«Бабушка, почему ты так смотришь в зеркало?»

— Вы участвовали в экспедиции в поисках Атлантиды.

— Нет, не участвовал, на самом деле такой экспедиции не было, потому что никто не тратит деньги в поисках того, чего нет. Получилось так, что я был в экспедиции нашего родного института океанологии, который занимался изучением природы подводных гор северной Атлантики. И мы дуриком наскочили на очень странные сооружения на вершине подводной горы Ампер, которые напоминали развалины древнего города. Именно от этого пошел разговор об Атлантиде, а я-то ей вообще не занимался. Помню, когда мы вернулись, молодая и красивая журналистка Евгения Альбац проникла на наш «Витязь», а я был заместителем начальника экспедиции, и она первая взяла у меня интервью по поводу этой находки, а в Новороссийске, куда мы пришли, во всех кинотеатрах города специально стали показывать фильм «Вожди Атлантиды» — по указанию горкома партии.

В том рейсе акванавты спустились и отбили камень, кусок от стены, которую мы там видели. Этот камень мне доставили на борт, он лежал у меня на столе, как кусок Атлантиды. Приехали журналисты: «Сенсация! Русские открыли Атлантиду!». Пришли ко мне, просят: «Давайте вы нам дадите этот камень, мы его распилим для каждой редакции, а вам ящик коньяка». Я возмутился, был тогда еще очень идейный и выгнал их. Пошел жаловаться начальству своему, директору нашего института. А он был большой любитель выпить, я ему все рассказал, а он мне: «Ну ты дурак, Саша! Ты что, это же ящик коньяка! Не мог им любой другой образец подсунуть, им же все равно».

— А что вы думаете о другой Атлантиде, советской? В последнее время многие люди, виртуально, правда, отправляются на поиски нашей бывшей исчезнувшей страны, и некоторые даже ее находят.

— Да, это труднее, чем найти Атлантиду. Распавшиеся империи, как показывает исторический опыт, не восстанавливаются. А если восстанавливаются, то в другом качестве.

— Но куда нам девать эту ностальгию? У вас этой болезни нет?

— Есть, у меня есть болезнь. Я шестидесятник, понимаете, и никуда не деться от детских воспоминаний. Я блокадный ребенок Ленинграда, совершенно там случайно выживший в первую зиму блокады. Когда был референдум о сохранении Советского Союза при Горбачеве, я голосовал за сохранение СССР и не стыжусь этого. Я как идиот верил в социализм с человеческим лицом, в интернационализм и братство народов… У меня есть даже стихотворение, называется «Ода империи», хотя, знаю, за него меня все будут поливать. Но на самом деле, если отделить от практики те идеалы и мечты, которые у нас тогда, в 60-е, как-то еще томились, они остаются, никуда не деваются.

— Вы блокадный ребенок, чудом выжили… Когда на канале «Дождь» обсуждался вопрос, нужно ли было оставлять Ленинград…

— Я об этом очень хорошо знаю. И как же так случилось, что больше половины зрителей сказали, что нужно было сдать город? Этот вопрос и для меня больной. Но виноваты не те люди, которые так проголосовали, потому что в основном это была молодежь, виноваты мы, старики, которые не объяснили, почему этого нельзя было делать. Ведь утопическая надежда на сохранение мирного населения была абсолютно беспочвенна. Они не знали о секретном приказе Гитлера, не знали о том, что когда фашисты прорвались в августе 1941 года и уже были около больницы Фореля, практически в городе, на кольце трамвая, издан был секретный приказ Гитлера: «В город не входить во избежание потерь в уличных боях. Город блокировать, вымаривать полностью население голодом, обстрелами и бомбежками, принимать сдачу в плен только от воинских частей, гражданское население загонять обратно огнем. Всех уничтожить до последнего человека и сам Петербург стереть с лица земли». Вот был план Рейха, я сам узнал об этом только два года назад.

И мне очень грустно, что к этому мнению — сдать город, чтобы сохранить людей, — присоединились такие любимые мною писатели, как Виктор Астафьев, Людмила Улицкая, но это не меняет моей точки зрения. Взятие Ленинграда полностью изменило бы всю войну, потому что это сразу отрезало бы наш северный флот, а Кольский полуостров обрекло на такую же блокаду, и судьба войны, потери в ней были бы во много раз больше. Но есть еще второе соображение. Можно я вам изложу его в качестве стихотворения, которое я написал, как раз когда узнал об этом опросе?

— Прямо до слез… Но скажите, можно ли было такой вопрос ставить на голосование? В контексте нашей истории, нашей страны? За что, кстати, «Дождь» и поплатился, его потом отключили от общедоступного эфира.

— Против этого я как раз возражал, выступал — «Дождь»-то тут при чем? Это все равно, что плевать в зеркало, когда физиономия не такая. Это безобразие, произвол, я считаю. Врача, который устанавливает неприятный диагноз, за это покарать? Надо знать, кто как и что думает, это же очень важно.

— Вам исполняется 85 лет, возраст серьезный. Вы дитя блокады. Но знаете ли вы хоть кого-нибудь из ветеранов Великой Отечественной войны или уже их практически не осталось?

— Да, их почти не осталось, ведь им сейчас должно было бы быть за 90, и они все просто физически вымерли. Последнее мое общение с ветеранами было в 2003 году, когда я вместе со съемочной группой в качестве геофизика отправился в научном отряде в Баренцево море, мы искали на грунте остатки печально известного конвоя РQ-17, погибшего в 42-м году. Вот тогда на борту были ветераны — русские, англичане, канадцы. Но сейчас они все, наверное, уже в лучшем из миров.

— А мне посчастливилось, я знаю такого человека, мы с ним созваниваемся. Это Виктор Иванович Балашов, диктор Центрального телевидения, ему 93 года, он в 17 лет ушел на фронт, приписав себе возраст.

— Это уже последний из могикан. Я тут оформлял документы, меня спросили: «Какого вы года рождения?» — 1933-го. «Как, такое еще бывает?» — спросила девушка, пошутила, наверное.

У моего приятеля, художника Саши Окуня, несколько лет назад бабушке исполнилось 100 лет. Она сейчас, к сожалению, уже ушла… Так вот, на следующее утро после своего юбилея они застали ее с интересом смотревшуюся в зеркало. «Бабушка, почему ты так смотришь в зеркало?» — «Никогда не видела столетнего человека», — ответила она.

«В таких случаях говорю, что я бисексуал»

— Есть такой хороший писатель Захар Прилепин…

— Да, знаю, талантливый человек.

— Он сделал программу к юбилею Высоцкого на канале НТВ, которая меня возмутила, я об этом писал. Там он упомянул вас, вашу песню о Севастополе, а потом сказал: «Вот Городницкий написал эту песню, а теперь выступает против присоединения Крыма».

— Можно выступать против методов возвращения Крыма в родную гавань, но это отдельная вещь. А я говорю только об исторической справедливости и о том, что Севастополь исторически был и остается городом русским, опорной крепостью Российской Империи на Черном море, и три его обороны все удобрены русской кровью. Я так считал и считаю.

— Просто Прилепин как-то очень уж сблизился с властью.

—У меня есть маленькое стихотворение:

— Помните 60-е годы, деление на физиков и лириков?

— Да: «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне, дело не в сухом расчете, дело в мировом законе». Это мой любимый поэт и учитель в поэзии Борис Слуцкий.

— Но получается, что вы как раз счастливо совмещаете в себе и физика, и лирика.

— В таких случаях я всегда говорю, что я бисексуал, извините, народ от этого шарахается. Нет, говорю, тут-то всё в порядке, просто я, может быть, единственный в России заслуженный деятель науки Российской Федерации и в то же время заслуженный деятель искусств Российской Федерации. Вот такой бисексуал.

— Это прекрасное совмещение на самом деле. Помню, в «Очевидное — невероятное» к Сергею Петровичу Капице приходили академик Мигдал, Вячеслав Иванов, которые тоже совмещали в себе эти полярные качества.

— С Вячеславом Ивановым мы были дружны, он замечательный мыслитель был, потрясающий человек. Но Иванов занимался лингвистикой, это все-таки гуманитарная наука. А Мигдал — конечно, да, великий ученый.

— Для меня такие люди в особой цене, у них как бы работают два полушария.

— Это верно. Когда я защищал диссертацию, мой любимый поэт и один из учителей Давид Самойлов написал мне письмо: «Я поздравляю тебя с защитой докторской диссертации» — и дальше: «Ты будешь один из немногих поэтов, которые хоть что-то в чем-то понимают».

«Он был бы прав, если бы меня убил»

— Вы смотрели сериал по книге Аксенова «Таинственная страсть»?

— С интересом читал, а фильм видел только кусочками. После того, как этот фильм имел огромную аудиторию, ко мне пришли продюсеры со сценарием фильма про меня. Фильм должен был называться «Последний романтик» по книге моих воспоминаний «Атланты держат небо», которая, кстати, выдержала пять или шесть переизданий. Вот они и говорят: давайте мы поставим сериал про авторскую песню, про экспедиции… У нас с ними, к сожалению, романа не получилось, потому что я прочитал сценарий, а там что-то подобное именно «Таинственной страсти» — сексуально-детективный фильм. И я, так сказать, от этого дела все-таки шарахнулся.

Кроме того, я знаю, что Евгений Александрович Евтушенко (2 апреля будет первый вечер его памяти в ЦДЛ) хотел подавать на авторов фильма в суд. Я большой поклонник Василия Аксенова, особенно его романов «Ожог» и «Остров Крым», но что касается этой книги… я не думаю, что это его самое лучшее произведение. Понимаете, это все равно что сделать фильм про Высоцкого «Спасибо, что живой» — о том, что он был наркоман. А в «Таинственной страсти» люди выпивали и трахались, и что? Это главное в них? За это мы должны их любить и уважать? Нет, не за это.

И я, кстати, тоже был возмущен камланием по Высоцкому в день его юбилея. Я большой поклонник Высоцкого и считаю его одним из крупнейших русских поэтов ХХ века, но то, что происходило на телеэкране, по-моему, полное безобразие, исключая, конечно, премию «Своя колея». Эти попытки превращения Высоцкого в попсового автора и верноподданного конформиста, конечно, не радуют.

— Слушайте, каким образом можно из Высоцкого сделать верноподданного конформиста?

— Я читал в одной газете статью, что якобы Высоцкий был официальным шутом при Брежневе. Оскорбительнейшие вещи пишут в адрес замечательного человека. Я считаю, что Высоцкого пытались уничтожить два раза. Не могу сказать, что являлся его близким другом, но мы были хорошо знакомы и дружили. Он жаловался мне однажды, что «вот я вроде популярен и все меня любят, но я хотел бы при жизни видеть одно: свою афишу выступлений не в Театре на Таганке, а именно с песнями, напечатанной типографской краской и повешенной официально».

Был ли Высоцкий советским патриотом? Да, конечно, был. Высоцкий мой любимый поэт, понимаете. Ну, послушайте его песню про батальоны, или «час зачатья я помню не точно». Вот я, блокадный мальчишка, нас учили патриотизму фашистские бомбы, а сейчас псевдопатриотизм навязывается нам бюрократическим аппаратом. Это разные вещи.

— Когда вы говорите, что Высоцкий ваш любимый поэт, это дорогого стоит, потому что, мне кажется, что бардовское сообщество достаточно настороженно всегда относилось к творчеству Высоцкого. И Высоцкий тоже держал это сообщество на расстоянии.

— Как профессор геофизики я люблю точные формулировки. Я не люблю слово «бард», оно не русское. Это такой же идиотизм, как русский шансон. Что такое «русский шансон»? Есть русская песня, есть французский шансон, как можно это мешать? У того жанра, к которому меня относят, нет корректного определения, потому что понятие «авторская песня» тоже дурацкое. Песен без автора не бывает. Для меня авторская песня — это Булат Окуджава, Александр Галич, Новелла Матвеева, мой друг, замечательный журналист Юрий Визбор и его первая жена Ада Якушева, Михаил Анчаров, прекрасный прозаик… И еще Юрий Кукин, Юлий Ким… Вот они бардами не были, они были литераторы, и их авторская песня была формой звучащей литературы.

— А куда бы вы поставили Александра Розенбаума, например?

— Когда-то, когда Саша Розенбаум еще работал на «скорой помощи», ко мне его привели, у него даже лысина вспотела от того, что он предстал передо мной как перед стариком Державиным. Он талантливый человек, блестящий эстрадный артист. У него большая харизма, но это не авторская песня, а скорее эстрада.

— Вспомните, пожалуйста, какой-нибудь ваш самый безбашенный поступок по жизни.

— Самый безбашенный поступок по жизни, когда мне пришлось из боевого карабина стрелять в людей с целью их убить.

— Как это?

— Нет, это самый страшный поступок в моей жизни, а безбашенных было много. Безбашенный поступок в моей жизни был, когда, например, по пьянке я дразнил обманутого мужа, который выпустил в меня пять пуль из нагана с расстояния 20 метров. Вот это было безбашенно! И он был бы прав, если бы меня убил. А тот, самый страшный…

В 1962 году под Игаркой я был начальником поискового отряда. Был день шахтера, последнее воскресенье августа, до сих пор не люблю этот праздник. Неподалеку от нас работали зэки или просто бывшие уголовники. На праздник им привезли спирт, они напились. А у меня в отряде была одна симпатичная девица. Они посреди ночи на тракторе приехали, хотели ее изнасиловать. Я их безумно боялся, они издали кричали: «Мы тебя не тронем, отдай только девку». И что я должен был делать, отдать им, а потом повеситься? Я пытался ее защитить. Бог меня миловал, я выстрелил в их предводителя и только сбил с него шапку, оцарапал лысину. А потом они залегли, отползли и уехали. Двух сантиметров не хватило, чтобы я стал убийцей, представляете? Вся жизнь была бы поломана…

Александр Мельман,специально для «Новой»