывших шталагов и концлагерей. В Цайтхайне, Заксенхаузене, Бухенвальде, Берген-Бельзене, Зенне и др. местах имеются основательные музейные экспозиции о военнопленных. В памятные даты сюда приезжают президенты и премьер-министры, размышляют и говорят о трагедии войны и их судеб.

То же и в Польше, и Норвегии, а также Финляндии, где лежат умершие в финских лагерях. В польском Ламбиновице (Ламсдорфе) находится единственный в мире Музей истории военного плена.

На постсоветском пространстве — ​сразу же резкий перепад. Впрочем, это не касается Белоруссии: яркие мемориалы существуют там на местах шталагов 316 (Волковыск), 324 (Гродно), 337 (Барановичи), 342 (Молодечно), 352 (Минск; здесь даже два памятника — ​на месте основного лагеря в Масюковщине и на месте филиала на углу М. Калинина и Я. Коласа) и 382 (Борисов), а также дулагов 125 (Полоцк) и 231 (Волковыск).

Монументальный памятник пленным красноармейцам на месте бывшего шталага 350/Z в Саласпилсе под Ригой, открытый еще в 1968 году, как своего рода приложение к большому концлагерному мемориалу, открытому годом ранее. Номинально пленные входят в перечень категорий жертв, отмеченных мемориалом в Бабьем Яру (1976). Но на остальной Украине, а именно в ней шталагов и дулагов было гуще всего, мне известен только один памятник советским военнопленным, в 1996 году открытый в Запорожье.

На фоне Украины Россия смотрится неплохо, а на фоне Белоруссии — ​бледно. Советские ветераны-красноармейцы ветеранов-военнопленных дружно держали за предателей и презирали, так что системной потребности в увековечении их памяти ни у центрального, ни у областного начальства не было.

Впрочем, была в СССР одна аномальная в этом отношении область — ​Смоленская. В силу, может быть, того, что именно на ее территории разыгрывались летом 1941 года главные — ​на подступах к Москве — ​сражения с группой армий «Центр» фельдмаршала фон Бока. И, соответственно, защелкивались замки на охватывающих остриях стрелок таких гигантских окружений-котлов, как Смоленское и Вяземское, что делало область крупнейшим за всю войну очагом концентрации военнопленных.

Так что неудивительно, что одна из первых в СССР относительно честных книг о военнопленных — ​книга С.А. Голубкова о рославльском дулаге 130 — ​вышла еще в 1963 году в Смоленске, а в городской памяти тема военнопленных появилась еще в конце 1970-х и отразилась аж тремя монументами, главный из которых — ​на ул. Нормандии-Неман. Четвертый(!) памятный знак — ​на ул. Козлова — ​и вовсе уникум: он посвящен колонне военнопленных и бойне, учиненной охранниками прямо в городе в октябре 1941 года.

В Вязьме — ​городе, ассоциирующемся с другим страшным котлом, на территории недостроенного к войне авиазавода располагался дулаг 184. После войны проводились эксгумации, и местные поисковики полагают, что в 45 братских могилах — ​кости 70 тысяч человек. Имена как минимум 5 тысяч из них известны — ​это умершие в местном лазарете для военнопленных на протяжении нескольких месяцев 1942 года.

После войны тут, на улице Репина, разместился местный мясокомбинат, в постсоветское время, разумеется, приватизированный. Интереса к тому, чтобы хоть как-то благоустроить территорию и поставить хотя бы у проходной хоть какой-то памятный знак, ни у товарищей из райкома КПСС, ни у господ-предпринимателей одинаково не было.

Но он был у людей, чьи родственники — ​пленные красноармейцы — ​были в этом лагере. Они приезжали к забору мясокомбината чуть ли не каждый год, и всякий раз их не пускали за проходную, заставляя оставлять цветы прямо возле забора.

Поняв за несколько лет, что сам по себе каждый из них был никто в глазах начальства, они объединились в общество «Вяземский мемориал», после чего не считаться с ними стало уже непросто, а со временем и невозможно. Одно и то же по содержанию письмо, написанное от руки на вырванном из блокнота листке каким-то там внуком или сыном погибшего, и набранное на бланке, а еще лучше и заверенное печатью, действует на сетчатку начальственных глаз совершенно по-разному. «Вяземскому мемориалу» стали уважительно отвечать, а в 2011 году — ​вместе с Виктором Семейкиным, тогдашним мэром Вязьмы — ​пригласили на заседание Оргкомитета «Победа». Воодушевленный приглашением и поддержкой, мэр не скупился на обещания о скором открытии мемориала.

И его действительно открыли, но несколько позже — ​21 июня 2014 года. Памятник «Дулаг‑184» представляет собой комплекс, состоящий из бронзовой композиции высотой в 3–4 м, в центре которой бронзовые фигуры людей и 50 разлетающихся фотографий на фоне лагерных вышек. По бокам — ​бетонные обрамления, а внизу — ​гранитная пирамидка с текстом. Спонсором памятника выступило РВИО (председатель Владимир Мединский), а скульптором, понятное дело, Салават Щербаков. Также понятно, что без ляпов не обошлось, но в данном случае это ляпы не исторические, а грамматические: «Памяти десяткам тысяч советских военнопленных мученически погибших в…») Зато на другой грани пирамидки — ​и без единой ошибки — ​высечено: «Памятник установлен Российским военно-историческим обществом 22 июня 1941 г. Скульптор Щербаков С.А.». Пошлая нескромность заказчика музыки!

Еще более масштабный мемориал — ​«Дулаг‑100» — ​находится вблизи города Порхова в Псковской области. 18 июня 2016 года, включив на минуточку телевизор и попав на «Вести», я ушам и глазам своим не поверил, настолько неправдоподобным было то, что увидел и услышал! В этот день вблизи Порхова открылся монументальный мемориал в память о жертвах «Дулага‑100» — ​в память о советских военнопленных! Его строительство, оказывается, было начато еще в 1983 г., то есть при советской власти! А инициатором и оператором завершения работ был… Росавтодор!

Шталаги практически не меняли своей локализации и нумерации, а у дулагов это было иначе. Вслед за линиями фронтов они запросто «мигрировали» по театрам военных действий, а нередко и между театрами, если те или иные части, например, перебрасывались из Франции, уже побежденной и оккупированной, в Советский Союз, еще не побежденный.

Перемещался и «Дулаг‑100». По данным немецких историков плена Рюдигера Оверманнса и Райнхарда Отто, этот дулаг открылся 27 июня 1941 года в Каунасе (в IV форте). С 3 сентября 1941-го и вплоть до ноября или по ноябрь 1943 года он находился под Порховом, а с января 1944 года передислоцирован в Динабург (Даугавпилс), где просуществовал до 15 мая 1944 года. Последнее из выявленных его упоминаний — ​от 15 сентября 1944 года, но место дислокации не указано.

Таким образом, Порхов — ​самое продолжительное местонахождение этого дулага (26 месяцев). Но устроители памятника как бы накинули ему от себя еще несколько месяцев, увязав в порядке допущения закрытие лагеря с освобождением Порхова в феврале 1944 года. Они проигнорировали при этом, что своевременное закрытие или эвакуация лагеря не могут происходить одновременно с появлением войск противника.

На граните памятника выбиты слова: «Каждый пришедший на это место, вспомни и в скорбном молчании почти память 85 тысяч советских воинов-военнопленных и мирных граждан, жестоко замученных в годы Великой Отечественной войны»

Тут мы сталкиваемся еще с одним — ​сугубо арифметическим, но исторически не столь безобидным — ​допущением. Допущением того, что каждый день в «Дулаге‑100» погибало 100 человек. Весьма возможно, что в чьих-то свидетельствах или даже документах Псковской областной комиссии ЧГК была обнаружена именно такая оценка. Никакой из немецких лагерей — ​ни эсэсовский, ни вермахтовский, ни даже заукелевский для гражданских рабочих — ​никак и ничем не напоминал курорт. В тех же дулагах происходила не только регистрация военнопленных, но и частичная их ликвидация. Осенью и зимой 1941–1942 гг. недоедание, холод и, вполне возможно, тиф не могли не дать вспышку смертности. Суммарная смертность в гигантском Минском шталаге — ​около 40 тысяч, так что 85 тысяч для порховского дулага — ​цифра совершенно фантастическая, взятая с потолка, и приводить ее не следовало бы.

Но и упрекать устроителей тоже не за что. А где они могли взять соответствующую информацию: в какой энциклопедии, каком справочнике?

Несмотря на первые российские публикации и выставки о холокосте, о военнопленных, об остарбайтерах, не оставляет впечатление, что и власть, и официальная военная наука снова вчистую не помнят о гуманитарных аспектах войны — ​миллионах убитых или неубитых евреев, цыган, остарбайтеров, военнопленных, окруженцев, жителей оккупированных областей. Как показывает анализ очередного многотомника, выпущенного Институтом военной истории МО РФ к 70-летию Победы («Великая Отечественная война. 1941–1945». М.: Кучково поле, 2011–2015, 12 почти 1000-страничных томов!), все это уже не табу, но — ​все еще на глубокой периферии.

Тем самым сохранена главпуровская стратегема — ​установка на искусственное и несправедливое идеологическое противостояние — ​между ветеранами первого сорта (уцелевшими красноармейцами, воевавшими на полях сражений и не попавшими в плен) и всеми прочими — ​эвакуированными и жителями тыла (это второй сорт, их заслуги не оспариваются), и теми, кто оказался под оккупацией, или был угнан в Германию (третий сорт), или взят в плен (четвертый). Это противостояние — ​искусственное, оно — ​рудимент внутренней холодной войны, которую Главпур вел со своими не­уважаемыми воображаемыми врагами. Противостояние это мобилизовывало социальную агрессию и разрушало основу восстановления взаимоуважения в стране и консолидации доверия в обществе. Так что неудивительно, что и спустя 73 года по завершении войны и военнопленные, и остарбайтеры, и ставшие жертвами геноцида евреи снова оказались даже не столько на обочине войны, сколько на невидимой стороне победы.

Не пора ли уже — ​хотя бы постфактум — ​отменить эту пересортицу, уважить все феномены и сделать невидимок заметными?

И не пора ли наконец перевести и издать фундаментальные книги? В частности, изданный по-немецки 1000-страничный сборник документов, специально посвященный пленным красноармейцам и их судьбам как под германским сапогом и кнутом (плен, принудительный труд), так и под советским «пряником» (репатриация, фильтрация). Он создан коллективом российских и немецких историков (П. Полян, Р. Оверманс и А. Хильгер), но существует только по-немецки*. А существовал бы по-русски, то едва ли бы инициаторы памятника в Порхове сделали свои ложные допущения: в их руках был бы совершенно иной фактографический контент и исторический контекст.

Павел Полян, специально для «Новой»

*Rotarmisten in deutscher Hand. Dokumente zu Gefangenschaft, Repatriierung und Rehabilitierung sowjetischer Soldaten des Zweiten Weltkrieges [Красноармейцывнемецкихруках. Документыоплене, репатриациииреабилитациисоветскихсолдатВтороймировойвойны] / Herausgegeben von Rudiger Overmans, Andreas Hilger, Pavel Polian in Zusammenarbeit mit Reinhard Otto und Christian Kretschmer. Padeborn —​Munchen —​Wien —​Zurich: Verlag Ferdinand Schoning, 2012. 956 S.