И при жизни Доктора, и после смерти было много споров о том, на чьей она стороне (за наших или за плохих). Ответ — в ее дневниках, вышедших недавно отдельной книжкой (АСТ, Редакция Елены Шубиной). Она так и называется «Я всегда на стороне слабого». Это ее позиция — поверх споров, она делает любое противостояние бессмысленным и преступным.

Елизавета Петровна всей своей жизнью выстроила другую хронику событий, параллельную и даже противоположную политической.

2004 год. Первый Майдан. «Оранжевая» революция. Глинка с начала нулевых в Киеве, работает в бесплатном онкологическом хосписе. В ее дневниках брат умирает на руках брата, убийца и бомж просит сфотографировать его (чтобы висело фото после его смерти где-то еще, кроме доски «Их разыскивает милиция»), умирающий профессор дрожащей рукой выводит на выборном бюллетене «Против всех». Если что-то и можно назвать революцией достоинства, то именно это. Люди, не сумевшие прожить достойно (а таких среди нас, к сожалению, большинство), приходили к Доктору, чтобы достойно умереть. Она билась за это и чаще всего побеждала.

Об опустившемся алкаше, человеке дна, который уверен, что все его бросили:

«Я пришла к нему через день. Он побрился и вымылся. Бутылка стояла на табуретке. Банка с мокротой была прикрыта салфеткой.

— Здравствуй, Сергей.

— Ты не бросай меня.

— Не брошу.

— И сестры, телки твои, пусть приходят.

— Хорошо.

— Только не бросай меня».

Она никого не бросала.

Лето 2010-го. Вокруг Москвы бушуют лесные и торфяные пожары. На улице смог, дышать нечем. Даже в метро видимость — шагов шесть, конец вестибюля в дыму. Я спустился в подвальчик «Справедливой помощи» на «Новокузнецкой». Безо всякой цели, чисто рефлекторно. В голове закрепилось, что в тяжелой ситуации надо идти туда.

На диванчике, надвинув кепку на глаза, спала маленькая женщина. Когда она подняла кепку, я увидел лицо, черное от усталости. Сутками она собирала и отправляла грузы погорельцам, снаряжала отряды добровольных пожарных. Потом рассказывала в интервью:

— Для меня очевидно, что чиновники видят в нас конкурентов. Им кажется, что это подмена их функций, вторжение в их сферу деятельности. Оказывается, даже пожары нельзя тушить, не поставив себя под контроль системе. Сертификаты, взносы, распоряжения…

2010—2011 годы — взрыв волонтерской активности. Пожары, розыск пропавших, Крымск, помощь старикам, Химкинский лес… Тысячи людей были заряжены помогать. На глазах рождалось настоящее гражданское общество, общество людей, которые думают не только о себе. О других — в первую очередь. Но потом это превратилось в тупую политическую игру и кончилось совсем некрасиво. Кончилось войной, если вдуматься. Идеалисты в очередной раз проиграли.

Кстати, о войне. Вспомните 2008-й, операцию по принуждению к миру в Абхазии. Чем занимается в это время Доктор Лиза? Кормит бомжей на Павелецком вокзале. Каждую неделю методично раздает горячий суп и оказывает медицинскую помощь. К ее старенькому фургону выстраиваются очереди, в подвал на «Новокузнецкой» идут беженцы.

И еще цитата из того старого интервью:

«Почему-то всех раздражает, что я их кормлю. Да, они не работают. И что, надо, чтоб они умирали? Если богатому плохо от того, что я кормлю бедных, пусть он тоже приходит, у меня триста порций еды, я и ему дам. Но пусть сперва отстоит в этой очереди. От хорошей жизни ни один человек ко мне пока не пришел. Если говорить о моих взглядах, то они скорее социалистические. Я за бесплатную медицину, за то, чтобы государство несло ответственность за всех своих граждан, и богатых, и не очень. Можете назвать меня социалисткой, не обижусь».

На все это последовала жесткая реакция. Причем не от государства — от общества. Гадили перед офисом «Справедливой помощи», крали чемодан с медицинскими инструментами, портили машину. А зимой начали поджигать бездомных в подъездах. Обливали бензином и оставляли гореть. Помощница Доктора Лана Журкина пишет, что сейчас, спустя почти десять лет, такие случаи возобновились. Поневоле усомнишься в прогрессе. Кто сказал, что люди становятся лучше с течением времени и развитием техники? Ну разве что айфон новый изобрели, а в остальном все примерно так же.

При этом с лица у нее не сходила улыбка, и у ее сотрудников тоже. Меньше всего они были похожи на высушенных аскетов с печатью святости на челе. Глинка гоняла на машине с бешеной скоростью, прыгала с парашютом, легко могла рассказать непристойный анекдот, а однажды устроила вечер благотворительного стриптиза на «Курской». Меня сначала покоробило: уж больно не вяжется благотворительность со стриптизом. Но когда я увидел огромные коробки с одеждой для бездомных на зиму, все сомнения отпали. Все это делалось легко, без пафоса и натуги. Самый распространенный журналистский вопрос Доктору: «Часто ли вы плачете?» Плакала, и, я думаю, часто, но никогда на людях. Можно только догадываться, как трудно ей приходилось.

И вот началась война на Донбассе. Доктор в последнюю очередь думала о том, кто прав, она думала о другом. О том, что в больницах нет элементарных перевязочных материалов, нет противостолбнячной сыворотки. В ту сторону она повезла медикаменты, в эту — тяжелобольных детей, которые в условиях обстрелов и разрухи были обречены. На всех, вывезенных ею в Россию, есть разрешения родителей. Собственно, в сопровождении родителей они и уезжали. А если документов не было, она везла детей на украинскую сторону, что было гораздо сложнее. По машине стреляли, она много раз могла наскочить на мину. Доктор ехала в шаге от смерти, пела детям песни, гладила их, говорила, что бояться не надо. Каково ей было потом выслушивать упреки от диванных аналитиков на тему «она ворует наших детей» я не знаю, но звучало все это мерзко.

Один из таких случаев произошел на моих глазах. Летом 2015-го мой товарищ Леша Смирнов вывез из луганского городка девочку с раком крови и передал Глинке. Она привезла маленькую Лизу и ее маму в Москву, устроила в больницу, нашла жилье. Помогали им всем миром. В сентябре 2016-го Лиза пошла в первый класс, у нее наступила ремиссия. Ей долго боялись говорить, что Доктора больше нет.

При чем здесь вообще политика? Глинка входила к Надежде Савченко, уговаривая прекратить голодовку. Как вы думаете, имели тут значения взгляды Савченко? А если бы Доктор знала, что после освобождения Савченко станет говорить совсем другие вещи, это что-то бы изменило? Разве ценность жизни, любой, как-то связана со всем этим бредом?

Муж Елизаветы Петровны Глеб Глинка пишет в послесловии к книге:

«Она не выдержала не только масштаба беды («Я не представляла, что будут убивать так много детей… Что среди них будет так много раненых»). В первую очередь она не выдержала того, что все происходящее — не последствия стихийного бедствия, физических или психических заболеваний, разорения, личной или социальной катастрофы. Нет, люди намеренно творили это друг с другом, в том числе с детьми, инвалидами, сиротами, стариками, больными, беспомощными, умышленно причиняли страдания невинным. С этим она не смогла смириться, не смогла через себя пропустить».

Сейчас, спустя год, я думаю: чему она научила нас? Доброте, милосердию — это ясно, хотя урок и не был воспринят, судя по тому, как глумятся у нас сегодня над каждым умершим с обеих сторон политической баррикады. О чем спорить, если жизнь, любая, что у патриотов, что у либералов, кончается страхом и болью? Какая истина должна родиться в таком споре, что в принципе в нем может родиться, кроме ненависти, которой в атмосфере и так с избытком?

Это не значит, что истина «где-то посередине». Она вообще в другом месте.