Если писать честно, то ничего писать не надо. Кого-нибудь да обидишь, либо о себе от себя же такое узнаешь, что неловко будет смотреть в зеркало заднего вида, чего там числится из достижений по части неточного поведения. А тянет оглянуться, чтобы понять, чужие ли там жизни на фоне твоей, или твоя на их фоне.

Когда как…

Невмешательство и участие сочетаются в отношениях с любимыми друзьями (хотите, можете поставить запятую между этими словами) чрезвычайно тонко. Иной раз и границы не заметишь, глядишь, ан уже и вторгся. А в другой раз ждали от тебя действия, а ты был любезен до чрезвычайности, да и все.

Теперь она опять в Англии. Живет в маленьком доме среди зеленых холмов и лесов. Со своими, подобранными еще в России собаками, которые гоняют овец и создают трудности общения с соседями, для чьих собак овцы не дичь. Воспитание… Общается с миром при помощи компьютера, и любима своими читателями, поскольку умна, талантлива и пишет прекрасно. И всегда писала и говорила (когда работала на BBC в Лондоне и в Москве).

За годы нашей дружбы она прошла по не замкнутой, к счастью, дуге, одарив общением и товарищами, хотя они не все стали близкими.

Лет чуть не тридцать назад леди Филлимор посадила меня в машину и вместе с собаками, к которым она привязана всю жизнь, мы отправились за город в благоустроенный английский сарай, уютный, несмотря на свои значительные размеры. Это было деревенское имение, где они какое-то время жили с мужем — лордом Филлимором.

Ощущение, что все происходит не со мной, сопровождало с первых минут пребывания в Англии. Даже пораньше — в Москве. Джон Робертс — друг знаменитого писателя и разведчика Джона Ле Карре, — любивший Россию не только профессионально, спросил своего русского приятеля, известного писателя, журналиста и юриста Аркадия Ваксберга, с которым мы работали в старой «Литературной газете», не знает ли он, кто может написать про армянское землетрясение с переходом на историю комитета «Карабах» и последующие революционные события в республике?

Ваксберг порекомендовал меня, и скоро я подписал договор с крупным издательством Weidenfeld & Nicolson на написание книги «Армянская трагедия» с огромным количеством драматических фотографий. Тираж они заложили изрядный, полагая, что диаспора, особенно в Америке, захочет купить книгу о драматических событиях на исторической родине. Я предупреждал, что эта книга получится печальной. Прочитавшему ее богатому американцу с армянскими корнями логично будет подумать о том, как помочь республике деньгами. Это раздражает, потому что обязывает. А если не читать книжку и не знать о бедственном положении Армении — отсутствии продуктов, электричества, тепла, горючего — то совесть можно сохранить и без затрат.

Самым ценным в этой книге было предисловие Андрея Дмитриевича Сахарова. После нашего совместного путешествия в разрушенные землетрясением Спитак и Ленинакан и пребывания в Карабахе он написал без нажима две страницы кривоватым почерком и поставил в разных местах свои подписи с ученическим «А» перед фамилией, необходимые для факсимильного воспроизведения.

Презентация проходила в доме владельца издательства лорда Вайденфелда. За круглым столом в домашней картинной галерее, размером и достоинством не уступающей хорошему европейскому музею, собрались достойные джентльмены, очень прилично одетые и причесанные. Я в своих чешских, слегка побитых жизнью и даже залатанных в районе приводящей группы мышц бедра, но глаженых штанах и взятом напрокат у моего куратора Джона Робертса (спасительно находившегося рядом) пиджаке, совершенно не понимая, что происходит, ощущал острую необходимость немедленно сбежать в свой мир приемлемой простоты отношений и декораций. Однако сидел за изысканно сервированным столом, слушал, не разбирая, что они говорят о книге, которую не читали, и думал, что эта обстановка для этих людей, видимо, и есть мир приемлемой простоты. Просто миры разные.

Презентация книги в известном издательстве прошла безукоризненно. Единственной лишней деталью в ней был я.

Лорд Вайденфелд своих дорогих авторов, среди которых знакомыми были Андрей Вознесенский и Аркадий Ваксберг, размещал этажом выше, в пустующей большей частью квартире невестки миллиардера Поля Гети. В редкие наезды в Лондон она размещалась в своих двухкомнатных апартаментах в Челси, с наборным полом из ценных пород дерева, кроватью под балдахином напротив камина, который теперь запрещено топить, с бесконечным количеством африканских и восточных артефактов, с подлинниками Гейсборо, Тернера и еще бог знает кем на стенах, с набитым продуктами холодильником и стеклянным столом на мягком пуфе, уставленным ну буквально всеми напитками, из которых известна мне была максимум четверть. Три четверти нуждались в скорейшей идентификации, и одному с этой задачей было не справиться.

Обычно приезжающий за границу норовит сам попасть в гости, чтобы «посмотреть жизнь изнутри», заодно выпить и закусить. Здесь была счастливая возможность позвать к себе, то есть к невестке Поля Гети. Пришел мой московский товарищ, архитектор Саша Великанов, оказавшийся в Лондоне ненадолго, и слабо тогда знакомая, скорее по слухам и общим друзьям, леди Филлимор, проживавшая в Англии постоянно. Как мы ни старались, нанести ощутимого урона запасам хозяйки квартиры не удалось. Утром пришла служанка Мэгги и восстановила запасы, которые окажутся невостребованными, поскольку баронесса пригласила меня во владения Филлиморов в окрестностях Кембриджа.

По ней можно проследить возникновение послевоенного человека позднего тоталитаризма. Дедушка — коммунистический (сталинский) министр, бабушка англичанка, отец скульптор, двоюродный брат — диссидент, один из семерых, вышедших к лобному месту с протестом против оккупации советскими войсками Чехословакии, муж сестры — диссидент, основавший вместе с Сахаровым и Твердохлебовым комитет по защите прав человека, лишенный гражданства в 1972 году. Юная, тогда еще и не леди никакая, она активно участвует в движении, помогает Солженицыну и диссидентам, на границе ареста уезжает по приглашению первого мужа и отца сына Антона в Америку, где работает в издательстве «Ардис», встречаясь с Аксеновым, Бродским, Алешковским, Войновичем… многими, кого издавали Профферы; отправляется на родину бабушки в Англию, где превращает свою квартиру в коммуналку для диссидентов и гонимых, работает на BBC в русской редакции и выходит замуж за барона Роберта Годфри Филлимора, хорошего человека, трубочника и жуткого выпивоху.

(Сначала я думал написать про прогулку с леди Филлимор в скверную погоду в самом конце, но потом решил, что печальных событий и без этого вечера у нее будет достаточно. Наравне с радостью.)

В машине, по дороге в имение, я узнаю, что они с лордом расстались. Не развелись, но отпустили друг друга в собственные жизни. И пребывают в разных местах.

Мы сидели за грубым столом, в тяжелых, как мне теперь кажется, креслах, под высоким деревянным потолком какого-то, может быть, прекрасно и уютно реконструированного амбара и разговаривали. За большими окнами провинциальная (бывает такая?) Англия: зеленая ровная трава, подстриженная овцами, проволочные заборы, обозначающие владения, но не защищающие их, свинцовые облака и временами порывистый ветер…

Леди Филлимор хороша, спортивна и доброжелательна.

Выпили по стаканчику и закурили.

— Ты куришь трубку? Сейчас я тебе сделаю подарок.

Через минуту она вернулась с состоянием. Тогда в стране хорошая курительная трубка из бриара была редкостью. Только великий питерский мастер Алексей Борисович Федоров с учениками производили, если удавалось достать хорошую деревяшку, достойный продукт. А тут в руках у леди Филлимор было чуть не полдюжины великолепных английских (что могло быть выше!) трубок.

— Возьми! Роберт бросил курить. К тому же он здесь теперь не бывает.

— Нет! — сказал я. — Только посмотрю. С трубками при жизни не расстаются. Это часть человека. Пусть лежат. Он вернется. За ними.

Она сказала:

— Пойдем гулять.

И мы пошли по дорогам среди чужих полей под низким небом. Я достал аппарат и сфотографировал ее. Это был, как мне кажется, лучший женский портрет, сделанный в Англии в это время. Мы вернулись в дом и допили вино.

— Ты видел в окне темного дома женщину, которая следила за нами? Здесь так бывает. Соседей интересует чужая жизнь. Чужая жизнь, однако, не состоялась.

В этот момент раздался телефонный звонок. Она долго слушала, не проронив ни одного слова. Потом подвинула лежавшие на столе трубки ко мне.

— Теперь тебе ничего не мешает их забрать. Они ему больше не понадобятся.

Потом подошла к окну и стала смотреть на темные облака.

На этом можно было бы и закончить, дорогой читатель, но это всего лишь конец эпизода. Жизнь продолжилась. Леди вернулась в Москву, работала корреспондентом ВВС, организовала дома закрытый политический клуб, преподавала журналистику, и влюбилась. Он был обаятелен и талантлив. Общителен, высок, как Роберт, и так же безудержно пил. Некоторое время они были вместе, потом он ушел, а сын его от первого брака продолжал жить рядом с опекавшей его леди Филлимор. (Потом она оставит ему свой дом.) Она продолжала любить.

Однажды мы были на даче у общих знакомых.

— Давай я подвезу тебя до станции?

В это время раздался звонок, она подошла к окну и долго молча слушала. Там было веселое зеленое солнечное Подмосковье.

— Ты опять свидетель. Его больше нет.

Следующая ее потеря произошла без меня. Это был хороший, надежный человек — технарь, который в трудные годы строил бревенчатые дома, часовни и ставил в лесу кресты.

На крохотном участке леди Филлимор жили карликовые кохинхины, плимутроки, красавцы род-айленды (особенно петухи), леггорны, павлины, пара котов, с полдюжины подобранных беспородных собак и белый конь по имени Пушкин, на котором леди верхом, иногда рысью, а то и галопируя каталась вдоль Москвы-реки. Там он из плах поставил большую и очень толковую баню, в которой она и жила сначала одна, при бесконечном кружении друзей, желающих, как и она, сделать жизнь вокруг себя комфортной (ну хотя бы приемлемой) для человека разумного. А потом с ним. Спокойно. Хорошо. Правда, парилку, где мы с ним порой грелись, пришлось перенести в сарай.

Он, кажется, совсем не пил, но умер.

Эксперимент ее жизни нельзя считать не вполне удачным. Она хороша всегда (а уж в молодые годы!), умна, доверчива, добра, общительна. Она любила и ее любили. Она много работала для того, чтобы все люди на ее родине — в России жили свободно и счастливо. Не все удалось. 76,69 процента хотят жить только счастливо. А леди Филлимор, бродя с русскими дворнягами по английским лугам, живет как раз свободно.

Мы редко видимся, и я скучаю порой по разговорам со своим другом, которую на самом деле зовут Маша Слоним.