Специалисты по истории русской философии лукавят и нарочно вводят нас в заблуждение, когда говорят, что первым русским либералом был Петр Яковлевич Чаадаев, а первым либеральным текстом — его «Философические письма», в которых он жаловался на отсталость России.

С точки зрения национальной истории Чаадаев, может быть, и был первый. Но кто сказал, что до того, как об отсталости России написал этнический русский, о ней не рассуждал представитель другой национальности на своем родном языке? Мы знаем, что первые образованные люди в Москве, которые могли написать нечто подобное, были родом не из Московии. Первыми физиками были голландцы, немцы, шведы. Первыми лириками — греки, киевляне и беларусы, выпускники знаменитой Киево-Могилянской академии.

Не нужно много фантазии, чтобы представить, что могли написать о средневековой Московии — у которой не было ни университетов, ни книгоиздания, ни кофеен — судостроитель из Голландии, преподаватель церковной риторики из Киева и переводчик библейских текстов из Салоников. Что на самом деле думал о Москве Феофан Прокопович, ставший при дворе царя Петра кем-то вроде главного — и единственного — интеллектуала?

Прокопович собрал огромную библиотеку, но с кем он мог обсуждать прочитанное? Насколько суждения Феофана о Московии были жестче и радикальнее суждений Чаадаева?

Выходцы из Киева селились в Москве на улице Маросейке и дальше, к Хохловской площади, Хохловскому переулку, вокруг храма Троицы в Хохлах. О чем беседовали выпускники Киево-Могилянской академии, собравшись за закрытыми дверями, чтобы, не дай бог, не услышали московиты с их обостренным чувством собственной мировой значимости? Кто знает, может быть, тезисы «Философических писем» Чаадаева впервые были озвучены и записаны на украинском языке? Во время долгой ночной беседы или в письме, переданном с оказией из Москвы во Львов от одного выпускника академии Петра Могилы другому?

Вряд ли голландцы смогли по достоинству оценить интеллектуальную мощь московских споров о двуперстии и запятых в Псалтыри.

До киевлян в Москву наведывались образованные греки. Приглашенный великим князем Василием грек Максим Триволис — ученый афонский монах, изучавший философию в Падуе, Милане и во Флоренции, в библиотеке Медичи, — в личной переписке с жаром возмущался варварством московитов. Когда его письма были перехвачены, переведены и прочитаны, Триволис оказался в темнице, где и умер. Чем судьба Триволиса отличается от судьбы Чаадаева, объявленного за свои письма сумасшедшим и заточенного в своей квартире на Басманной улице? В начале девяностых Московский патриархат признал Триволиса святым. В Троице-Сергиевой лавре — в месте, где несчастный грек и был замучен, — выставлены его мощи. Учитывая текущую моду на православие, почему бы не признать первым либералом преподобного Максима Грека?

Если мы отложим имперскую гордыню, то увидим, что в письмах Чаадаева не было ничего специфически «философического» и «либерального». Если эти письма поставить в один ряд с письмами украинцев, голландцев и греков, живших в Московии, получится описание страны, отстающей в развитии от своих соседей.

Романовы полагали, что со временем их Московия станет такой же развитой, как Европа, и слободы, вместе с их тайным сарказмом, исчезнут. Увы, путь России в Европу оказался извилистым, и слободы, с их особым мнением, остались. Было бы интересно отследить путь российских медиа от писем и бесед слободы. В конце концов, чаадаевские письма сначала были написаны на французском и во многом совпадают с главами Жозефа де Местра о России и записками маркиза де Кюстина о ней же.