Институт ядерной и радиационной безопасности Франции 9 ноября объявил о зафиксированном 29 сентября радиоактивном рутениевом облаке над Европой. По мнению французских ученых, облако пришло из России, с Южного Урала. Позже о зараженном облаке заговорили в Германии: специалисты Федерального ведомства по радиационной защите сообщили, что оно оставило свои следы в Германии, Италии, Австрии, Швейцарии и Франции.

Теперь доподлинно известно: выбросы рутения-106 действительно имели место в конце сентября, в районе закрытого города Озерск в Челябинской области. Россия два месяца сохраняла молчание, и только после того, как возмутилась Европа, Росгидромет опубликовал свой отчет, признав этот факт. Наиболее значительные концентрации изотопа обнаружены в населенных пунктах вблизи озерского комбината «Маяк» (в радиусе 100 километров). В некоторых селах Челябинской области радиационный фон оказался превышен почти в тысячу раз по сравнению с предыдущими месяцами.

Несмотря на это, 8 декабря Межведомственная комиссия, созданная по инициативе госкорпорации «Росатом», сообщила, что на «Маяке» нарушений не выявлено. И изотопа рутения-106 в воздухе в районе Озерска комиссия тоже не обнаружила.

«Росатом» даже проанонсировал пресс-тур для журналистов и блогеров на комбинат «Маяк» — с обещанием дать «понюхать и потрогать рутений». «Новую» в этот пресс-тур не взяли, отобрав из двухсот заявок от журналистов всего семнадцать. Позже агентство «Челябинск сегодня» сообщило, что поездку и вовсе отменили.

В Озерск, где предположительно произошел выброс рутения, не попасть без пропуска «Росатома». Но открытые города и села вокруг него живут теми же проблемами. Поэтому я еду в самостоятельный пресс-тур вокруг закрытого города.

Новое Муслюмово (84 километра от Озерска)

Поселок Муслюмово — это стройные ряды одноэтажных безликих домов, обитых сайдингом. Дома были построены за счет «Росатома» девять лет назад, когда госкорпорация и правительство Челябинской области приняли решение переносить поселок от зараженной радиацией, смертельно опасной реки Течи.

Информацию о заражении реки рассекретили только в конце 80-х — но даже тогда речи о переселении не было. В 2006 году вскрылось, что «Маяк» снова сбрасывал отходы в реку — с 2001 по 2004 год. Вскоре после этого и возник проект Нового Муслюмова.

Новое Муслюмово построили всего в двух километрах от старого — и опять на зараженных землях. Жителям поселка предлагали выбор: можно было взять миллион рублей и уехать, или же получить новый дом, построенный «Росатомом» на эту сумму. Из шестисот семей более четырехсот решили уехать. А 135 семей остались. Еще с десяток — взяли деньги, уехали из Муслюмова, но потом вернулись, сами построили себе дома в новом поселке.

Как жители зараженной территории, муслюмовцы получают компенсацию на медикаменты, 400 рублей, но аптеки здесь нет, как нет и поликлиники — только пункт врача общей практики, один на пять окрестных населенных пунктов. Около ста человек в поселке имеют статус «лучевика» — больного лучевой болезнью. Но удостоверение «лучевика» получить очень сложно, фактически его выдают только тем, у кого рак четвертой степени, до выдачи удостоверения многие просто не доживают. Между тем статус «лучевика» предполагает дополнительные выплаты, хоть и небольшие.

Вокруг Муслюмова шесть кладбищ, и на них царит постоянное оживление. На многих могилах совсем молодые фотографии. Только в ноябре в поселке умерло четверо местных жителей — мужчины до шестидесяти.

Рамиль Мухамедьяров в Муслюмове родился и вырос. Вспоминает, как пацаном играл на Тече в хоккей, бегать за водой домой было лень — все пили прямо из проталин.

Рамиль раньше был депутатом районного собрания, но после инфаркта отказался от этой должности. Теперь преподает в школе историю и обществознание.

Рассказывает:

— В Японии после Хиросимы у них вон как медицина взлетела. В девяностые японцы предлагали взять нашу территорию под свой контроль: изучать, лечить. Но правительство на это не пошло. Для нас открыли филиал Института биофизики в Челябинске, но нас там не лечили, а только исследовали. При областной больнице недавно закрыли реабилитационный центр для нас — посчитали, что чернобыльцы умерли, и мы скоро умрем.

Рамиль говорит, что разочаровался в медицине — теперь тратит деньги на поездки к народным целителям.

Рамиль живет совсем один, так сложилось. На стенах гостиной у него дешевые обои и фотографии щенков из настенного календаря, на полу — растения в кадках. Уютно, хотя дом к этому не располагает: после переноса поселка выяснилось, что в подвалах новых домов скапливается радиоактивный газ радон. Рамиль рассказывает, что в подвале школы, где он работает, планировали обустроить мастерские, но из-за превышения допустимых радиационных норм оставили эту идею. Но все равно на уроках в обморок падают и дети, и учителя. Приезжала даже комиссии Минобра, однако она пришла к выводу, что обмороки — от недоедания.

Дозиметров в поселке нет. Главный дозиметр местных жителей — самочувствие: когда случается какой-нибудь выброс, подскакивает давление, начинается головная боль. Жители Муслюмова вспоминают, что в конце сентября многие действительно плохо себя чувствовали, скорой из соседнего села приходилось ездить чаще обычного.

Я спрашиваю Рамиля, почему он не захотел уехать отсюда, когда давали такую возможность.

— А куда я уеду? Как я без огорода? У меня тут и малина, и яблоки, даже абрикос растет! — рассказывает он явно с гордостью.

К слову, огород — серьезное подспорье для большинства муслюмовских семей. Живут здесь в основном на пенсию. Если работают — то в школе или в магазинах. Недавно только открылась птицефабрика.

Рамиль не один такой, намертво приросший к этой мертвой земле. Вот его соседка Лариса пробовала пожить в Красноярске с семьей — и вернулась:

— Мне лучше уже не станет — так что зачем куда-то бежать? Где мы еще нужны? Я хочу одного — спокойствия.

Мать Ларисы родилась, выросла и умерла в Муслюмове в 57 лет — от рака. Ларисиному мужу сорок с хвостиком, и у него тоже рак. В этом году от рака умерли два двоюродных брата Ларисы. Ее младшая внучка в два годика уже состоит на учете у онколога.

Старое Муслюмово

Старый поселок Муслюмово девять лет назад сровняли с землей тракторами. На голой земле, припорошенной снегом, остался единственный жилой домик, кирпичный, стоит с запотевшими окнами. Это дом Гилани Дамбаева. Гилани отказался переезжать на новое место. Из окон его дома видны кирпичный каркас старинной усадьбы и разрушенная мельница купцов Злоказовых — бывших крепостных, развернувшихся на Урале после отмены крепостного права. Вокруг — голое поле с высокой сухой травой.

В Муслюмово Дамбаев приехал вместе с братом в 80-е годы, за длинным рублем — они тут строили коровники. Уже в то время было известно, что земля здесь смертельно заражена.

В 1999 году Гилани перевез сюда всю семью — жену и пятерых детей: в их дом в селе под Грозным попал танковый снаряд. В том раскладе медленная смерть от невидимой глазу радиации казалась предпочтительнее быстрой пули.

В этом кирпичном домике до недавнего времени семья Гилани Дамбаева (жена и пятеро детей) жила вместе с семьей его брата (жена и двое детей). В 2000 году Гилани, сам беженец, «усыновил» еще и двоих стариков: он принял в их общем доме бабушку с дедушкой из Казахстана, которых выгнали из страны. Старики были без документов, пенсии не получали. Гилани заботился о них, выхлопотал им пенсию. Дедушка вот только недавно умер.

— Местная администрация говорит мне: «Да гони ты ее». А бабушка Вера Ивановна мне: «Сдашь меня в дом престарелых — повешусь».

При расселении поселка Дамбаевым, как и всем соседям, был предложен миллион, но Гилани посчитал, что это несправедливо, что деньги должны дать каждой семье. Брат с семьей уехал в соседнее село Кунашак (69 километров от Озерска) — а Гилани остался бороться. Опыт борьбы у него большой. Он помощник уполномоченного по правам человека Челябинской области, раньше даже инспектировал тюрьмы и изоляторы.

Выросших дочерей Дамбаевы отдали замуж — кому-то повезло уехать в Чечню, кому-то в Челябинск. Сыновья тоже ездят работать в Челябинск, но часто приезжают в Муслюмово. Сам Гилани и его жена Зура отсюда никак не уедут.

— Ехать некуда — на родине нет своего жилья, — разводит руками Дамбаев. — Строить денег нет, и купить денег нет.

По дороге в Муслюмово стоит памятная доска жертвам радиации, установленная МИДом Нидерландов. Иностранцы вообще тут частые гости. Гилани со смешком вспоминает делегации в белых скафандрах лучевой защиты. Его самого (правда, без скафандра) показывали по телевидению в разных странах. Так что глава района теперь в ответ на всякие критические выпады называет Дамбаева американским агентом. Хотя все, что есть у него американского, — это дозиметр, который подарил ему один из визитеров, эколог из Штатов.

Взяв с собой этот дозиметр, мы с Гилани идем к Тече — исследовать уровень ее радиационного заражения.

Река уже покрылась льдом, у берега торчат гнилые деревянные доски заброшенной плотины, шуршит сухой камыш. Мы спускаемся к Тече, дозиметр начинает отчаянно трещать. Гилани рассказывает мне, что местные до сих пор ловят в этой реке рыбу. Ее везут на продажу в Челябинск.

Дозиметр, если положить его на самый край берега Течи, показывает до 7 тысяч микрорентген. Норма — тридцать.

Аргаяш (32 километра от Озерска)

В сентябре-октябре в селе Аргаяш, где живет чуть больше десяти тысяч человек, Росгидромет зафиксировал экстремально высокое загрязнение: превышение фона в 986 раз по сравнению с предыдущим месяцем. Были обнаружены и следы рутения-106. Но в селе нет паники: многие даже не слышали об опасных выбросах, другие воспринимают эту информацию скептически.

Я захожу в бюро ритуальных услуг — небольшой павильон, расположенный прямо у Аргаяшского вокзала. Вдоль стены ровными рядами составлены разнообразные кресты. За столом сидит женщина лет пятидесяти, представляется Валентиной Ивановной. Спрашиваю, слышала ли она что-то про радиационное облако.

— Пишут, да кто его знает. Пишут поди не зря. Но нам никто не говорит. От властей ничего не слышно.

— Не боитесь?

— А чего боятся-то? Один раз живем! Мы, наверное, уже привыкшие. В Чернобыле же тоже остался кое-кто жить.

— Не стали к вам чаще приходить?

— Да так же, все стабильно. Но это же не сразу все проявится, со временем, поди через десяток лет.

В администрации Аргаяшского района мне советуют обратиться с вопросом по поводу радиационного загрязнения в отдел по вопросам ЖКХ и градостроительства района, к Эльмире Хабибулиной:

— У нас как такового эколога в администрации нет. Я сама по этому вопросу позвонила в областное министерство экологии, мне говорят — за это отвечает министерство общественной безопасности Челябинской области. Я передачу видела по областному телевидению: Евгений Савченко, наш министр общественной безопасности, сказал: никаких поводов для паники нет. И все. Чтобы зафиксировать выброс, нужны приборы, специалисты, у нас в администрации ничего этого нет. Лично меня вообще в городе не было, когда информация про рутений пошла, я была в Челябинске на фестивале экологических фильмов. Приезжаю — звонят родственники: «Что у вас там происходит?» А у нас спокойно все, никакой паники нет. Мы вообще думаем: может, это утка была? Но даже если и был выброс в сентябре, уже поздно в колокола бить. А что в Москве у вас говорят?

Кыштым (15 километров от Озерска)

Галина Васильевна Устинова родилась в селе Надыров Мост, которое стояло на реке Тече. Сейчас этого села нет — его сровняли с землей после аварии на «Маяке» в 1957 году. Галине Васильевне было всего три года, когда ее семью эвакуировали. А до трех лет родители ее и купали в Тече, и пеленки стирали. И умирали от онкологии.

Сейчас Галина Васильевна с мужем Сашей живут в городе Кыштым, в деревянном одноэтажном доме. Дом у них скромный, но с претензией — с коврами на стенах и на полу. Все остальные поверхности бережливо накрыты клеенками. Рядом с мягким креслом стоит кресло-туалет для инвалида. Галина Васильевна закатывает леопардовые лосины, ежедневный ритуал: дочь Юля опускается перед ней на колени и перевязывает бинтами распухшие, покрытые язвами ноги мамы.

Когда дела сделаны, меня приглашают за стол. Накрывает Юля, ее мама передвигается с трудом. Саша садится рядом с женой и заводит беседу:

— Меня в армии научили: воробьи — самые чувствительные к радиации птицы. Я их подкармливаю. Сегодня не прилетели — о, значит, выброс. Вот в сентябре их не было вообще! Но людей пугать не хотят, наверное: про облако это рутениевое только по телевизору говорят — а у нас здесь тишина, не афишируют. Мне вообще кажется, ничего и не было. Это над Францией какой-нибудь спутник взорвался, а на наших все валят.

Незримая радиационная опасность — тема для праздного застольного разговора с заезжим журналистом, а так — своих забот по горло. У Саши и Галины Васильевны — крепкое хозяйство. Требует сил, но зато и на столе — все свое, домашнее:

— Пару лет назад вишню собирали, были ягоды — вот какие гиганты, — Галина Васильевна показывает убедительный кулак. — Да еще необычная такая, продолговатая. А мы ее едим! Но мы не боимся: у меня в саду нитратов нет, все на навозе выращиваем.

На обед Устиновы готовили гуляш. А иногда они тушат мясо в жаровне; в другой раз делают плов — и тогда мясо рубят кубиками, «чтоб культурнее». Видят мою растерянность и посмеиваются надо мной.

— Мы же у частников не берем, — уверяет Галина Васильевна. — Только магазинное, проверенное!

— В мясе и рыбе радиация не так страшна, если ты знаешь, как есть, — успокаивает меня Саша. — Радиация же откладывается в костях, мягкие ткани она проходит насквозь! Ты только косточки не обсасывай. И тогда нормально.

Екатерина Фомина, «Новая», Челябинская область