22 июля 1995 г. Суббота. Поезд: Псков — Порхов. Дописывал в Порхове. «Глазами юноши, потрясённого идеей справедливости».

Сегодня в час дня в Пскове, у областной детской библиотеки имени Каверина, открывали памятник героям «Двух капитанов». Говорили, что он станет местом встреч и свиданий, что и в новом веке сюда будут приходить наши внуки.

На первом эскизе памятника Каверин написал: «Этот проект прекрасно передаёт содержание и нравственную цель моего романа». Цель им мыслилась так: увидеть мир глазами юноши, потрясённого идеей справедливости.

Уместно ли открывать памятник литературным героям именно сейчас, когда нам не до памятников? Но, как замечено было в одном из выступлений, это чисто русская национальная наша черта: в самые смутные времена на Руси больше всего возводилось храмов и памятных знаков — укоров, напоминаний о вечном, горнем, святом.

— Впрочем, только ли на Руси? — говорил на открытии Валентин Курбатов. — Любая нация, ставя монументы литературным героям, увековечивает в них свои лучшие черты. Том Сойер и Гекльберри Финн на американской земле — это память о детстве. Дон Кихот и Санча Панса — память о мудрости. Василий Тёркин в Смоленске — память о первопричинах нашей Победы.

Два капитана, по его мнению, — памятник весьма тревожного свойства. Урок и напоминание о том, кем мы могли стать — рыцарями справедливости. Но не стали. Предав то, что двигало Двумя капитанами и их прообразами — от Седова и Вилькицкого до Шмидта, Воронина, Кренкеля, Чухновского, Ляпидевского. Арктика ведь для России ХХ века — не просто географическое понятие. Заструги скóльких российских характеров и судеб заточены жестокими полярными пургами!

Зрелище бессмертия, о котором пишет Каверин, оставляет нас. Кем же мы в таком случае хотим увидеть себя в грядущих памятниках? Нацией банковских вкладчиков и торгашей? Но не забудем, что драгоценные строительные чувства соединяли в веках эту нацию и, дай Бог, будут её ещё соединять.

Конечно, не всё так категорично. И нация, поставив памятники Третьякову, Морозову, Леденцову, нисколько не покривила бы душой относительно лучших своих черт. Но в главном он прав.

Между прочим, памятник завязан в единую композицию и со зданием детской библиотеки, и с вековыми деревами соседнего парка, и с храмом Анастасии Римлянки XVI столетия.

Когда его, памятник, открывали, над городом собирались тучи. А потом, между четырьмя и пятью пополудни, разразилась стремительная летняя гроза. С проливным дождём, с потоками на улицах.

Пусть время до крови сурово, Пусть бронза омыта грозой И совести честное слово Горючей разъято слезой –

Сойдёмся мы всё-таки вместе У наших святынь. И тогда Над храмами древних предместий Полярная вспыхнет звезда.

И мы средь враждующих станов Уверуем в эту звезду, В свиданье у Двух капитанов В две тысячи первом году.

23 октября 2002 г. Среда. Странное сближение с Шекспиром. Андрей Чернов пригласил меня на сегодняшний предпремьерный прогон «Гамлета» в постановке Дмитрия Крымова. Вернувшись домой после спектакля и включив телевизор, узнал о захвате театрального центра на Дубровке. Странное сближение Шекспира с трагедией «Норд-Оста». Террористы ворвались на сцену, когда на другой сцене Гамлет произносил своё «to be, or not to be» в новом, шокирующем многих переводе Андрея, уже двадцать первом, если считать с XVIII века, и посвящённом памяти его тёзки, «русского Гамлета XX столетья» — Андрея Донатовича Синявского.

21 декабря 2002 года. Суббота. Кто вы, сегодняшние Катя и Саня?Когда в 1995 году я писал о «свиданьи у Двух капитанов в две тысячи первом году», «2001» было в тот момент просто цифровым обозначением маячившего в шестилетнем отдалении начала нового века. Никто ведь в мире, и я в том числе, не ведал тогда, что 11 сентября 2001 года террористы нанесут удар по Вашингтону и Нью-Йорку. Что 19 октября 2001 года, в пушкинский День Лицея, отправится в дальнее плавание «Норд-Ост» — мюзикл по мотивам «Двух капитанов», имевший ошеломительный успех и вполне заслуженно удостоенный «Золотой маски». А год и четыре дня спустя…

Екатерина Гусева и Андрей Богданов — Катя Татаринова и Саня Григорьев в «Норд-Осте» — играли на сцене одну из самых красивых легенд ХХ века о торжествующей любви. Трагедия — уже XXI века — на Дубровке развела их по разные стороны от линии фронта. Но так и не смогла разъединить.

23 октября она не была занята в спектакле. Вечером звонок Сергея Ткачева, режиссера, в двух фильмах которого снималась. И странный вопрос: «Где ты?». Потом: «Норд-Ост»… «Норд-Ост»… «Норд-Ост»… Как: SOS… SOS… SOS… — «Что с «Норд-Остом?» — «Беда». Она включила телевизор и…

Вскоре она была на улице Мельникова.

А Андрей в это время уже был заложником террористов, захвативших Театральный центр на Дубровке. Потом, после штурма, она встретила его на пороге больницы. Позже с телеэкрана сказала: «У нас есть финальная сцена, когда герои встречаются на Крайнем Севере после нескольких лет разлуки, войны. Только теперь я знаю, как это на самом деле надо играть».

Я встретился с Катей и Андреем почти через два месяца после событий на Дубровке, чтобы подготовить беседу с ними в новогодний номер «Новой газеты». Сегодня кончил расшифровку диктофонной записи беседы.

— Давайте знакомиться. Если все мы — из своего детства, то из какого детства вы, сегодняшние Катя и Саня?

Катя: Я — из обыкновенного московского детства. С детсадом. С пионерлагерями каждое лето. Когда в День траура мы возлагали цветы к «Норд-Осту», ко мне подошел мужчина с сыном и женой. Знаю точно, где-то его видела. Но где? Он говорит: «Я же Годунов». И я узнала своего вожатого в пионерлагере. Он, оказывается, стоял трое суток возле ДК на Дубровке и вот теперь пришел с цветами всей семьей.

Совсем маленькой занималась в школе олимпийского резерва, где готовили будущих гимнасток сборной СССР. Но лишь до первых открытых соревнований. Когда бабушка увидела, что вытворяет ее четырехлетняя внучка на бревне, на брусьях, на батуте, она ужаснулась и встала в позу: «Возить тебя не буду». А возить меня на тренировки больше было некому. Папа и мама работали. Так кончился мой большой спорт. Хотя позже я довольно профессионально занималась и фигурным катанием, и плаванием в «Олимпийском».

Семь лет танцевала в ансамбле грузинских танцев «Колхида» Реваза Джаниашвили. Мечтала тогда стать балериной. Боготворила Уланову (и сейчас боготворю). В старших классах играла в школьном театре «Набат». Им руководила учитель истории, директор школы Элеонора Юрьевна Бараль. На последнем звонке мы устроили «капустник», и у меня была целая феерия перевоплощений и спешных переодеваний между номерами. В конце ко мне подошла Галина Петровна, ассистент Евгения Симонова, — она присутствовала на нашем «звонке»: «Девочка, Евгений Рубенович набирает сейчас курс в Щукинском училище. Не хотите попробовать?». (Это был самый последний его курс).

Захотела — скорее для эксперимента. Поступать же серьёзно и довольно основательно готовилась в один из фирменных химических вузов. Родители проводили меня туда на экзамен по математике. Посмотрела задачи. Поняла: решить могу. Подняла руку: «Можно выйти?» И ушла. Дело в том, что в тот же самый час в Щукинском начинался главный конкурс, к которому я, оказывается, была допущена с прослушивания, минуя три тура.

В училище все экзамены сдала на пять. И споткнулась на коллоквиуме. Стыдно признаться, но я позорно не знала историю легендарной вахтанговской «Принцессы Турандот»! Думала — все, конец. Но надо мной сжалились и поставили четверку. Первое, что сделала в тот же вечер, — пошла на «Принцессу». Потом, уже на третьем курсе, сама играла в массовках в этом спектакле.

После диплома — главная роль в первом фильме Николая Лебедева «Змеиный источник» и смотрины в театрах. Брали в один большой, уважаемый мной московский театр. Но честно предупредили: на каждую женскую роль у них по три-четыре состава, и поначалу нужно посидеть, подождать, поучиться, глядя на работу старших товарищей.

Следующий показ был в Театре Марка Розовского «У Никитских ворот». Беседа с Марком Григорьевичем решила все. Учиться, работая с таким режиссером, — куда интереснее, чем учиться вприглядку. Сыграла у него няньку Варьку из рассказа «Спать хочется» в спектакле «Доктор Чехов», главную роль в «Бедной Лизе», Ольгу Ильинскую, Сонечку Мармеладову. Начала репетировать Аню в «Вишневом саде». И тут — «Норд-Ост».

Андрей: А я безотцовщина. У меня одна мама и старшая сестра Оля. Родился в Белоруссии, в городе Глуске Могилевской области. Жил потом в тверских краях, в Торопце, который и считаю родным. Учился в школе нормально, а в музыкальной — на «отлично». Мой педагог Татьяна Евгеньевна Бусыгина посоветовала поступать в Тверское музучилище. На вокальное отделение, о котором мечтал, не взяли: 14 лет, как раз мутация голоса. Поступил на фортепьянное. После второго курса решил переводиться на вокал. Но мне сказали: одно дело руки, другое — голос, поступайте заново.

Был молодой, горячий. Забрал документы и уехал домой, в Торопец. Работал во Дворце культуры методистом агиткультбригад, разъезжавших по деревням. Дальше — армия, войска связи. Муром, потом Ленинградская область. Вернувшись, все-таки поступил в Твери на вокал. Как-то к нам на гастроли приехал театр «Геликон». Его руководитель Дима Бертман, прослушав меня, посоветовал поступать на курс ГИТИСа, который набирал его педагог.

Параллельно, начиная со второго курса, пел в детском музыкальном театре «Экспромт». Потом пригласили в театр Чихачева.

А дальше — «Норд-Ост». Пошёл туда по звонку моего друга ещё по тверскому музучилищу Алексея Россошанского. Кстати и в «Норд-Осте» он играет моего, то-есть Сани Григорьева, друга — Вальку.

— Фазиль Искандер назвал «Двух капитанов» Каверина «Тремя мушкетерами» наших дней. Согласны? Ваша первая встреча с этим романом? Как он лично для вас трансформировался в мюзикл «Норд-Ост»?

Андрей: Наверное, Фазиль Искандер прав. Но знаете, когда я впервые прочел роман Каверина? Когда пришел в «Норд-Ост». Шестисерийный фильм «Два капитана», правда, видел раньше. Запомнил Богатырева в роли Ромашки. Читал первый раз чисто «профессионально», сосредоточиваясь на том, что работает на роль. Как учили: не персонаж сам по себе, но вы в предлагаемых обстоятельствах. А в свое удовольствие «Двух капитанов» прочел уже совсем недавно. Сейчас семья по очереди читает. И все дают советы.

Катя: С Искандером согласна, но только отчасти. Впервые оба романа прочла в детстве. Когда начала работать над ролью Кати, в «Двух капитанах» чуть ли не на каждой странице появились мои закладки. Даже переписывала — этому нас еще в училище учили — в тетрадку, что и как о моей героине говорят другие персонажи книги. Какие платья она носила, как закалывала волосы — все было важно, любая мелочь. Я тащила за собой из книги на сцену целый шлейф событий, которых не было в либретто.

При этом в самом романе принимаю не все. Мне, например, претит жестокость финала. Зачем добивать старого, больного человека с палочкой, когда сама судьба его уже наказала?

— Жестокость справедливости вас коробит?

Катя: Да.

Андрей: А меня не коробит. Справедливости так не хватает нашему времени!

— Естественно, создатели «Норд-Оста» выбирали вас не только по вокальным и артистическим данным, но и по своим представлениям о каверинских героях. Ну а изменило ли что-либо в вас самих «вживание» в образы Кати и Сани, в вашем понимании возможности или невозможности таких идеальных ориентиров в жизни?

Андрей: Когда мне дали прослушать версию мюзикла и спросили «Ну как?», я сразу сказал: «Это мое. Готов играть любую роль». Правда, не ожидал, что во мне увидят Саню Григорьева. Что-то стержневое во мне эта роль, наверное, изменила. Вернее, сконцентрировала и четко выразила то, что во мне присутствовало, но в рассеянном, непроявленном виде. У нас с Саней Григорьевым все-таки есть нечто общее. Не все. Но что-то есть.

Катя: В «Норд-Осте» мне предложили роль, о которой можно только мечтать, ради которой на год-полтора стоило отказаться от театра (любимого театра!), кино, от всего на свете. Но эта роль требовала классического вокала, чему учат 4—5 лет в музучилищах и вузах и чего у меня не было. Дирижёр, музыканты говорили Васильеву и Иващенко: «Господь с вами, что вы делаете? Вы с ума сошли! Это же махровый непрофессионализм!». Но Васильев и Иващенко — спасибо им — в меня поверили больше, чем я сама. Я чувствовала себя какой-то скалолазкой. Докарабкаюсь ли по отвесной скале до вершины? Или сорвусь?

Пришлось овладевать делом, для меня абсолютно новым: постановкой голоса. За год до премьеры начала заниматься с Вячеславом Николаевичем Осиповым. Приезжала к восьми утра. Потому что в девять уже должна была сидеть в другом месте на гриме — снималась в фильме «С днем рождения, Лола». Съемки — до девяти вечера. Тринадцатичасовой рабочий день. И так — месяц за месяцем.

Я, наверное, тогда напоминала того майского жука, который по всем законам аэродинамики летать не должен. А летает. «Норд-Ост» стал такой школой преодоления, какой в моей жизни раньше, пожалуй, не было. Хотя всякое бывало.

В фильме 1955 года Катю Татаринову сыграла Ольга Заботкина. Там была такая данность, такая целостность, такое совпадение личности и образа! Но «Катя Татаринова — это я в предлагаемых обстоятельствах» — мне о себе так не сказать. Я слабее ее. В ее арии есть слова: «Не сгинешь под водой и не сгоришь в огне. Ты сможешь, ты сможешь!». Поначалу я самой себе это пела. Сквозь зубы пела.

Но в конце концов приближение к образу, видимо, случилось. Мне дорого, что после премьеры «Норд-Оста» ко мне подошел сын Каверина и сказал: «Если бы отец был жив, такая Катя Татаринова ему бы понравилась».

— Когда готовился мюзикл по «Двум капитанам», многие пребывали в сомнении. Молодым, вероятно, понравится. А старшим? Но вот вышел «Норд-Ост», и оказалось: ему все возрасты покорны. На него ходили семьями, от дедов до внуков. Почему так?

Андрей: В вашем вопросе — уже ответ. Это спектакль о вечном. О справедливости. О любви. А любви, действительно, все возрасты покорны. К тому же современная музыкальная форма. Да еще содержание и миропонимание свое, отечественное. «Норд-Ост» лишний раз подтверждает, что Каверин написал вечную книгу, открытую для интерпретаций во все новых и новых поколениях.

Катя: Я, между прочим, тоже вначале сомневалась. Но когда прослушала кассеты, где Васильев и Иващенко спели за всех персонажей весь мюзикл, совпадение с духом каверинского романа мне показалось полным. Эти архиталантливые люди совмещают в себе великое множество самых разных способностей. Прежде чем взяться за «Норд-Ост», они изучили все, связанное с «Двумя капитанами», консультировались у специалистов, встречались с родственниками Каверина. И им удалось собрать в одном действе те человеческие ценности, которые у нас еще сохранились. Этим, наверное, потом многое объясняется…

Опыта ежедневных многомесячных спектаклей в стране не было. Такой опыт есть на Западе. И мы его, конечно, осваивали. В свой отпуск я девять дней прожила в Нью-Йорке и посмотрела восемь бродвейских мюзиклов. У них — школа высочайшего профессионализма.

Но зато у нас — школа переживания, традиции русского психологического театра, где великие мастера не пытались докричаться до зала, а заставляли зал прислушиваться к себе. Ну как, например, возможно сыграть сцену в блокадном Ленинграде на голом профессионализме, без полной душевной самоотдачи — до предела, до изнеможения, так, чтобы до 1200 человек дошло: несмотря ни на что, любовь жива, любовь спасет, надо только верить и надеяться?

Андрей: А дети в мюзикле — особый разговор. Играя на сцене очень весело, раскованно, они продолжали играть в свои детские игры. Как в жизни. И поэтому нам, взрослым, никогда их не переиграть.

Катя: Когда Театральный центр захватили террористы, детей педагоги все никак не могли утихомирить. Они как бы продолжали играть. Воспринимая все случившееся если не как «Зарницу», то уж, во всяком случае, как некий кинобоевик.

— Маленькая девочка, освобожденная еще до штурма, сказала: «Было страшно, но нескучно».

Катя: Даже когда прошли у нас похороны, для детей все это оставалось пока каким-то приключением. Может, позже до них дойдет. А может, и нет.

— Кто ваши «близнецы» — другие исполнители ролей Кати и Сани?

Катя: Нас с Викой Соловьевой и Машей Шорстовой трое.

Андрей: А «старший» Саня — я и Максим Новиков. Сейчас он работает в мюзикле «Чикаго», на замене Киркорову. Говорю «старший», потому что наши герои представлены тремя возрастами. Больше всего «близнецов» у самых маленьких. Там вообще им не надо петь. Но и даже на роли «немых» мальчиков строго отбирали очень талантливых ребят, в том числе и по вокальным данным. На будущее.

Катя: А Катя и Саня в отрочестве — Кристина Курбатова и Арсений Куриленко — погибли после штурма.

Андрей: Кристина часто подбегала ко мне после того, как сыграет: «Ну как? Получилось?». Это потому, что я ей всякие советы давал. Очень толковая и веселая была девочка. А Арсения только что ввели на роль.

Катя: И он тоже замечательный, обаятельный был мальчишка. Буквально накануне я подошла к нему, похвалила. И он, по-моему, обрадовался.

— Один из участников «Норд-Оста», чтобы поддержать сидящую рядом с ним в зале заложницу, напел ей арию Кати. И это помогло лучше всякого психотерапевта. Ну а вы, вспоминали ли вы в те дни и ночи о «Двух капитанах» и «Норд-Осте»? Или тогда было не до книг и песен?

Катя: Может, где-то в подсознании и «Два капитана», и «Норд-Ост» были. Но ни о чем другом, кроме наших (а нашими стали все, кто находился в зале), мы тогда не думали. Мне казалось: спасти их может только чудо. И в душе я молилась о чуде.

Стало страшно, когда 26-го часа в четыре вернулась домой и в шесть или в семь сквозь полусон увидела на телеэкране, как из здания выносят трупы. Мы ведь в ту минуту ничего ещё не знали об усыпляющем газе.

Но самое страшное — когда нам совали в лица змеиные головки микрофонов, требовали, чтобы мы чего-то там говорили, комментировали (я с удивлением потом прочла в некоторых газетах интервью со мной, которых никому не давала). Мы умоляли: подождите, через месяц, полмесяца ответим на все ваши вопросы. Только не сейчас. Поймите же! А нам говорили: но через неделю это уже никому не будет интересно. Вот это было самое страшное.

Что мы могли сделать? Просто были рядом. И те, кто в эти дни не играл. И те, кому удалось вырваться. И даже те, у кого контракт с «Норд-Остом» давно кончился. Это Саша Кольцов, который в «Чикаго», это Сережа Ли, который в «Нотр-Дам» в главной роли. Это все-все-все.

Пели песни из «Норд-Оста»: а вдруг они нас услышат, и это их поддержит? Подняли наш синий флаг, на котором автографы всей труппы и который побывал на Северном полюсе.

— Да, вы ведь этой весной добрались до Северного полюса, который был магнитом для героев «Двух капитанов». И кто водрузил там флаг?

Катя: Мы с Андреем, Васильев и Иващенко.

Очень тяжелыми были часы, дни после штурма. Сначала радовались до слез, когда первым пришел Марат. Он не был в больнице — попал в ФСБ: и лицо восточное, и в военной форме. Хотя можно было бы сразу разобраться, что у террориста не могло быть формы летчика времен Отечественной войны. Потом, правда, все разъяснилось. Что он артист, что у него на костюме надпись «Марат Абдрахимов», а на ботинках — набойки для степа.

И вот представьте. Мы сидим здесь, в своей штаб-квартире, обзваниваем больницы. У нас же было очень много пропавших без вести. И информации почти никакой. Тогда стали объезжать больницы и морги на машинах. Вдруг сообщают, что с Кристиной такое…

Приходит следующий освобожденный, а мы не знаем, говорить ему или нет, в каком он состоянии. Ведь сколько людей пережили клиническую смерть.

Андрей: Вот вы вспомнили, как Марат пел соседке по залу арию Кати. Так это не один Марат. Сидевшая рядом со мной девушка сказала: «А я теперь никогда уже не досмотрю «Норд-Ост» до конца». И я ей пересказывал, что будет дальше, с того момента, когда террористы прервали спектакль.

— Надеялись на спасение?

Андрей: Надежда умирает последней… Мы понимали: если будет штурм, взрыв неизбежен. А это — огромные жертвы.

— Был еще вариант. Освобождение всех в результате переговоров.

Андрей: Был. Но, зная жестокие реалии нашей жизни, на него надежды было мало. Вообще, сидя в зале, мы перебирали разные способы освобождения, и все они представлялись неосуществимыми или кровавыми. Вы не поверите, но в наших разговорах возник и такой вариант: вот был бы у нас газ, чтобы пустить, и все, как под наркозом, уснули. Но эта мысль промелькнула и тут же забылась. Как нереальная. Что бросок «Альфы» для заложников прошел бескровно — я даже не знаю, как это назвать. Фантастика. Другое дело, что случилось потом…

Поддерживали друг друга по-разному. Васильев, которому террористы разрешили со сцены обратиться к залу, успокаивая всех, говорил, будто ему звонила какая-то ясновидящая и сказала: все для нас кончится хорошо. Но, возможно, он недалек был от истины. Между нами и теми, кто мок под дождем рядом с ДК, существовала, если хотите, какая-то телепатическая связь. Мы знали — для этого не требовалось никаких материальных доказательств, — что все наши рядом.

Впрочем, появилось и доказательство. У террористов работал портативный телевизор. Экрана мы не видели, но звук до нас доносился.

И вот вдруг слышим: наша, норд-остовская песня.

Если бы мне сказали: сиди в этом зале месяц, год, тогда все останутся живы, я бы сидел. К сожалению, единственное, что я мог сделать для них, когда они еще были на этом свете, — вести себя, как и они в большинстве своем. Там, в зале, мы были равны перед смертью и жизнью.

Катя: Их нет, а я осталась жить. Почему я, а не они? Меня все время мучит этот вопрос, и у меня на него нет ответа.

Все мы вышли из этого кошмара с ощущением, как важно быть внимательными, добрыми к людям рядом. Сегодня обидел человека, поругался из-за пустяка. А завтра случится такое — и все. Уже не возьмешь свои слова обратно, не помиришься. Ничего не поправишь.

Остаётся невозвращенный долг. Навсегда.

— Террористы, нанося удар по вашему мюзиклу, не думали о его содержании?

Катя: Полагаете, не думали? Но почему тогда не выбрали объект поближе к Кремлю? Охрана залов (кроме «самых-самых») до 23 октября была ведь в общем-то одинаковая.

Они смотрели наш спектакль по нескольку раз. Знали, что в нем играют дети, знали реплики исполнителей. Подходили к Андрею и спрашивали: «Ну где же твоя Катя?». На что он отвечал: «Ей повезло больше, чем мне». Они дразнили Марата: «Эй, шайтан». У него такая реплика во втором акте, уже после того, как действие было прервано. Нет, они и те, кто их послал, ведали, что творили. И точно рассчитали, по какой именно цели наносить удар.

— Что «Норд-Осту» быть — вне сомнений. Но — на этой ли, окровавленной злом сцене?

Андрей: Знаете, когда мы вышли на сцену концертного зала «Россия» (там в начале ноября состоялись наши концерты) и весь зал встал, две с половиной тысячи, очень трудно было начинать. Пели через комок в горле. Словно мы продолжаем в том, нашем зале. Но ведь даже если все там переделают, перекрасят, все равно это тот зал, где погибли люди.

С другой стороны — и здесь есть доля протеста против произошедшего — может быть, те, кто погибли, хотели бы, чтобы мы продолжили именно здесь. В их память.

Катя: Не нам решать, играть на той же самой сцене или нет. Это решать вдовам музыкантов, родителям детей, которые там погибли. А вот возродить «Норд-Ост» нам надо непременно. Потому что растоптано то, что дорого нашим людям. Возрадить наперекор всем тем, кто сначала кричали: «Поможем, поможем», а сейчас попрятались в кусты.

— И ещё один вопрос. Личный. Знаю, что вы, Андрей, женаты, а Катя — замужем. Кто ваши жена и муж, дети?

Андрей: Жена Марианна. Актриса, работает в тех же музыкальных театрах, что и я до «Норд-Оста». Дочка Катя.

Катя: Сын Алеша, муж Володя.

— Кто он по специальности?

Катя: Волшебник.

Дальше я попросил Катю и Андрея ответить на анкету-исповедь, которая вот уже третий век в разных вариантах бродит по миру и которая в дни моей молодости была известна как «анкета Маркса». Нынче же Владимир Познер в своих передачах на Первом телеканале, где он ведёт беседы со всякими «знаковыми» персоналиями, заканчивает их обычно так: «А теперь вам хочет задать несколько вопросов мой друг Марсель Пруст».

Последний действительно имеет отношение к этой анкете, но не как её автор, а как 13-летний мальчик, когда-то весьма неглупо ответивший на её вопросы. Если же верить Познеру, получается, будто на вопросы тинейджера-вундеркинда отвечают не только гости передачи «Познер». Но и — с того света — незабвенный основоположник. Ибо 13 лет Прусту было в 1884 году, а Маркс скончался в 1883-м. И при этом каким-то мистическим способом ухитрился ответить на «анкету Пруста».

На самом деле всё куда проще: на её старые и новые вопросы (каждый интервьюер прибавлял свои — я не исключение) в разное время отвечали и Карл Маркс, и Марсель Пруст, и Николай Рерих, и Владимир Высоцкий, и многие-многие другие. А вот теперь — Катя Гусева и Андрей Богданов.

— Что вы больше всего цените: в мужчине, в женщине, в человеке?

Катя: В мужчине — честь, ответственность за данное слово, силу. В женщине — мудрость, терпимость. В человеке — чтобы он понимал, что помимо инстинктов в нем есть разум и этим он отличается от животного, а не только тем, что у него нет хвоста и шерсти.

Андрей: Давайте отвечу, как Маркс: в мужчине — силу, в женщине — слабость. А в человеке — все человеческое.

— Какую человеческую слабость склонны скорее всего извинить?

Катя: Готова слабостью оправдать любую слабость.

Андрей: Извиняю все, кроме предательства.

— Какой недостаток или поступок не простите никогда и никому?

Катя: Нет такого. Бог прощал и нам велел прощать.

Андрей: Мой ответ — в ответе на предыдущий вопрос.

— Люди, к которым вы можете отнести германовское: «дорогой мой человек»?

Катя: Я не знаю, как ответить. Выделить кого-то одного, забыв про маму или про сына? Или про человека, который в какой-то степени заменил мне и маму, и папу? Напишите: Володя — и все.

Андрей: Моя мама прежде всего. Моя дочь, моя семья. Мои учителя.

— Самая замечательная историческая личность?

Катя: Однозначно замечательных не бывает. Иисус, может быть. Хотя неизвестно, историческая ли это личность. Мне кажется, историческая.

Андрей: Если сегодня — не знаю. Если в прошлые века — я с ними лично не знаком.

— Историческая личность, вызывающая у вас наибольшее отвращение?

Катя: Гитлер.

Андрей: Гитлер.

— Ваши любимые: прозаик, поэт, драматург, композитор, художник, режиссёр, актёр (актриса), книга, фильм, песня?

Катя: Лев Толстой. Пушкин и Байрон. Я выросла на пьесах Антона Павловича. Шостакович, Чайковский, естественно. Пикассо, Микеланджело. Алексей Сидоров, Леос Каракс. Жульет Бинош, Лоуренс Оливье. Последнее, что читала и что понравилось, — Ромен Гари «Жизнь впереди». Песня? Зависит от настроения. А вообще «С песней по жизни», «Нам песня строить и жить помогает» — это всё про меня.

Андрей: Тургенев. Лермонтов. Шекспир. Рахманинов. В живописи не очень разбираюсь — не моя это область. Дальше — всё по настроению. Но любимый режиссёр — Рязанов, Любимый фильм — «С лёгким паром».

— Любимая точка на Земле?

Катя: Кудринская площадь, дом 1. Почему? Тайна. Кто знает, поймёт.

Андрей: Торопец. А вторая — Северный полюс.

— Ваши любимые цвет и цветы?

Катя: Белый. Лилии.

Андрей: Черный. Подснежники.

— Любимое занятие?

Катя: Я соня. Во сне приходят новые идеи, возвращается детство, сбываются даже нереальные мечты и желания. Во сне ты летаешь и даже можешь увидеть, что с тобой случится завтра.

Андрей: Спорт. Музыка.

— Ваш девиз, любимое изречение?

Катя: «Мир справедлив высшей справедливостью». Когда очень плохо — помогает.

Андрей: «Всё будет хорошо, даже если всё будет наоборот».

— Что бы вы сделали в первую очередь, став президентом России?

Катя: Возродила бы «Норд-Ост».

Андрей: Мамочка рóдная! Спаси Россию от такого президента, как я! Можно было бы ответить нечто вроде того, чтобы, например, по щучьему велению остановить войну. Но всё равно в данное мгновение это нереально. Много чего я сделал бы, но не убеждён, что всё под силу даже президенту. Вот если бы я был волшебником, как Катин муж…

— Ваше представление о счастье?

Катя: Жить. Конечно, при этом важно, как и где, кто рядом. Может, мне и не нужно много для счастья. Потрогать ветку вербы, где пушистые комочки. Такое ощущение, будто волосики на голове младенца гладишь. Уже — счастье.

Андрей: Понимать и быть понятым. Любить и быть любимым.

— О несчастье?

Катя: Не жить.

Андрей: Отсутствие того, что составляет счастье.

— Событие, радостное или трагическое, которое запомнится на всю жизнь?

Катя: Наверное, 23—26 октября 2002 года.

Андрей: Радостное — рождение моей дочери Кати. Трагическое — мне запомнится на всю жизнь, как я сидел в заложниках и думал, что никогда больше ее не увижу и не поцелую.

— Трудно быть человеком в наши дни, в нашей стране и вообще — в нашем мире?

Катя: Мне кажется, нетрудно. Если ты честен перед собой, в любых условиях можно остаться человеком.

Андрей: Трудно. Но если есть желание и воля стать человеком — станешь!

К жертвам трагедии на Дубровке надо прибавить еще одно имя. В те дни умерла Алла Алексеевна Михеева, долгие годы бывшая директором Псковской детской областной библиотеки имени Каверина. Замечательный человек. Инициатор рождения памятника героям «Двух капитанов» и Музея этой книги. Она узнала о захвате заложников. И никогда уже не узнает об их освобождении и о гибели многих из них.

26 декабря 2002 г. Четверг. «Поднимем бокал, как свечку к иконе поставим».

Сегодня опубликована моя беседа с Катей Гусевой и Андреем Богдановым. Безобразно, на треть сокращённая. Особенно пострадали их ответы на анкету. А ведь замысел материала в том и был: сначала они говорят о том, что думают о «Двух капитанах», о «Норд-Осте», о теракте на Дубровке. А потом «раскрываются» в ответах сами — что они за люди, почему так думают и так говорят.

Так что пришлось обоим (они ведь визировали полный текст) кроме номеров газеты подарить также первоначальные, до сокращений, оттиски полос. Кате, по её просьбе, подарил ещё и ксерокопию ответов Высоцкого на подобную анкету. Что Высоцкий на неё отвечал, упомянуто в тексте, и она спросила: «Где это можно прочитать?» А её саму поблагодарил за Ромена Гари. О существовании такого писателя узнал из её ответов. Взял в библиотеке. Был очарован.

Огорчение от потерь в собственном тексте смягчено (как соломку при падении подстелили) тем, какой замечательный снимок сделал к нему Юра Рост. И какой замечательный текст сам к этому снимку написал:

3 февраля 2003 г. Понедельник. Капитаны должны возвращаться.Размышления перед вторым стартом «Норд-Оста». Весело-печальное, но в целом оптимистическое театральное действо «Норд-Ост» вдруг стало нарицательным именем трагедии.

Екатерина Гусева, исполнительница роли Кати Татариновой, рассказывала мне, как знакомые донимали ее вопросом: «Почему такое западное название — «Норд-Ост»?». Она им отвечала: «Какое же западное? Северо-восточное!». В названии — многовековое стремление России и ее первопроходцев на северо-восток, в полярные запределы, где рядом с подвигом и любовью всегда пребывала смерть.

События на Дубровке вернули нас к этому первородному смыслу, заставили вспомнить, что в нашем искусстве, за десятилетия до нынешнего, был еще один «Норд-Ост». В 1920 году Максимилиан Волошин написал свой «Северовосток»:

«Расплясались, разгулялись бесы По России вдоль и поперек. Рвет и крутит снежные завесы Выстуженный северовосток… Этот ветер был нам верным другом На распутьях всех лихих дорог: Сотни лет мы шли навстречу вьюгам С юга вдаль — на северовосток… Сотни лет навстречу всем ветрам Мы идем по ледяным пустыням — Не дойдем и в снежной вьюге сгинем Иль найдем поруганный наш храм…»

Все это неизменно теперь будет «в уме», «за кадром», в подсознании и у создателей, и у исполнителей, и у зрителей воскресшего мюзикла. Неслучайно ведь в его новых рекламных плакатах появилась строка: история страны, история любви.

Парадокс: «Норд-Ост» стал в одночасье, наверное, самым знаменитым спектаклем в мире. И в то же время возникает тревога: будет ли теперь его популярность подтверждена ежедневными аншлагами, как это было до 23 октября 2002 года? Кого-то остановит элементарный страх: «А вдруг снова…». Кого-то — цены: хотя «Норд-Ост» и самый дешевый из московских мюзиклов, но и он далеко не каждому по карману. Есть и иного рода особенно обострившийся сегодня психологический барьер.

Буквально на другой день после захвата Театрального центра на Дубровке читаю в одной из газет, что это, мол, чуть ли не божья кара сытой Москве, которая жирует в мюзиклах, когда вся Россия бедствует. В другом издании известный театральный и общественный деятель, острого и едкого ума человек, обнародовал такие строки: «Норд-Ост» — не китч, не порнуха. Это… умильность посреди катастрофы. Выхолощенная романтика — безопасно, не помешает успеху в беспрецедентно антиромантической действительности… Больное общество и больная элита с больной ностальгией откликаются на изначально не слишком здоровое произведение «Два капитана».

Ну, положим, в данном случае тот человек явно ошибся адресом. Может, он и прав в отношении больного общества, больной элиты, охотно откликающихся на выкрутасы рыночной культуры. Но при чем тут каверинские «Два капитана» и каверинский же — смею утверждать — «Норд-Ост»? Они в этот «сюжет» никак не вписываются.

Характерная деталь. В семье одного из создателей «Норд-Оста», Георгия Васильева, традиционны домашние чтения вместе с детьми. И давняя мечта об отечественном мюзикле обрела реальные контуры, как раз когда читали детям «Двух капитанов».

Все время, пока предпринимались немалые усилия по реанимации «Норд-Оста», с телевизионных экранов и с газетных полос не раз и не два звучало: почему налогоплательщики должны раскошеливаться на это дело? Это ведь чисто коммерческий проект, и пусть его авторы расплачиваются сами. А если нечем — пусть закрываются. Железный, рыночный силлогизм: есть деньги — живи, нет — сворачивай дело! Но в мире людей все еще не сошла на нет и иная логика. Ведь почему так близко принято к сердцу возрождение «Норд-Оста» многими людьми, не имеющими прямого отношения к этому действительно частному, действительно коммерческому проекту?

Не потому ли, что «растоптано то, что дорого нашим людям. Вера в любовь и справедливость, чувство гордости за свою страну, за то, что в России есть такие прекрасные и сильные женщины, как Катя Татаринова. И когда это растоптано, опоганено, просто дело чести — все восстановить». Таково мнение одной из участниц «Норд-Оста». К счастью, так считают не одни организаторы и артисты «Норд-Оста». И пока в крови у нас эта обостренная, неистребимая вера в то, что жизнь все-таки, несмотря ни на что, самовосстановима, мы еще живы на этой земле.

У Константина Паустовского в «Дыме отечества» тоже есть свой разрушительный норд-ост: «Дул норд-ост. На палубе не было места, где можно было бы спрятаться от ветра. Он леденил борта и с хватающей за сердце злобой свистел в снастях. Море ходило тяжелыми волнами. Горизонт был обложен тусклым свинцом».

Но каким гимном возрождению кончается этот роман! Старый архитектор Вермель в минуты салюта по случаю снятия блокады говорит: «Я хотел бы прожить еще сто лет. Я хотел бы работать, не отдыхая ни часа …пока Ленинград и весь пояс его загородных дворцов, весь этот изумительный и милый сердцу каждого нашего человека архитектурный ансамбль не оживет в таком виде, что никому и в голову не придет, что здесь прошли грязные полчища фашистов. Мы восстановим все. Все! Снова будет жить под этим небом нетленная красота!».

Конечно, блокадная трагедия Ленинграда и трагедия на Дубровке несоизмеримы. Иные времена. Иные масштабы. Но есть и нечто общее, связующее. Возрождение попранного, порушенного — как жажда восстановления справедливости. Та жажда, которую сам Каверин считал сутью его «Двух капитанов».

Итак, «Норд-Ост» уже воскрешен. А споры, надо ли было восстанавливать мюзикл на крови, до сих пор не утихают. Такие споры были и в ту, великую Войну. Но и народ, и мастера культуры решали его тогда однозначно: «Кто сказал, что надо бросить песню на войне?». Конечно, из истории надо брать не пепел, а огонь. Но почему же сегодня, справедливо отвергая пепел, мы так неохотно принимаем в наследство от наших предков их вечный огонь?

18 марта 2004 г. Четверг. Во всём «виноват» Каверин.

Театральный центр «На Страстном». Рядом с Пушкиным-памятником. Сегодня здесь пресс-конференция для российских и иностранных журналистов, на которой объявлено о возрождении мюзикла «Норд-Ост». В виде гастрольного турне по крупнейшим городам России.

На сцене — парусники и чайки «Норд-Оста», десятикратно уменьшенная модель настоящего пикирующего бомбардировщика, того самого, с размахом крыльев в 14 метров…

Когда они начинали, не знали не ведали, что потом будут аншлаги каждый день в течение года, «Золотая маска» и прочие признаки оглушительного успеха. И — оглушительный удар террористов. Почему именно по ним? Одни утверждают: случайно. Другие убеждены: совсем нет. Удар наносился по самому светлому, несущему надежду. Верите в любовь, в возрождение своей страны? Так вот вам, получайте! Надо ли после всего этого предпринимать одну за другой попытки возродить «Норд-Ост»?

Об этом был у меня нынче «в кулуарах» конференции разговор с Георгием Васильевым, соавтором и продюсером мюзикла, бывшим заложником.

— Когда 19 мая прошлого года в Театральном центре на Дубровке прошло последнее, 411-е, представление вашего мюзикла, кое-кто принял это как должное: нельзя ставить спектакли на крови; на крови ставят храмы и могильные обелиски. Почему вы решили воскресить «Норд-Ост»?

— Если бы мы даже сопротивлялись этому, он все равно бы самовосстановился. Ибо очень многие люди по всей России (по результатам социологических опросов — около 84 процентов) требуют его возрождения и показа в разных городах страны.

При втором старте мы столкнулись с немалыми трудностями. И не только экономического, но и нравственного порядка. Играть или не играть на поруганной террористами сцене, перед залом, ставшим местом гибели многих людей, — не только для зрителей, но и для нас это был непростой вопрос, не меньший, чем гамлетовское «быть или не быть». Но вот сам вопрос в буквальном смысле отпал, а суть его осталась. Поставить последнюю точку в проекте, капитулировать перед злом, признать, что «синдромом заложника» больно все наше общество, и смириться с этим? Или не смириться и восстановить порушенную справедливость? Мы выбираем последнее. И выбор этот запрограммирован уже в самом нашем проекте.

— «Норд-Ост» не умещается в строгие «рамки жанра». Кроме традиций сегодняшнего западного и, к слову, еще более раннего отечественного мюзикла здесь чувствуется влияние нашей театральной и оперной классики, романса, авторской (бардовской) песни. Что это? Сплав или винегрет?

— Все-таки сплав. Когда «Норд-Ост» пытались загнать в строгие рамки какого-либо одного жанра, он каждый раз в них действительно не умещался. А теперь нашу первую версию представляют чуть ли не образцом для создания отечественных мюзиклов. На самом деле нам многое в ней еще не удалось, и новая версия будет гораздо лучше первых двух. Хотя уже и во втором варианте было ясно: играть «Норд-Ост» после 23 октября 2002 года так же, как и до него, невозможно.

— На «Культурной революции» у Швыдкого, когда обсуждались судьбы мюзикла в России, кто-то из участников сказал, что в «Норд-Осте» нет настоящих хитов. И это после блокадной, ленинградской арии Кати, после «исповеди» Ромашки, после переклички любовных дуэтов двух поколений, после норд-остовского гимна «Это любовь»?!— Хитов у нас нет и не будет. Это совсем из другой кассы, из других представлений о том, что должны давать человеку музыка и слово со сцены.— И все-таки, в чем секрет рекордного для российской сцены долгожительства «Норд-Оста», его «непотопляемости», хотя это весьма и весьма недешевый проект?

— Наверное, в той внутренней энергетике, которую он излучает. А она — от первоисточника. От каверинских «Двух капитанов».

— Во всем «виноват» Каверин?

— Конечно. Трагический октябрь 2002 года, к сожалению, показал, что «Норд-Ост» уже никогда не сможет рассматриваться как явление чисто культуры. Для миллионов людей это словосочетание стало синонимом теракта на Дубровке. Некоторые бездумные журналисты дописались даже до «жертв «Норд-Оста», хотя на самом деле и актеры, и зрители стали жертвами террористов.

Но секрет нашего спектакля в том, что он уже и до этих событий, исходно, не был только чисто культурным явлением. Мы живем в интересное время, чем-то похожее на начало прошлого века (я не разделяю его на «до» и «после» семнадцатого года). Тогда Россия начинала прорыв и в экономике, и в науке, культуре. И это породило удивительную генерацию людей, не ждущих, что кто-то за них возьмет ответственность за судьбы страны, решит за них ее больные проблемы. Появились личности с обостренным чувством справедливости, надеявшиеся только на себя и жизнью, трудом, целеустремленностью своей восстанавливавшие высокое предназначение человека в мире. Герои «Двух капитанов» — и капитан Татаринов, и Саня Григорьев, и Катя, и Кораблев, и другие — из этой генерации.

Мне кажется, и у нас сейчас назрела потребность в таких личностях. Отсюда — феноменальный отклик на каверинскую «историю любви, историю страны», пересказанную нами молодому поколению в новой, созвучной ему форме. Впрочем, история эта объединяет людей не только разных возрастов, но и разных политических взглядов — ведь «Двух капитанов» у нас своими считают и «правые», и «левые», и «центристы».— Сколько еще лет написано на роду и «Норд-Осту», и роману Каверина?— Ну, насчет нашего мюзикла судить не берусь. А «Двум капитанам» жить до той поры, пока в России будут востребованы такие герои. Конца этому пока не предвидится.

23 октября 2017 г. Понедельник. А если по гамбургскому счёту?

Сегодня ровно 15 лет со дня теракта на Дубровке. И 22 года с хвостиком со дня открытия в Пскове памятника Двум капитанам. Тогда, возвращаясь после его открытия в Порхов и набрасывая в блокнот под стук и ритм вагонных колёс навеянные этим событием стихи, всё время, как от назойливой осы, отмахивался от рифмы «ряду» в самом конце вместо «году». Теперь вот думаю: не пробивались ли это из тёмных тайников подсознания на свет божий провидением недалёкого будущего ряды захваченного террористами театрального зала? А, может, это были совсем иные ряды — возрождённого из пепла «Норд-Оста»? К сожалению, этому предвиденью-надежде так и не суждено было сбыться, несмотря на предпринимавшиеся попытки: на сцене Театрального центра на Дубровке восстановленный спектакль шёл всего лишь с февраля по май 2003 года и в гастрольной версии — с сентября по декабрь 2004 года. И — всё…

Конечно (слава богу!), спектакль сохранён в дисках: «Норд-Ост: Избранное» (2002), «Норд-Ост: Коллекция» (2004) , «Весь Норд-Ост: полная аудиозапись на 3 компакт-дисках» (2004). Но сегодня, когда жанр мюзикла переживает у нас в России настоящий бум, ни на одной сценической площадке попыток возродить «Норд-Ост» вы не увидите. И дело тут не только в технической сложности, уникальности, дороговизне, наконец, того проекта 2001-2004 годов. Над памятью о замечательном театральном действе, посвящённом истории страны, истории любви, довлеет проклятие теракта на Дубровке.

Только начинаешь вспоминать этот спектакль, и его тут же отодвигает в сторону не утолённая и по сей день боль по погибшим; занозой засевшие в мозгу вопросы, во многом (даже после многолетних расследований, исследований, судебных разбирательств и процессов) и ныне остающиеся без убедительных ответов.

Ну, например, как такой крупномасштабный удар, требовавший не менее крупномасштабной подготовки (и она отрядом террористов была «успешно» осуществлена в отнюдь не космической удалённости от жизненно важных центров столицы и государства), не был опережающее обнаружен «на подходах»?

Или: как случилось, что из 130 (по информации организации «Норд-Ост» — 174) погибших подавляющее большинство умерло не от рук террористов, а уже после газовой атаки, сопровождавшей штурм. Кто в том повинен? Спецназ? Да нет. Одни говорят: он провёл блестящую операцию. Другие возражают: как же можно считать блестящей операцию, закончившуюся не только уничтожением террористов, предотвращением вполне вероятного взрыва, но и гибелью стольких заложников? Если не впадать в крайности, «Альфа» действовала высокопрофессионально, на той грани, где профессионализм её бойцов соседствует и с подвигом, и со смертью. Поставленную перед ней часть общей задачи она решила успешно. А вот дальше…

Медики виноваты? Но и они в большинстве своём стремились сделать всё возможное и невозможное для спасения человеческих жизней. Однако были поставлены в условия, крайне затруднившие их работу. Начиная, например, с того, что их не информировали о том, какой усыпляющий газ был применён. Кто был в этом повинен?

Власти, в том числе и судебные, уходили от полного, честного, по гамбургскому счёту, ответа на этот и другие вопросы и через два года после теракта, и через 15 лет уходят.

Из досье.

• 2004 год.

• 2017 год.

21 декабря 2017 г. Четверг. Похвальное слово Служению.

Вот и другое 15-летие подкатило — моей беседы с Екатериной Гусевой и Андреем Богдановым о «Норд-Осте». Была мысль задать им накануне вопрос, закольцовывающий тему: какую роль сыграл «Норд-Ост», его и светлые, и трагические страницы, в Вашей дальнейшей судьбе, в том числе и профессиональной? Но, подумав, не стал этого делать. Слишком уж прямолинейным, «газетным» был бы такой ход. Ибо сегодня в этих двоих меня интересовало бы другое, дальнее, в глубину.

Надеюсь, верую (такими я увидел их 15 лет назад): они в театре не карьеру делают, а служат — по принятой у актёров отечественного театра прошлого и позапрошлого веков (независимо от того, числились они в постоянной труппе или добывали хлеб насущный в антрепризных скитаниях по провинциальным городам и весям) терминологии.

Вопрос этот — о Служении — был ведь ключевым и у Чехова, у его Нины Заречной: «Я - чайка. Нет, не то… Помните, вы подстрелили чайку? Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил… Сюжет для небольшого рассказа… <…> О чем я?.. Я говорю о сцене. Теперь уж я не так… Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасной. <…>… все хожу и думаю, думаю и чувствую, как с каждым днем растут мои душевные силы… Я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле - все равно, играем мы на сцене или пишем - главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни». И у Островского, в «вечных спорах» Счасливцева и Несчасливцева о человеческом достоинстве актёра, — о том же.

Когда-то я написал о «Сукиных детях» Леонида Филатова, что там зеркально перевёрнуто шекспировское «Мир — театр, и люди в нём — актёры» на «Театр — мир, и актёры в нём — люди». Это ведь не только о судьбе Таганки. Такова была природа отечественного театра и отечественного актёрства. Рядом с их служением всегда была трагедия.

И нынче, думаю, российский театр — и современный, часто запредельно экспериментальный, и классический — особенно в таких его обличиях, как нынешний Вахтанговский — Римаса Туминаса, как Мастерская Петра Фоменко, как камерный, но драгоценный Театр музыки и поэзии Елены Камбуровой (список есть чем и кем продолжить), он ведь весь — о служении, но не о карьере.

Что касается Екатерины Гусевой и Андрея Богданова, мне представлялось, что у обоих — после триумфа «Норд-Оста» и последовавшей за ним трагедии — судьба и в жизни, и в искусстве была просто обречена на служение.

После освобождения из заложников Андрей до конца оставался верен проекту «Норд-Ост». В 2005-2006 годах — в труппе российской постановки мюзикла «Кошки». Исполнял там сразу несколько ролей. С 1 декабря 2007 года в качестве приглашённого актёра участвует в русской постановке театра имени Моссовета «Иисус Христос — суперзвезда». Здесь судьба снова свела их с Екатериной Гусевой на одной сцене.

Конечно, она нынче куда больше на слуху и на виду у публичной газетно-журнальной и теле-журналистики, оказавщись очень востребованной и кино, и театральной сценой. В довольно молодом возрасте (на 6-м году пребывания в труппе Театра имени Моссовета) стала заслуженной артисткой России. Вот и сейчас все мы с удовольствием смотрим и слушаем на ТВ «Романтику романса», где она одна и из ведущих, и из исполнительниц.

Неудивительно, что при такой очевидной успешности порой закрадывается в сознание червячок сомнения насчёт того, какая чаша весов тут перевешивает — служения или карьеры? Впрочем, сама Екатерина Гусева не так давно лично меня успокоила на сей счёт. Своим интервью, данным «Известиям». Там всё-таки в основном о служении, а не о карьере. Вот, например:

Между прочим, «Известия» в «Справке», замыкающей это интервью, напомнив, что в фильмографии актрисы уже более 50 кинолент, и перечислив мюзиклы, в которых она участвовала («Красавица и Чудовище», «Звуки музыки», «Граф Орлов», «Анна Каренина»), почему-то забыли назвать «Норд-Ост»…

Словом, мне, конечно, интересно было бы узнать, что обо всём этом (о том, что театр — мир и актёры в нём — люди) думают два уже вошедшие в возраст и людской, и актёрской зрелости человека, в 15-летнем удалении от нашего времени сыгравшие героев каверинских «Двух капитанов». Но это теперь — скорее мечты на будущее, без привязки к нынешним полукруглым датам.

В конце — снова о самих «Двух капитанах», ставших первоистоком мюзикла «Норд-Ост», который так неотвратимо был развёрнут терактом на Дубровке в сторону трагедии.

Говорят, Каверин тяготился молвой о нём как об «авторе одного романа». Вот прекрасные, разноплановые и разносторонние актёры Бабочкин, Ник. Симонов, Ульянов. А в памяти народной они всё равно останутся киноэкранными Чапаевым, Петром Первым, маршалом Жуковым. Ну, положим, Ульянов ещё и «Председателем» останется (Жукову приписывают ответ на вопрос, против кого из актёров он не возражал бы в роли его самого: «Возьмите того, который играл председателя»). И «Ворошиловским стрелком» останется. Но…

Так, мол, и с Кавериным. Сколько хороших книг ни написал он «до», сколько, может быть, ещё более лучших ни написал «после», а знать его всё равно будут как автора «Двух капитанов». Более того, я это и от самого Каверина слышал. Накануне «очень круглой» ломоносовской даты наш отдел науки «Известий» решил побеседовать с ним как с одним из самых известных прозаиков, пишущих о науке, — о том, насколько востребована личность Ломоносова в наше время. Но было сомнение: а насколько интересна эта личность самому Каверину? Я с этого осторожно начал наш телефонный разговор. И тут же получил в ответ язвительное: «А что? Вы тоже считаете меня автором одного романа?» Имелись в виду именно «Два капитана».

Я тут же стал оправдываться, что, мол, естественно, так не считаю. И обращаемся мы к нему, собственно говоря, отталкиваясь от других его книг. От «Исполнения желаний», «Открытой книги», «Черновика человека». Последнее — упоминание раннего, малоизвестного сборника, кажется, его со мной примирило, и он сказал, что чуть ли не с гимназического детства личность Ломоносова была для него магнитом, загадкой, тайной, посему он с удовольствием ответит на вопросы «Известий». Потом у нас была обнародованная в газете острая, знаковая беседа о личности Ломоносова в связи с драматической ролью личности учёного в современной нашей науке.

И всё же в моей памяти гораздо больше свидетельств того, что Вениамин Александрович к «Двум капитанам» относился с большой теплотой (чего стоит его дружба с псковской детской библиотекой и поддержка им открытия при ней Музея одной книги, а рядом с ней — памятника Двум капитанам!), интуитивно, возможно, чувствуя, что этому его детищу, общепризнанному юношескому бестселлеру второй половины XX и начала XXI, предстоит ещё и дальняя дорога к молодым сердцам уже в будущем, уже после нас и без нас.