— Современная наука потеряла своего великого представителя, но еще, что, может быть, не до конца осознано, — ученого, задающего меру научного и, если хотите, человеческого поведения. Заведомо недостижимую, но воплощенную в нем и потому существующую в реальности, и это очень важно для всех остальных. Мне кажется, что в новых условиях существования науки и образования вероятность сохранения этого образца исчезающе мала. Тут хочется процитировать Давида Самойлова, но это столько раз делали, когда умирал кто-то из великих, что воздержусь.

Что можно считать основным из того, что сделал Андрей Анатольевич?

Это, как ни странно, сложный вопрос. Андрей Анатольевич сделал очень много, и выбор основного всегда будет субъективным. Но все же первое, что важно понимать: результатом его работы были не только великие книги, но и курсы лекций, которые он читал в МГУ, и отдельные выступления.

Эти выступления были очень важны как места научных встреч для разных поколений лингвистов (и не только лингвистов), хотя ядром этих встреч всегда были молодые люди, студенты и даже школьники. В последние десятилетия сложилась определенная традиция таких публичных выступлений и мест, где они проходили, своего рода ежегодные циклы.

• Самыми многолюдными были лекции-отчеты о новгородских экспедициях в МГУ, это обязательно переполненные аудитории с забитыми проходами и стоящими слушателями, причем не важно, какого размера изначально была аудитория. Летом, в июле Андрей Анатольевич приезжал к нам на Летнюю лингвистическую школу — сначала в Дубну, а потом и в Вороново, и читал специально подготовленную для школьников лекцию. И были еще лекции в школе «Муми-Тролль».
• Если же вернуться к книгам, то я бы выбрал «Русское именное словоизменение» и «Грамматический словарь русского языка», вышедшие, соответственно, в 1967 и 1977 годах. Это совершенно строгое и исчерпывающее описание русского словоизменения. Если хотите, это алгоритм построения всех форм русских слов с учетом ударения, превосходящий по строгости все современные работы в области морфологии не только русского, но и других языков. Людям трудновато пользоваться таким словарем, зато в наступившую эпоху компьютеризации он замечательным образом лег в основу разнообразных компьютерных программ (spell checker, поиск и других).
• Далее «Древненовгородский диалект», в первый раз появившийся в 1995-м году, который основывался на многолетнем исследовании новгородских берестяных грамот. Описание этого диалекта вплотную подвело нас к пересмотру истории русского языка, поскольку роль древненовгородского диалекта в ней была недооценена.

• Книга «Слово о полку Игореве: взгляд лингвиста» (первое издание в 2004 году) поставила точку в дискуссии о подлинности этого текста, в определенном смысле ключевого для истории русского языка и русской литературы. В ней с необычайным изяществом была показана ничтожная вероятность подделки, а доказательство подлинности основывалось на исключительно лингвистических аргументах. Эта книга, пожалуй, наиболее известна широкому читателю.
• Наконец, поступлю совсем субъективно и отнесу к «основному» речь Андрея Анатольевича на церемонии вручения ему премии Александра Солженицына в 2007 году. Ее простота, точность и глубина сделали ее, по существу, манифестом ученого в новой социальной реальности, в условиях новой битвы профессионалов и дилетантов. «Истина существует, и целью науки является ее поиск» — это одновременно и аксиома, непоколебимая в вечности, и спорный постулат, требующий постоянного доказательства в современности.

Можно ли говорить о том, что одной из важнейших задач Зализняка была популяризация идей и открытий современной лингвистики?

Если честно, то не знаю. У меня самого сейчас впечатление, что я занимаюсь очень субъективной реконструкцией жизни Андрея Анатольевича. Мне кажется, делом его жизни была наука, язык, исследование языка и постоянное удивление и восхищение от того, как прекрасен и строг, непредсказуем и в то же время закономерен язык. И была еще потребность делиться этим не только с узким кругом специалистов, а вообще со всеми.

Кроме того, он, конечно, рассказывал в основном о своих открытиях (даже курсы лекций санскрита или арабского он читал, как правило, по своим собственным «улучшенным» грамматикам). Повторю еще раз, он делился своими идеями и открытиями, и это становилось мощнейшей популяризацией современной лингвистики. Но вот было ли это для него какой-то особой да еще и важнейшей задачей? Не думаю.

Чем научная работа Зализняка отличалась от работы его коллег?

Чуда не объяснишь. Но, в частности, секрет в невероятной огромности научного замаха и в простоте и точности достигнутых результатов, которые вместе дают эффект гениальности. Андрей Анатольевич все делал до конца и никогда не останавливался. Над «Грамматическим словарем» он работал около 20 лет, но, когда он вышел, это была исчерпывающая и абсолютная картина русской морфологии. Кому-то на подобный труд не хватило бы всей жизни, кто-то бросил бы на полпути, а Зализняк дошел до конца и отвечал за каждое слово в словаре.

У всех его книг была долгая и счастливая жизнь, они переиздавались, и часто это были переработанные и дополненные издания, то есть даже после достижения совершенного результата работа продолжалась; прежде всего, конечно, в исследование включался новый материал.

Почему возникало и не уходило ощущение, что академик Зализняк был очень современным ученым?

Мне кажется, что Андрей Анатольевич настолько опередил свое время, что этого запаса хватило бы еще надолго. Я уже сказал, что ценность «Грамматического словаря», очевидная и с самого начала, была осознана заново в компьютерную эпоху, когда появились новые требования к точности и эксплицитности исследования, а у него они были изначально. И выскажу еще одну субъективную мысль. По-моему, ощущение современности некоторых областей возникало именно потому, что ими занимался Андрей Анатольевич. Есть ученые, которые чувствуют модные, современные тенденции в науке и занимаются этими направлениями, а он сам создавал научную моду и научные тренды исключительно тем, что брался за определенную проблему.

Что останется из сделанного им?

Я думаю, что останется все просто в силу качества сделанного, хотя внимания к некоторым областям будет меньше, и тут уж дело чести его последователей и учеников удержать это внимание. А широкой публике запомнится ярчайшая личность, веселый и ироничный, увлекающийся и увлекающий за собой человек, верящий в силу разума и готовый бесстрашно взяться за решение любой задачи, а потом поделиться своим решением.

Представьте себе гениального фокусника, который после каждого фокуса показывает публике, как он устроен, и не боится этого, потому что фокусы никогда не закончатся. Ученый, конечно, не фокусник, но эффект неожиданности от яркого открытия бывает сопоставим.

Кто из современных лингвистов продолжает работать над его темами?

Здесь снова кроется парадокс. Почти все известные российские лингвисты в той или иной мере учились у Андрея Анатольевича, либо непосредственно — были его студентами или ходили на его лекции, либо опосредованно — через статьи и книги. И совершенно неважно, занимаются ли они теми же или близкими темами. Что говорить, мы все (почти все) ученики академика Зализняка в смысле научного стиля. С другой стороны, если говорить об узком круге учеников, то это гораздо более тонкий вопрос. Я в студенческие годы писал у Андрея Анатольевича курсовые и даже диплом, потом недолго был аспирантом, но поменял тему и занялся другим. В мои зрелые годы мы общались на лекциях, у него дома, в частности, на его днях рождения, но я не помню, чтобы Андрей Анатольевич меня чему-то буквально учил. Я задавал много вопросов, особенно в молодости, и некоторые его ответы я запомнил на всю жизнь. Приведу два примера.

Когда я учил иностранные языки и читал книги, я, будучи педантом, за каждым неизвестным словом лез в словарь. Это замедляло процесс чтения и нервировало. Я пожаловался Андрею Анатольевичу, на что он посоветовал не лезть в словарь, столкнувшись с неизвестным словом, а постараться понять смысл из контекста и ждать, когда это слово встретится второй или третий раз. Когда же это случится, и я опознаю его как старого знакомца, когда оно начнет меня раздражать, вот тогда можно справиться в словаре. Я последовал совету, и дело пошло значительно лучше.

В какой-то момент я снова пожаловался ему, сказав, что, по-видимому, не предназначен для научной деятельности. Я могу решать поставленные передо мной задачи, но совершенно не способен сам придумать, чем заняться. А Андрей Анатольевич ответил, что это не беда, надо немного подождать, научно повзрослеть, и темы сами будут вырастать из обычных занятий. Я последовал и этому совету, и темы пошли одна за другой.

Достаточно ли этого, чтобы считать его своим учителем? Вернее, иначе: решусь ли я назвать себя его учеником? Очень хочется, но, пожалуй, не решусь.