Им по 19. Производят впечатление 15-летних подростков. Не рослые, худые. На этот процесс не ломятся журналисты, за них никто не вступается (у большинства родители лишены прав). И дальнейшая их судьба с большой долей вероятности известна: если их осудят, никакой другой жизни, кроме зоны, они уже не увидят.

…Вечером 21 февраля 2016 года пять десятков подростков забаррикадировались в бараке. Несколько часов они ломали мебель, выкидывая в окна тумбочки и спинки кроватей. Требовали прекратить издевательства и избиения со стороны сотрудников колонии. Когда приехали родственники некоторых бунтовщиков, протест сошел на нет. Пострадавших не было.

Спустя два дня в колонию приехали члены Общественной наблюдательной комиссии Московской области и прокуратура. Почти все участники бунта написали заявления, в которых подробно рассказали о происходящем.

Большинство от показаний вскоре отказались, и, по заявлению администрации, восемь осужденных стали обвиняемыми в организации массовых беспорядков. Превышения полномочий в действиях сотрудников колонии прокуратура и СК не заметили.

Версия следствия такова: за три дня до «бунта» одному из воспитанников — Максиму Ершову — суд отказал в условно-досрочном освобождении: мол, недовольство остальных воспитанников было вызвано именно этим. Правда, доказательств этому не приводится. О том, что причиной могли быть издевательства не говорится. Организатором бунта назначили как раз Максима Ершова.

Суд начался в январе. Ходатайство защиты о возвращении дела в прокуратуру судья Кудрявцева отклонила: все в обвинении ей понятно.

14 февраля. Заседание началось с 5-часовым опозданием из-за доставки — подростков полдня везли из разных СИЗО. Все восемь в одном «аквариуме». Все в наручниках — конвой объясняет: якобы кто-то угрожал вскрыть себе вены. Сами ребята об этом не говорят. Тройка судей ничего и не спрашивает. только адвокаты по соглашению (их, нанятых правозащитниками, всего двое) задают вопросы, остальные — защитники по назначению — ничем не интересуются. Индифферентны и молодая прокурорша, и представитель колонии — потерпевший.

Из родных — никого. К Владимиру Далевичу пришла только девушка, он сияет, увидев ее в зале.

— Ваша честь, можно как-то решить вопрос с доставкой… — берет слово Владимир Далевич. — И в СИЗО условия тяжелые, нет передач. Дайте разрешение на свидание с девушкой. Родители лишены прав, дедушке тяжело ездить. Нам не дают даже сухие пайки в суд.

— Ну, это не суд виноват, что вы в такие условия попали, а вы, — отвечает судья Кудрявцева. Но после все же даст разрешение на свидание.

— Значит, так, ребятки… — вкладывая в голос материнские нотки, начинает процесс судья и перечисляет личные данные подсудимых. Все закончили ПТУ — преимущественно автомеханики и слесари. — Хорошие у вас руки, — вздыхает Кудрявцева.

19 февраля. Подсудимый Александр Дорожкин просит допустить к делу эксперта движения «За права человека» Петра Курьянова, который будет представлять его интересы в Европейском суде. Судья удивлена: как Дорожкин, у которого адвокат по назначению, вышел на эксперта. Итог: отказать.

Перерыв. Дорожкин и остальные продолжают сидеть в «аквариуме» в наручниках.

…Свидетель обвинения замначальника колонии Александр Чернявский, крупный мужчина лет 50. Бунт 21 февраля 2016 года помнит «в общих чертах, 2 года прошло». Его вызвали из дома. Подростки заблокировались на втором этаже общежития, требовали встречи. Он сразу вступил в переговоры. «На улице валялись предметы интерьера. При мне кто-то выкинул магнитофон… — рассказывает Чернявский. — Разговаривал с Далевичем, Ершовым, Дорожкиным. Просил разблокировать входы, выйти на улицу. Со мной они разговаривали вежливо. Просили вызвать родственников и прессу. Были требования сигарет и телефона».

— Это ребята с трудной судьбой, — говорил замначальника колонии. — Плохого ничего про них не могу сказать. По поводу отказа Ершову в УДО — мы были за.

— Осужденные жаловались на недозволенные методы со стороны воспитателей? — спрашивала прокурор.

— Нет. Трения были. Все бывает в жизни… Я не позволял сотрудникам заниматься беззакониями. Чем были вызваны беспорядки? Наверное, мы не смогли мотивировать Ершова. Другие глядя на него, тоже отчаялись. Юношеский максимализм сработал.

— А как так получилось, что сотрудников не было в помещении 21 февраля? — уточнила адвокат по соглашению Инна Гербовицкая.

— Снимается вопрос, — реагирует судья Кузнецова. — Тут у нас 8 человек обвиняются, а не сотрудники колонии.

Из «аквариума» поднялся Александр Дорожкин:

— А мы вам говорили на беседах, что некоторые сотрудники нас оскорбляют, руки распускают? Я лично говорил?

— Саш, знаешь, если бы ты это говорил… Я бы, наверное, принял меры. Заявления никакие мне не поступали. А то, что между вами и сотрудниками колонии бывает недопонимание, — ну это не заходило в такие рамки, понимаешь… А так я согласен, ты приходил ко мне, мы общались.

— А в том помещении, где мы с вами вели разговоры, видеокамера работала?

— Я тебе так скажу, Саш. Камера работала, ну, а что она дает!? Видеоархив у нас 30 суток хранится.

Адвокаты по соглашению уточняли, известны ли были Чернявскому содержания заявлений воспитанников членам ОНК. Тот их не читал. И все повторял:

— У нас были доверительные взаимоотношения. Мне горько видеть вас здесь. Поверьте, — обратился Чернявский к «аквариуму».

Патетику сбил все тот же Дорожкин:

— Было такое, что вы звонили моей маме (когда воспитанники заблокировали вход. — Ред.) и не положили трубку, и она слышала, что потом происходило. Она в истерике была. Вы провоцировали?

— Саш, да я ничего не провоцировал. Ты уже спровоцировал все сам.

А начальник колонии Олег Меркурьев в суд не пришел — убыл в отпуск.