Феликс и урбанисты

— Когда студенты Высшей школы урбанистики начали учиться на Шаболовке, мы увидели памятник Дзержинскому, — ​вспоминает Катя. — ​Собрали небольшую инициативную группу из сотрудников ВШУ, чуть позже к нам присоединился Егор Исаев с факультета коммуникаций, медиа и дизайна. Студентов привлекли значительно позже, уже на исследовательскую часть. Так родился проект «Право на город и право на память».

— «Право на город» — ​одно из ключевых понятий современной урбанистики, оно предполагает, что каждый горожанин участвует в городских процессах, имеет право изменять пространство вокруг себя, — ​рассказывает Катя Дыба. — ​Мы предлагаем подумать над будущим памятников советской эпохе в российских городах.

Катя называет университетский дворик моделью городского пространства, а памятник Дзержинскому — ​тем самым «призраком непроговоренного прошлого, которое предстояло осмыслить».

Начали с разговоров — ​собрались архитекторы, урбанисты и историки. Изучили общественное мнение. «Выяснилось, что значительная часть студентов воспринимала памятник как некий объект среды, он перестал быть памятником личности, превратившись в условный «фонтан», — ​замечает Катя, добавляя, что критики у монумента тоже были.

Инициаторы проекта вскоре узнали, что есть негласное соглашение с прежними владельцами здания, по которому Феликс Дзержинский не может быть демон­тирован. «Условие для нас непонятное, но мы приняли его», — ​говорит Катя и показывает мне снимки Феликса. Вот обнимающиеся студенты на фоне гипсового истукана. Вот его красит рабочий, и кажется, будто памятник обнимает мужчину в строительном комбинезоне.

— Памятник выглядел плохо, были отломаны части тела, не было куска носа. Его хорошо отреставрировали, покрасили в белый цвет и провели мастер-класс для студентов, пригласив экспертов, работающих с вопросами памяти.

Отбелено

Команд было семь, каждая придумала свой проект. Было условие: памятник должен остаться на месте. Некоторые команды его придерживались, другие предложили проекты, где монумент перемещается в пространстве двора.

— Первый проект создатели назвали «Отбелено», — ​рассказывает Катя. — ​Основная цель — ​это критика политики памяти в современной России. Мы не обсуждаем исторический опыт, мы бездумно продолжаем красить и реставрировать прошлое. Авторы предложили поставить рядом с Дзержинским второй постамент. На него — ​ведро с белой краской, которой только что покрасили памятник. Из ведра вытекает белая краска, и к ней примешана красная. Это кровь, которую невозможно закрасить белой краской.

Катя называет этот проект самым радикальным. Были другие, еще шесть — ​проецировать на белый памятник архивные документы и фотографии. Снять Дзержинского с постамента высотой в человеческий рост да так и оставить. Закрашивать памятник белой краской до тех пор, пока он не превратится в лишенную всяких черт мумию — ​безликое нечто, собирательного идола, отмытого добела.

Но больше всего Кате нравится проект «Пространство свободного диалога»: «Эта команда предложила не трогать Дзержинского, а установить перед ним стену, прозрачный щит из оргстекла, на котором разместить информационные таблички с исторической справкой. На щите из оргстекла прохожие смогут оставить свои ответы на вопросы «кто это?», «что он здесь делает?», «как я к нему отношусь?». Вокруг можно обустроить пространство, где можно проводить дискуссии и лекции. Эта идея никак не вмешивается в памятник, но при этом дает возможность задуматься о прошлом». Этот-то макет и стоит у Кати на столе.

Авторы «Права на память» рассчитывают, что один из проектов появится в университетском дворике, если его поддержит ректор Высшей школы экономики. Недавно итоги конкурса проекта были опубликованы на сайте.

Я спрашиваю, как Катя называет памятник в университетском дворе.

— В переписке я просто пишу «Д»… Упрощаю для скорости, но в этом есть и ирония — ​человек, чье имя нельзя/не хочется называть.

Памятники новые, непривычные

Летом 2017 года пять дней подряд участники совместного проекта InLiberty и архитектурной школы МАРШ при поддержке Фонда Михаила Прохорова ломали голову над проектами новых памятников. Каждый из них должен был стать рассказом о «событиях недавней истории, в которых российскому обществу удалось отстоять свои свободы или завоевать новые».

В комментарии «Новой газете» архитектор и художник, основатель архитектурной школы МАРШ, Евгений Асс сказал, что акция получилась значимой и с политической, и с художественной точки зрения.

— Все семь работ были сделаны в непривычных для сегодняшнего дня монументального искусства формах. Были привлечены новые технические средства. К примеру, в работе команды под руководством композитора Сергея Невского, посвященной событиям августа 1991 года, активно используется реальный звук тех дней. Работа, которую сделали в группе, которой руководил я, посвящена 19 февраля 1861 года, то есть «Манифесту о свободе». Мы разместили ее в пространстве поселка Хотилово, на полпути между Петербургом и Москвой. Там, где Радищев написал самую яркую главу о рабстве из своего знаменитого сочинения «Путешествие из Петербурга в Москву».

Однако, по словам Евгения Асса, вряд ли можно рассчитывать на то, что в ближайшее время проекты памятников будут реализованы.

25 мая 1989 года. День, когда политика стала публичной

Медиастена у Дворца съездов в Кремле, которая транслирует главные выступления съезда, отрывки из перестроечных фильмов, знаковые телепередачи и одновременно служит музейной этикеткой к самому Дворцу съездов (студия Юрия Сапрыкина).

19 февраля 1861 года. День, когда закончилось рабство

Поле Воли близ села Хотилово между Петербургом и Москвой, где установлен монумент в виде огромных грабель и высажена роща с аудиоинсталляцией из печальных крестьянских песен (студия Евгения Асса).

21 августа 1991 года. День, когда страна победила диктатуру

Несколько скульптур в разных частях города и одна большая скульптурная группа на Горбатом мосту у Белого дома. Они напоминают баррикады и человеческие фигуры, а на самом деле являются аудиоинсталляцией: если прикоснуться к их элементам в определенных местах, они начинают воспроизводить звуки, связанные с событиями августа 1991-го (студия Сергея Невского).

Мнения

— До революции люди старались больше одного памятника в пять лет не «рожать». Александр Опекушин, который создал памятник Пушкину в Москве, или Николай Андреев, автор памятника Гоголю в Москве, читали дневники, встречались с родственниками. Раньше скульпторы делились на тех, кто работал в городской среде, и тех, кто создавал кладбищенские надгробия. Сейчас этого деления нет — к сожалению, надгробное качество ваяния перешло в городскую среду.

Монополизация городской скульптуры тянется из эпохи мэра Юрия Лужкова, у которого было два любимых композитора, два любимых художника — Александр Шилов и Илья Глазунов и несколько любимых скульпторов: Салават Щербаков, Александр Рукавишников, Зураб Церетели и в некоторой степени Георгий Франгулян. Вместе они делят 70% рынка. Оставшиеся 30% остаются молодым подмастерьям.

— Сегодня скульптор — это делец. Направление монументалистики, связанное с объемным человеческим изображением, родом из контртрадиционного искусства. Не существовало в Средние века такой традиции. С большим трудом и медленно она пробивалась в XVIII веке, начиная с Медного всадника. А потом это искусство из контртрадиционного превратилось в традиционное. И сегодня, когда любому человеку, родственникам, гражданам приходит мысль увековечить своего великого предка, а тем более фигуру национального значения, первое, что приходит в голову, — это монумент.

Между скульпторами происходит состязание, борьба за влияние, борьба за заказчиков и за заказы. Качество скульптур отражает эту борьбу. Мы будем встречаться и дальше с нарастающим валом такой продукции. Настоящая монументалистика городу, конечно, нужна. Стыдно Москве не иметь памятника Ивану III. А при этом говоришь и тут же держишь себя за язык, потому что опять примерно понятно, кто будет этим заниматься и что может получиться на выходе. И сразу говоришь: «Может, не надо? Может, еще подождем?»

— В России сегодня нет школы нефигуративной скульптуры. Это связано с тем, что наше общество, на мой взгляд, пока не готово в полной мере воспринимать абстрактные формы вне музейных пространств. Хотя такие формы появляются, но это либо временные памятники, связанные с декоративным украшением города, либо эксперименты в рамках временных же фестивалей. В центре Москвы мы вряд ли в ближайшее время увидим что-нибудь подобное работам Аниша Капура или Луиз Буржуа. Современные художники, работающие со скульптурой, почти не участвуют в конкурсах на разработку проекта того или иного памятника. Тем не менее в городском пространстве появляется скульптура, которую мы можем отнести к современному искусству, но пока она появляется в парках и вокруг музеев. К сожалению, современное искусство в России не отходит от музейных кластеров, держится за арт-пространства как за стенку и опору, ограждающие от провокаций и вандализма.