Борис Альтшулер — физик и правозащитник, взявший на себя ответственность за права чужих детей. Его жена Лариса Миллер — поэтесса, взявшая на себя ответственность за судьбы своих детей, мужа и собственных строчек.

Ее как поэта высоко ценил Арсений Александрович Тарковский. Его как физика и соратника по борьбн ценил Андрей Дмитриевич Сахаров.

Евгений Евтушенко как-то заметил, что всякий раз, встречая Бориса и Ларису, он поражался, что эти двое, даже прогуливаясь по Переделкино, всё время что-то обсуждают и друг с другом им никогда не скучно.

Уже пятьдесят лет Борис занимается правозащитной деятельностью и столько же лет он — муж Ларисы Миллер.

Вот в том числе о таком постоянстве и захотелось поговорить с Борисом Альтшулером.

— Считается, что люди, занимающиеся точными науками, более критичны, поскольку все время работает логика. И якобы поэтому среди них больше правозащитников. Например, Андрей Сахаров, Кронид Любарский, Юрий Орлов… Ваш отец дружил с Сахаровым. А вы?

— С Сахаровым я познакомился через отца. В 68-м, когда я написал диссертацию по гравитации, отец попросил Сахарова быть оппонентом на моей защите. Андрею Дмитриевичу это показалось интересным. Его только что изгнали с секретного объекта Арзамас-16 (моя малая родина, там прошли и школьные годы) за знаменитые «Размышления…», которые, собственно, и стали началом его мировой славы. Он только-только запустил их в самиздат, и в начале июля 68-го года «Размышления…» опубликовала «Нью-Йорк Таймс». В Кремле случился шок. Шок был и на этом сверхсекретном ядерном объекте. Отец спросил Сахарова, почему он обратился за границу. На что тот ответил: «Я обратился к тем, кто готов меня слушать».

Сахаров жил в Москве на Соколе, и я принес ему диссертацию, потом заходил еще несколько раз. Но была еще встреча при необычных обстоятельствах. В начале августа 68-го мы оказались в одном самолете, направлялись на международную гравитационную конференцию в Тбилиси.

В самолете объявили, что из-за грозы будет посадка и ночевка в Минеральных Водах. Всем иностранцам предложили гостиницы. К Сахарову, когда он говорил со мной, тоже подошла стюардесса. Он спросил, а как поступят с молодым ученым Борисом. Девушка ответила, что не положено. Тогда Сахаров отказался от номера. Мы заночевали на стульях в зале ожидания.

Кстати, «Размышления…» не были антисоветской брошюрой. Сахаров хвалил мощь нашей армии, резко осуждал американцев за Вьетнам. Главная идея — идея конвергенции: мы должны перестать твердить об уничтожении капитализма и о мировой революции. Надо договариваться…

В 68-м Сахаров, как и мой отец, был еще очень советским человеком. В то же самое время, летом 1968 года, мы с другом Павлом Василевским выпустили (под псевдонимами, садиться никто из нас не хотел) самиздатовскую статью «Время не ждет». В ней — и про новый класс номенклатуры, и об агрессивности этой системы. Вот эти вещи мы с А.Д. и обсудили тогда в аэропорту, естественно, выбирая слова, понимая, что везде есть уши.

В сентябре 1969 года отец и Сахаров навсегда уехали из Сарова — случайно в одном поезде. Сахаров — потому что его отстранили от секретных работ за его «Размышления…», а отец по другим причинам.

В том же году мой брат приносит домой красивую самиздатовскую брошюрку, где впервые была опубликована антисталинская статья Григория Померанца и наша с Павлом Василевским «Время не ждет».

Отец поехал к Сахарову на Сокол ее показать. Оказалось, Сахаров уже читал. Они горячо обсуждали брошюру, не задумываясь о прослушке. Но как только разговор зашел о бомбовых делах, Сахаров остановил отца: «У вас есть допуск к секретной информации, у меня есть. А вот у тех, кто нас сейчас слушает, допуска нет».

— А это правда, что после высылки Сахарова в Горький в начале 1980 года развернулась кампания — мол, Сахаров выжил из ума и деградировал как ученый?

— Конечно. И это было очень страшно — такое чувство, что в любой момент могут и убить. Но в мире тогда поднялась гигантская кампания в защиту. А я в феврале инициировал Обращение в ООН о том, что именно Сахаров объяснил происхождение барионной асимметрии Вселенной (что — правда; как раз осенью 1979 года мировые физики признали значимость этой работы Сахарова 1967 года). Текст мы сочинили с Львом Копелевым.

К обращению присоединились Георгий Владимов, Григорий Померанц, Софья Каллистратова и Мария Петренко-Подъяпольская.

Лев Копелев закинул его иностранным корреспондентам, так сказать, «запустил в космос». И «Голос Америки» три дня передавал наше «Обращение», называл всех подписантов, рассказывал о барионной асимметрии, Сахарове и Вселенной. Никаких последствий и неприятностей тогда со мной не случилось. А в начале марта было объявлено решение Секретариата ЦК, что Сахаров — большой ученый и у него есть все возможности заниматься наукой в Горьком.

— А зачем вам, физику-теоретику, понадобилось стать правозащитником?

— Для меня, как и для многих, главный мотив правозащитной деятельности — спасти человека в экстремальной ситуации. В те времена это означало — спасти друга, того, кого ты знаешь. Как у Юлика Кима в его знаменитой песне «19 октября»: «И спасти захочешь друга, да не выдумаешь как». Выдумывали и спасали. И не только знакомых. К примеру, Гинзбурга и Орлова я не знал. Придумывали, с какой стороны зайти, на какой уровень поднять вопрос… Один из ярких примеров — Петр Старчик, бард и композитор. Он устраивал концерты у себя дома, в Теплом Стане. Там собирались по 50–60 человек. Петр пел песни на слова Цветаевой, Мандельштама, Шаламова, многих других. Но пел и «Жестокий закон» (слова народные):

Старчика забрали 15 сентября 1976 года и отправили в психушку. Через пару недель после ареста почерк его записок начал вызывать тревогу — скорее всего, кололи галоперидол без корректоров. Мы, друзья, решили собраться у него на квартире и подумать, что делать. А утром того же дня я читаю в газете «Правда», что объявлена русско-французская культурная неделя. И в тот же день сочинил обращение к президенту Франции. Смысл текста: мол, посадили человека в психушку за исполнение песен в собственном доме. Этот текст подписали множество друзей. И — передали на Запад. Это был нокаут. Нашего Петю спешно перевели в хорошее отделение. В палату приносят гитару, и Петя поет там песни — главному психиатру Москвы.

Сразу после ноябрьских праздников Старчика выпустили с условием не устраивать концерты. Собралась уйма народа, и всю ночь он пел свои песни. Дома у нас с Ларисой (поэтесса Лариса Миллер.— Ред.).

— Кажется, именно в эти годы на вашу жену Ларису Миллер обрушилась поэтическая слава. Вы не боялись испортить ее литературную судьбу?

— Боялся… Кстати, второй сборник Ларисы «Земля и дом» пролежал в «Советском писателе» девять лет — ведь наши приключения продолжались! В марте 82-го Ларису пригласили в КГБ, показали толстую папку и сказали, что муж ее обманывает. «Он вам говорит, что занимается физикой, а на самом деле антисоветской деятельностью». И предложили немедленно уехать из страны. В противном случае обещали «разлучить с семьей» на 10–15 лет. Но никуда мы не уехали.

— Из страны вы не уехали, но вас и не арестовали.

— Тьфу-тьфу… Был у нас обыск, длившийся десять часов. Меня уволили с преподавательской работы, и в сентябре 1982-го я устроился дворником в ближайший ЖЭК. Проработал там пять лет. Кстати, меня в ЖЭКе ценили и даже выдали грамоту с Лениным. А когда после возвращения из ссылки Сахаров настоял, чтобы меня приняли на работу в ФИАН, то ЖЭК дал мне очень хорошую характеристику для представления в Академию наук СССР.

— В перестройку задышалось легче?

— Не сразу. В январе 86-го года у нас отключили телефон на полгода. И в то же самое время в марте Ларису приглашают в «Советский писатель» читать верстку ее второй книги. И хотя Сахаров находился еще в ссылке, это для нас был первый звоночек перестройки.

— Правами детей вы начали заниматься еще до появления в ООН Конвенции о правах ребенка?

— Конвенция была принята в 1989 году, Российская Федерация к ней при­соединилась в 1992-м, а занялись мы правами детей в 1996-м. И хочу похвастаться, что за все время нашей работы в этой сфере не было ни одного случая, чтобы мы не добились результата, не помогли конкретному ребенку.

— Начали с беспризорников?

— Нет, это потом. А наш первый случай был очень трудный. Девушку-сироту хотели абортировать в психоневрологическом интернате, откуда она сбежала и три месяца пряталась по московским чердакам и подвалам. А потом пришла к нам. Мы отстояли ее право иметь ребенка. И она родила, ей и квартиру дали.

— То есть спасать людей стало легче?

— Это как сказать. Ведь в защите детей сегодня мы, в сущности, используем те же методы, какими спасали узников совести в СССР, то есть применяем метод «обращений в космос», в данном случае — на высший уровень власти РФ.