«Люблю тебя, Петра»

Эльвира Горюхина. 12 января 2006 года, «Новая газета» 

Идея читать книги крестьянам принадлежит великому учителю Адриану Митрофановичу Топорову. Он поделился этой мыслью со своим учеником Степаном Титовым — отцом космонавта-2.

Так в коммуне «Майское утро» в 20-х годах прошлого века начались беспрецедентные в истории культуры чтения мировой классики крестьянам.

Мне выпало счастье знать Адриана Митрофановича. И с тех самых пор, когда наступали времена фольклорных практик, мы со студентами ходили по домам и читали Шукшина, Пушкина, Думбадзе, Бараташвили. Вскоре стало ясно: читать можно все! Пушкин возник сам собой. Вот сидишь в деревенской избе, разговоры разговариваешь о жизни и вдруг вспомнишь ни с того ни с сего:

— А вот откуда такие старухи появляются, что старика со свету сживают?

Все понимают, что разговор пойдет о золотой рыбке. Тут и ответ жди. Наша всегдашняя готовность говорить о Пушкине. Он всегда при нас.

Последняя встреча — 2005 год. Алтайский край. Деревня Верх-Жилино. Отсюда восемь десятков лет тому назад крепкие мужики ушли на пустырь в надежде создать новую жизнь. А вечерами в школе читали Пушкина и Гофмана, Шиллера и Толстого.

Вот и мы читаем.

Иду со студентами читать Пушкина в дом к участнику войны Концевых. У соседнего дома, прислонясь к плетню, стоит мужик. Здоровый. Сильный.

Пушкину присоединяют все. Сказать, что Пушкина не знаешь, — не то что неловко, а вот нельзя, да и только.

Наш новый знакомый — Петр Коржавин. В прошлом — шахтер. Приехал в родную деревню жизнь доживать. Его не любят в деревне. «Больно жадный», — сказала одна старуха.

— Он, видишь, чо сделал? Глашка у его попросила меда. Так он ей стакан дал и деньги затребовал. До чего человек доходит, а?

А вот и не жадный Петр Васильевич. Воспоминания голодного детства одолевают его. Он боится голода. В самом центре комнаты стоит огромный холодильник. Не будет никогда голодать Петруша.

Мы спросили, где хозяйка. Она его покинула, потому как Петруша на другую бабу поглядел.

— А вот Наталья Николаевна своего Пушкина из-за баб не выгоняла, — заметил Коржавин.

Мы принялись доказывать, что у Пушкина после Натальи Николаевны баб не было…

— Да как это не было… Он же живой человек. Все дело в бабах. Все от их идет. Видишь ли, тут дело какое. Жена Пушкина была из графьев. А у их, графинь, про мужика в голове все правильно устроено. А наши чо? С гумна на гумно. Жопой роют, носом ровняют. Не бабы, а сущие курицы.

…Пока мы выспрашивали Николая Кузьмича Концевых о войне, пришел и Петр Васильевич.

— Ты чо-то, паря, приоделся. К чему бы это?

— Дак Пушкина читать будем. Или как?

— Так как же Германн добился тайны трех карт? — кто-то из нас вслух спросил.

— Силой оружия, — ответил Концевых.

Петруша этого не знал, и мы начали чтение «Пиковой дамы».

Он все время прерывал нас:

— Я не успеваю… Не перерабатывается… Что вы так шустрите…

А еще он останавливался, желая упредить события.

— Я понял, ему надо сделаться ее любовником… Старуху надо ублажить.

— Здравствуйте! — заорали мы. — Ей восемьдесят семь лет… Это женщина, по-вашему?

— У графинь все, как у женщин, даже если им сто пятьдесят лет.

Дошли до обсуждения тайны трех карт.

— Давайте разберемся, а то дальше не могу. Значит, вопрос у меня: чем графиня рассчиталась с этим Жерменом? За какие такие заслуги дамочке открыли тайну.

— За дружбу, Петр Васильевич. За дружбу! Век такой был.

— Нет, там еще одно слово было. Поищите… Вот-вот… любезность. Это и есть секс.

Мы шумим. Большой специалист по женщинам, Коржавин имеет свою теорию любовных отношений. Первая жена ему сказала: «Ты не из нашего круга». А какой круг у нее был, черт побери. Но дерево, видать, рубил всегда не по себе.

Каково же было торжество Петруши, когда все его предположения подтвердились текстом.

— Я же говорил. Что вы так запужались? Все начинается между мужчиной и женщиной издаля. А там и секс. Слово маленькое, но объятие имеет большое. Да, я понимаю, у Германна времени не было. А чо он так торопился? Попридерживать себя надо.

Со второй главы Петруше всюду чудилась графиня. Лиза казалась лишней.

— Такую, как она, найдет в другом месте, — бросил реплику.

Был один момент, когда Коржавин не согласился с Пушкиным. Это когда шло описание «отравительных таинств ночного туалета графини». Но это он Пушкину простил.

— А вот откуда у Германна появилась страсть в письмах? Он же не любил Лизу? — это мы удивляемся.

— А-а! — взвивается Петр Васильевич. — Как вы не понимаете. Он же тренировкой вошел в дело. У него самовнушение большое получилось. Вот как я сейчас. Начали читать — ничего не понимаю. А теперь у меня знаете какое развитие идет. Очень большое развитие — скажу я вам.

Петр Васильевич вскидывает руки над головой. Жест спиралеобразный, конца у спирали нет.

Азарт нарастает. Дохожу до слов: «Германн сошел с ума». Реплика Коржавина: «Правильно!».

Закончили читать, и Петруша воскликнул:

— У Пушкина всегда хороший конец… Я это знал…

— Ничего себе! Графиня убита. Германн — в психушке.

— Да вы что? Он же был в душе игрок. Как это там? «Имел сильные страсти и огненное воображение». Это помыслить страшно — огненное воображение. Я даже не знаю, чо это такое. И всю жизнь экономить… А тут такая карта идет, такая пруха. «Германн открыл семерку. Все ахнули». Это вам что? Это же такие минуты в жизни. Всю жизнь живешь — и ничего не случается.

Нет, случилось одно событие. Коржавин однажды выстрелил в себя. Жизнь не задалась. Первая реакция — слезы. Убить себя толком не мог. Показывает шрам.

Пошли домой. Коржавин остановился у калитки своего дома и рассказал, как возвращался из Пятигорска со службы и специально остановился в Москве, чтобы повидать Пушкина.

— Там был народ. И что-то на памятнике написано. Но я не читал. Я-то знаю, что это Пушкин. Кто не знает — пусть читает. Я ему тогда сказал: «Здорово, Пушкин». Кое-кто оглянулся. Ну и пусть!.. А вот у меня к вам вопрос: почему Лермонтов в первые не выбился? У него и книги, и стихи. И дуэль ведь тоже была. Убили ведь его… Кто их расставлят? Кто этим занимается?

На прощание пожимаю руку Коржавину. Она оказалась горячей. Уж не заболел ли?

— Да нет… Вот вы сейчас уедете со своим Пушкиным, а я тут один останусь. Еще кошчонка тут одна прибилась. Слышите, мявкат. В дом зовет. Нет, есть у меня одна семья… пчел.

Он вынес нам литровую банку меда. Мы опешили. Сказали, что приедем. Привезем банку.

— И то правда, — обрадовался Коржавин, — банки уходят, а прийти им неоткуда.

Через год.

Петр Васильевич:

— Вот вы меня все выспрашивали, почему Германн проиграл? Сейчас мне 66 лет, разве в пятнадцать я бы это понял? Так вот, это Пушкин не дал ему выиграть. Германн все рассчитал, а Пушкин его переиграл…

Мы уже уходили из дома. Вдруг он окликнул нас:

— Я ведь вам тогда не все обсказал. Главное — в чем дело было? Я когда поздравствовался с Пушкиным, он мне говорит: «Здорово, Петр». Вот прямо так. Ей-богу. Выходит, Пушкин мне ответил.

Август 2005 года.

У Петра семья образовалась. Он сошелся с Валентиной. Она на пенсии, как и Петр. В доме появились веселенькие занавески и новые половики. И всегда горячая пища.

Когда заходит речь о Пушкине, Валентина причитает: «Убили! Убили!».

Коржавин:

— Все это пустое. Пушкин к жизни своей нашел главную рифму. Сам сделался, как стих.

…А теперь — на другой край деревни. К Полине. Ей за восемьдесят. Она про жизнь знает все. Телевизор не смотрит. «Темно показывает, — говорит. — Да и привират».

Будем читать «Сказку о рыбаке и рыбке».

Начинаем сразу:

— Почему в заглавии нет главной героини — старухи?

— А он ее исключил. За поведенью исключил. Я с им сильно согласная.

— Ну и старуха… — пеняем мы.

— Да не в ей дело… Все дело в рыбке. Она виновата и будет. Такое попущение человеку сделать… Мыслимо ли… Рази ж можно. Совсем рыбка человека не понимат… Вся жисть идет по этой книжке.