— Дом музыки, — убежден Владимир Спиваков, — занял важную нишу в культурной жизни города и стал визитной карточкой Москвы. От первых концертов с участием Лучано Паваротти, Пласидо Доминго, Джесси Норман до настоящего времени он — центр притяжения творческих сил. Здесь началась не одна мировая карьера.

По мнению Спивакова, не менее важно, чем выступающие на сцене Дома музыки исполнители мирового класса, то, что он стал одним из любимых мест семейного досуга.

— Владимир Теодорович, вы не раз говорили: дети должны знать, что их любят, и создали Международный благотворительный фонд, еще когда благотворительность считалась буржуазной блажью.

— Я хорошо помню, как моя мама, которая пережила ленинградскую блокаду, надписывала конверты с посылочками, отправляя их людям, оказавшимся в нужде. При распаде СССР больше всего пострадали самые уязвимые слои населения — старики и дети. И я спросил себя: чем я могу им помочь? Вместе с моими соратниками Екатериной Ширман и Петром Гулько мы и создали фонд.

Благотворительность заключается не только в том, чтобы давать деньги, но и в заботе о развитии талантов. Дети, как правило, играют на сквернейших инструментах. Какую технику может показать кларнетист, если в инструменте семь трещин? Я всегда даю молодым талантам возможность играть с нашим оркестром. Для них это событие и школа. Я хочу, чтобы дети верили в чудо. И уверен, что они продолжат мое дело.

…Когда-то не было Дома музыки, ютились чуть ли не на кухне, и представить было невозможно, чтобы посланцев фонда принимал принц Чарльз, а слушать их приезжал на Сардинию папа Франциск I. Двадцатилетию этой организации была посвящена красочная брошюра, оформленная рисунками детей, которые занимаются в мастерских и студиях фонда. В ней рассказывается о нередких случаях исцеления, казалось бы, безнадежно больных детей. Одна из программ называется «Дети на обочине». В ее поле зрения — колонии для малолетних правонарушителей, дети-сироты, дети-инвалиды, воспитанники детских домов. Благотворительность, по мысли Спивакова, и призвана помочь им одолеть беду.

— Фонд, — признается он, — может быть, лучшее, что я сделал в жизни. Через год ему минет четверть века. Приведу одно из многих писем. Оно от мамы мальчика Вильяма Хайло, который учится в ЦМШ по классу скрипки: «Наша семья выражает безмерную благодарность за внимание и материальную помощь в столь сложный период жизни. Очень приятно было получить в подарок книгу с вашей подписью, ваши слова греют душу. Почти семь месяцев Вильям вместе с нами борется за свою жизнь, ребенок не сломался, а только укрепился в своей мечте стать музыкантом… С благодарностью и уважением, семья Хайло».

Самый масштабный и яркий праздник, который ежегодно устраивает фонд, — фестиваль «Москва встречает друзей». Сотни талантливых ребят выступают на лучших концертных площадках Москвы, Петербурга, других городов.

Разумеется, дети — непременные участники музыкального фестиваля Владимира Спивакова во французском Кольмаре. Уже тридцатый год на концерты Спивакова съезжается публика не только Франции, но и соседних стран. Французский президент за заслуги перед своей страной наградил Спивакова орденом Почетного легиона.

В этом году фестиваль будет посвящен замечательному пианисту Евгению Кисину, участнику первого кольмарского фестиваля. Женя, кстати, был одним из первых воспитанников фонда, кому Владимир Теодорович, продав полотно Коровина, подарил рояль.

— Владимир Теодорович, может ли исполнитель быть творцом?

— Думаю, да. Это самое трудное и ценное в искусстве интерпретации. Допустим, Ростропович играет какую-то небольшую пьесу Стравинского, но характер звучания, сам облик исполнителя делают эту пьесу творением. Задача интерпретатора не только выразить эпоху, эстетику музыки, но ее внутреннюю жизнь. Как и в театре, одна и та же фраза может иметь тысячу смыслов.

— Но вправе ли исполнитель вмешиваться во внутреннюю жизнь музыки?

— Вполне. Исполнитель должен найти в сочинении свою гипотезу. Если этого не заложено в его игре, слушатель сразу ощутит пустоту. Ну хорошо, еще один концерт. Нет! Из зала идет огромная энергия, со сцены к слушателям направляется встречный поток.

— Понятие «художник-интерпретатор» включает в себя одни эстетические переживания или гражданские тоже?

— Я не могу ощущать себя гражданином, когда играю Дебюсси. Но когда Шостаковича или Чайковского — да.

— Как художник, что вы думаете о нынешней обстановке в стране?

— Публика, которая приходит на наши концерты, не дает мне возможности почувствовать, что общество изменилось в дурную сторону. Я вижу, что красота не убита, а человеческая душа восприимчива, что люди могут понимать и поддерживать друг друга.

Недавно я читал одно средневековое сочинение, где речь шла о пользе безвыходных ситуаций. Безвыходность понуждает людей искать неординарные пути.

— Какую картину мира предлагают нам современные композиторы?

— Конечно, не картину гармонии. Но, несмотря на разброд, намечается какой-то путь к единению. Рассуждая о Боге, о некоем Абсолюте, мы подразумеваем, что некогда существовала единая и неделимая истина. Люди ее разбили, и эти осколки мы пытаемся сложить в одно целое. В музыке я все это вижу: один композитор излагает свою истину так, другой — иначе, но они движутся в общем духовном потоке.

— Каких композиторов вы имеете в виду?

— Из русских в первую очередь — Шнитке и Губайдулину, эстонца Арво Пярта, английского композитора Джона Тавенера, польского Генриха Гурецкого.

— Старая музыка тоже прочитывается по-новому?

— Мне очень близка позиция Георгия Товстоногова, который на классическую драматургию смотрел глазами современного человека. Однажды мы показали два новых в то время для нас сочинения: «Дивертисмент» Бартока и цикл Шостаковича «Из еврейской поэзии». Программа Шостаковича впервые была исполнена в Москве лет сорок назад, хотя и сегодня она звучит, как будто написана вчера: нужда, горе, а в ответ — цинизм. Но и проблеск света, луч надежды. Барток — человек, который остро предчувствовал войну, концлагеря, метания людей.

— За всю жизнь в музыке ваши вкусы как-то изменились?

— Я бы сказал, что мои интересы расширились. Я и раньше играл современную музыку, но отчасти побаивался: она во многом экспериментальна. А сейчас вошел во вкус и прекрасно себя в этой музыке чувствую.

— Чем вы объясняете долголетие «Виртуозов Москвы»?

— Думаю, не изжила себя идея бескомпромиссного служения искусству. Чем дольше я руковожу оркестром, тем больше поражаюсь его творческому потенциалу. За последние годы, например, мы записали десятки часов музыки. Неплохо бы нашим властям учитывать опыт тех древних правителей, которые поддерживали искусство, понимая, что оно определяет лицо эпохи. А когда под «Пчелку» Шуберта собирают банкет на 1000 человек, лицо эпохи получается уже другое. Жизнь искусства свидетельствует об уровне государственной политики. Если он низкий, хорошего ждать не приходится.

— При всем том, где вам лучше играть — здесь или за границей?

— Здесь. Нигде так полно не воспринимают русскую классику и композиторов XX века, наших соотечественников. За границей «Полька» Шнитке забавное сочинение, для нас — трагическое.

— Что для вас самое ценное в людях? И чего вы им не прощаете?

— Превыше всего ставлю искренность и доброту. Однажды меня прямо с аэродрома доставили на юбилейный вечер Булата Окуджавы. Глядя на портрет этого великого человека, я подумал, что неплохо бы прямо в наших паспортах поместить его строки: «Совесть, благородство и достоинство — вот оно, святое наше воинство… Посвяти ему свой краткий век. Может, и не станешь победителем, но зато умрешь как человек».

Не могу простить, когда человек декларирует одно, а делает другое.

Рассказ о Владимире Спивакове будет неполным без упоминания о его коллекционировании. Минувшим летом в Музее русского импрессионизма он впервые представил 90 работ из своего собрания. Восприятие музыки и живописи у Спивакова переплетено. Сам маэстро в этом смысле приводит в пример работы художника из Петербурга Александра Григорьева, которые напоминают ему музыку Арво Пярта. По окончании выставки Спиваков подарил часть работ Дому музыки.

Ольга Мартыненко