16 августа 2004 г. Понедельник.Подготовил к печати беседу с Вячеславом Ивановым. Под рубрику «Трудно быть человеком. Диалог с современником» (под ней уже отвечали на мои вопросы Жорес Алфёров, Виталий Гинзбург, Даниил Гранин, Михаил Давыдов, Борис Стругацкий, Леонид Филатов). 21 августа этому человеку, одному из зачинателей нашей и мировой математической лингвистики, обладателю многих авторитетнейших научных титулов, званий и наград, включая Ленинскую премию, — 75. Дай Бог ему и исполнения желаний, и воплощения замыслов. И здоровья. Остальным свыше он наделен в полной мере. Глубокий, всеохватывающий интеллект. Энциклопедические знания.

С 1 по 11 сентября прошлого года мне посчастливилось прослушать в РГГУ его лекционный курс «Введение в современные науки о человеке». Настоящее интеллектуальное пиршество (в екатерининские времена добавили бы, наверное, ещё и «именины сердца»), в котором было все. Сплав самых новых научных представлений о разномасштабности мира. В пространстве — от кварков и «очарованных частиц» до белых карликов и черных дыр Вселенной. Во времени — от Большого взрыва до не такого уж нереального всемирного Апокалипсиса. Но пульсировало в этих прилюдных размышлениях с самим собой и с «племенем младым, незнакомым» еще и нечто связывавшее все это воедино: развертывание судьбы человека и человечества из прошлого в будущее.

— Вячеслав Всеволодович! Одни говорят: будущее светло и прекрасно. Другие рисуют его в черных и огненных красках Апокалипсиса. Шекли, например, в одном из своих последних интервью утверждает: «К сожалению, мы никогда не сможем составить полную оппозицию злу. Может, так запрограммирован мир, наша Вселенная». В рассказе вашего отца «Пасмурный лист», где схватка добра и зла продолжается и в якобы светлом будущем (над небывалыми яблоневыми садами идет сражение небывалых летательных аппаратов земной и неземной цивилизаций), мне и дорого, и тревожно одновременно понимание не только равнозначности этих перспектив, но и их зависимости от разума, воли, совести ныне живущего человека. Именно потому в рассказе, где сбываются оба варианта будущего, вопрос об исходе схватки остается открытым. Прав ли я в своей трактовке?

— Знаете, ваш вопрос мне особенно интересен тем, что вы его задаете здесь, в переделкинском доме. Во время войны рядом проходил фронт. Наша дача сгорела. Сгорела огромная отцовская библиотека — остались только обожженные корешки книг XVIII века из кожи, почему-то не поддавшейся огню. Когда мы стали восстанавливать жилье на пепелище — а это по времени примерно совпало с написанием «Пасмурного листа», — то посадили с отцом крохотные березки.

Отца уже больше сорока лет как нет. Есть то самое будущее, которое стало настоящим. И в нем — целая роща высоких берез перед нашим домом. Так что образ этот и у меня связан со временем, с превращением нарождающегося в будущее.

А для отца это был совсем не случайный мотив. Его как писателя и человека очень интересовало движение во времени — из прошлого в будущее. Он много занимался современной ему наукой, читал специальные книги. Окончив только начальную школу и набирая книги как типографский рабочий, он потом развил себя интенсивнейшим самообразованием. Когда в конце Гражданской войны по приглашению Горького приехал в Петроград и узнал о теории относительности, чтобы в ней разобраться, серьезно углубился в высшую математику. Я до сих пор храню вполне непопулярную книгу Эддингтона о теории относительности, одну из тех, что случайно уцелели из всей отцовской библиотеки, с его пометками. Там есть и глава о движении во времени.

Думаю, вы правы, говоря о неоднозначности его взгляда на будущее. Он предвидел его страшные возможности. Но что он смотрел на него не только пессимистически, видно из характера его архива. Например, маршал Блюхер незадолго до ареста передал отцу материалы по своей биографии — много документов времени Гражданской войны. Предполагалось, что отец напишет о нем книгу. И отец эти материалы не уничтожил. Архив расстрелянного маршала занимал целый отсек в закрытом шкафу. Потом, когда Блюхера реабилитировали, мы передали его архив в Ленинскую библиотеку.

Никто ведь тогда так не делал. Разве что Эйзенштейн сохранил архив Мейерхольда. А отец сберег и автограф «крамольной» поэмы Клюева «Погорельщина». Так что он явно полагал: все это, как и многое другое, не дошедшее по тем жестоким временам до читателя, в будущем окажется востребованным.

Человек, видящий впереди только конец света, так не поступает. В какой-то степени он в будущее верил. Но в то же время понимал: и в будущем останутся мощные силы, действующие во вред человеку. Однобоким оптимистом никогда не был — этого за ним не водилось.

— Теперь, через 60 лет после написания «Пасмурного листа», вы, сын своего отца, как вы ответили бы на мучивший его вопрос: что ждет нас, людей, в будущем?

— Что касается моего взгляда в будущее, я тут совершенно не оригинален. Много лет назад услышал от Петра Леонидовича Капицы о глобальных прогнозах Римского клуба. И меня эти прогнозы убедили. Все, что мы сейчас знаем о возможном конце света, устроенном самими людьми, ученые Римского клуба предсказывали уже более четверти века назад, сведя их к четырем-пяти экологическим, экономическим, демографическим угрозам, которые Капица пытался довести до сознания тогдашних наших вождей.

Напечатать статью об этом ему дали. Но серьезно к его предупреждениям не отнеслись. А он ведь хотел, чтобы советское руководство соизмеряло свои действия с реальным будущим человечества. Впрочем, равнодушие и беспечность встречали эти идеи не только у нас. Помню, в Италии меня с удивлением спрашивали: откуда вы знаете про Римский клуб больше, чем мы сами?

К сожалению, все эти угрозы остаются в силе, даже обостряются. И беспечность остается. Распространено, например, мнение, что после окончания военной конфронтации США и СССР снята и угроза атомного самоуничтожения человечества. Когда я сам занимался депутатской деятельностью во время горбачевских реформ, казалось, что уже действительно можно исключить ядерную войну из жизни людей. Сейчас это менее очевидно. Ведь Сахаров, если помните, провидчески считал основной проблемой не столько обмен сверхдержав ядерными ударами, сколько атомный терроризм. Техническая возможность применения атомного оружия одним человеком, страшная комбинация Чернобыля с терроризмом, ныне вполне реальна. Слава богу, пока этого нет. Но… Словом, возможности обрыва нашей цивилизации остаются.

— А есть ли у нас надежды на более светлую перспективу?

— Есть. Они в том, что человечество все-таки движется в направлении ноосферы — сферы Разума, глубокое объяснение которой дал Вернадский. И я полагаю, что интеллигенция, в частности российская интеллигенция, — проводник в ноосферу. Ибо она определяет, что вероятнее всего ждет нас в будущем, и рано или поздно народ с ней соглашается. Я в этом пункте оптимист, ибо не знаю в истории ситуаций, чтобы конечное решение не было связано с этим вектором.

По дороге может произойти много всяких несчастий. Но в конце концов приближение к ноосфере происходит. Хотя отдельные люди, вносящие огромный вклад в ускорение такого продвижения в будущее, могут и погибнуть. Сахаров, например, именно погиб, а не умер. Когда я увидел его после возвращения из Горького — просто не узнал. Его якобы «лечение» там от голодовки было ужасно. Настоящая пытка.

Он — жертва времени, жертва жизни в зоне постоянного риска. Как Мень, которого убили. Как многие другие. В стране так много людей погибает, что оснований для безусловного оптимизма ни у кого из нас нет. Но направляющий вектор русского духовного развития все равно сохраняется в той нравственной культуре, в языковой среде, которая до сих пор очень нужна была для всего мира. И должна остаться в будущем.

— И это вы утверждаете сейчас, когда очень многое делается для размывания нравственных устоев российского общества, для разрушения его языковой среды?!

— Да, утверждаю. Тенденции борются разные, но я верю: у отечественной культуры настолько глубокие корни, что даже при обломанных ветвях она в силах восстановить свою крону.

Моя убежденность подкрепляется одной поразительной, сравнительно недавно обнаруженной особенностью ноосферы: она как бы включает в себя и свое будущее. Это лучше всего понято и сформулировано известным философом ХХ века Карлом Поппером, что выразилось, в частности, в его идее трех миров.

Первый — мир реальных объектов: столы, часы, книги как напечатанные, материальные вещи. Второй — мир психических представлений: наши эмоции, мысли, рассуждения, состояние нашего сознания. И, наконец, третий — мир нашей культуры, к которому Поппер отнес как напечатанные идеи, сыгранные симфонии, доказанные теоремы, так и замыслы, которые еще не успели воплотиться в действительность: теоремы, которые не доказаны, симфонии, которые не только не исполнены, но еще не существуют даже в нотной записи.

Поппер имел в виду, что еще не воплощенные в жизнь замыслы, еще не разрешенные, но уже поставленные вопросы, которые предстоит воплотить, разрешить в будущем, входят в сегодняшнее состояние сферы разума.

Ноосфера как бы включает в себя некий запас на будущее. Наш известный психолог Выготский говорил о зоне ближайшего развития в применении к росту ребенка. Так вот, ноосфера тоже имеет зону своего ближайшего развития, которую можно в известной степени предвидеть, «считывать», переводить в научные прогностические модели.

— Оптимистический вариант будущего вы связываете со сферой разума. Но как видоизменятся в этом будущем сам разум и его носитель — человек? В связи с последними достижениями генетики, биотехнологии какие только сюжеты не выстраивает изощренная людская фантазия! Вот, к примеру, журналист проникает в лабораторию забаррикадировавшегося от мира ученого и видит там его заспиртованную генокопию. Ужасается: «Как вы могли, создав живое существо, убить его?». И слышит в ответ: «А кто вам сказал, что я его создал? Это он меня создал!».

— Я знаю более веселый сюжет. Из Лема, кажется. Человек судится с фирмой, которая считает его своей частной собственностью, так как все его органы — искусственные, созданные данной фирмой…

Но если серьезно, я не очень-то верю в генетическое преобразование физической природы человека. Мы пока слишком приблизительно знаем генетику человека, чтобы не натворить массы безобразий на этом пути. А посему дай бог нам сперва глубже познать и полнее использовать те фантастические возможности, что уже заложены природой в человеческий организм.

Возьмите мозг. Современная теория информации впервые позволила количественно оценить его потенции. И оказалось: нормальный мозг одного обыкновенного человека может вместить в себя достижения всей существующей и существовавшей до сих пор культуры. Я не преувеличиваю. Физиологически это так. Из чего следует целый ряд практических выводов.

И прежде всего тот, что вся современная, во всем мире работающая на протяжении веков система образования и воспитания неправильна. Потому что очевидно: ни один из живущих на земле людей, в том числе и тех, кого мы почитаем за гениев, полностью не реализует свои интеллектуальные возможности. Более того: КПД нашего мозга на протяжении человеческой жизни буквально мизерный. И причину этого надо искать в самом раннем детстве.

Мозг человека рождается как бы недоделанным. Гигантское количество его нейронов и связей между ними включается очень медленно. Неслучайно лет до двух мы, как правило, еще не умеем говорить. И потом очень мало помним о первых годах своей жизни.

Физиологически наша нервная система, наш мозг приспособлены к тому, чтобы постепенно, но очень быстро, очень рано многое усваивать. Так вот, смысл новой образовательной парадигмы: зная возраст, когда в работу включаются те или иные участки мозга, его связи, не пропустить время для того, чтобы дать старт развитию способноностей человека, включению его во взаимодействие физиологических и культурных начал в нем самом. Если мы этого вовремя не сделаем, то навсегда останемся полууродами в каком-то отношении.

Главное — мы все должны усвоить вовремя. А в нынешней образовательной системе все усваивается позже, чем нужно, и потом начинаются жалобы: молодежь у нас не такая.

24 декабря 2010 г. Пятница. Представился случай лишний раз убедиться в безграничных возможностях человеческого мозга. К сожалению, пока всё ещё в единичном, уникальном варианте. Обзванивал академиков. Просил — для предновогоднего номера — назвать десять открытий минувшего года, которые могут серьёзно изменить нашу жизнь. Андрей Анатольевич Зализняк, человек, поставивший точку в двухвековых спорах вокруг «Слова о полку Игореве», неопровержимо подтвердивший его древнее происхождение, извинился, что не может сейчас отрываться от срочно завершаемой работы: пришлось бы кое-что уточнять по первоисточникам. Но порекомендовал обратиться, к человеку, которому ничего проверять и уточнять не придётся, поскольку всё нынешнее состояние мировой науки — у него в голове: «Это мой Учитель. Вячеслав Всеволодович Иванов» (слово «Учитель» он произнёс так уважительно, что я невольно пишу его здесь с заглавной буквы).

Поблагодарил его за совет, не сказав, правда, что совет, конечно, замечательный, но…запоздалый. Ибо первый академик, которому я позвонил, был имненно Вяч. Вс.

Что он ответил, в этом нет ничего удивительного — у «Новой» с ним давние дружеские связи. Удивительно, как быстро он это сделал. Мне думается, будь ты хоть и академик РАН, семи пядей во лбу, но поломать голову, чтобы назвать не два-три, а целых десять «прорывов в завтра», всё-таки придётся. Но между нашим разговором и пришедшим по электронке текстом временной разрыв был ровно таким, чтобы его хватило на компьютерный набор и передачу.

Содержание ответа невольно вызывает мысль о том, что этот мозг действительно охватывает весь окоём современной науки, что это всё у него и «в голове», и «из головы», в которой — «внезапно возникающая мысль, готовая развиться до Вселенной» (занозились же в памяти эти чьи-то поэтические строки — но они действительно так подходят к Вяч. Вс.).

А текст Вяч. Вс. прислал вот какой (сегодня он опубликован в газете):

1. «Перечень достижений этого года приятно начать элементом 117, на пути к получению которого сделан успешный эксперимент в Дубне, в Лаборатории ядерных реакций Объединенного Института Ядерных Исследований, при обстреле берклия-249, полученного в Окриджской национальной лаборатории (США), ионами кальция-48 на ускорителе У-400. 117-й элемент просуществовал очень короткое время. Эта дубненская лаборатория, работавшая совместно с американскими физиками, на протяжении последних лет синтезировала 6 самых тяжелых элементов вплоть до 118-го. Элемент 117 (Un-un-sept-ium= «117, один-один-семерыш») — последнее звено в ряду многих, демонстрирующих предсказательную мощь гениального построения Менделеева. Наши ученые показывают, как много можно извлечь из его конструкции. Возникновение тяжелых элементов необходимо для создания форм разумной жизни. Эти последние создают сверхтяжелые элементы.
2. К числу теоретических выводов, которые остается заполнить фактическими данными, относится следующая за Дарвином современная теория эволюции нашего предка. Не вполне ясно, насколько окажется существенным обнаружение одного из звеньев в предистории Человека Разумного. Этот тип существ, к которому принадлежим мы все, в свою очередь происходит от Человека Прямоходящего. А вот один из предков этого последнего открыт в 2010 г. в Южной Африке, этим останкам немного больше 2 миллионов лет. В предпоследнем декабрьском номере журнала "Nature" появилась статья, подписанная многими участниками совместной работы ученых США, Германии, Канады, Китая и России (в том числе моим хорошим знакомым академиком А. Деревянко и его коллегой — сибирским исследователем Палеолита П. Шунковым). Они произвели анализ генетических особенностей нового типа предлюдей, которые обитали в Сибири несколько десятков тысяч лет назад. Найден палец и зуб, по которым устанавливается, что эти «денисовские» близкие родственники неандертальцев имеют общие черты с папуасским населением Новой Гвинеи. Иначе говоря, древние потоки генов, соединяющие Человека Разумного с ему подобными более древними косвенными нашими родственниками, позволяют думать не только о смешении людей с неандертальцами (что установлено открытиями этого года), но и о позднейшем частичном смешении "денисовских" предлюдей с предками новогвинейского населения. Вся древняя картина предыстории Человека начинает выглядеть по-новому.
3. Из вероятных открытий, касающихся эволюции Вселенной в целом, отмечается сделанное с помощью европейского коллайдера ЦЕРНа в Швейцарии обнаружение статистического преимущества определенного типа частиц (мюонов) над соответствующими им анти-частицами, возникающими в эксперименте. Над проблемой соотношения материи и анти-материи в начальном периоде истории Вселенной у нас задумался еще в первых своих выступлениях на эту тему в 1960-е годы А.Д. Сахаров, продолжавший размышления и в серии статей, написанных им в горьковской ссылке и тогда же напечатанных в ЖЭТФ П.Л. Капицей. Проблема подтверждает мысль о возрастании роли симметрии (и асимметрии) как основного принципа в физике начиная с Эйнштейна.
4. Из многочисленных фактических достижений, полученных при обследовании Солнечной системы современными методами, для ближайшего будущего может оказаться важным обнаружение воды на Луне.
5. А для изучения все еще не имеющего ответа вопроса о вероятности существования в определенный период жизни на Марсе, большое значение имеет выявление на нем метана — возможного следа органических соединений.
6. Не буду говорить о продвижении в области исследования механизмов старения и гибели (или ее преодоления) клеток. Эта сфера занятий подробно описывается во множестве статей и книг, обрастает нобелевскими премиями и спорами о приоритетах. С каждым годом накапливаются новые данные (важные не только для темы старения и бессмертия, но и для изучения рака). Есть достижения и в минувшем году.
7. Из открытий, прямо относящихся к новой науке социобиологии, контуры которой были намечены в свое время специалистом по муравьям Уилсоном, именно у муравьев обнаружено поразительное совпадение с человеческой цивилизацией - наличие пестицидов. Для защиты от паразитов, опасных для домашних растений-грибов, муравьи используют определенный тип бактерий. Продолжение этой традиции обеспечивается маткой, создающей новый муравейник. Сходство с человеческой хозяйственной деятельностью, как и отличия от нее, заставляют вспомнить идеи «творческой эволюции» Бергсона, предполагавшего два пути биологического совершенствования — с помощью инстинкта и посредством Разума (впрочем, этот последний некоторыми специалистами предполагается у таких общественных насекомых, как пчелы, на основании использования ими поляризации солнечного света для ориентации, что было установлено еще в классических работах Фришша).
8. Из достижений современной техники, поставленной на службу археологии, заслуживает особого внимания применение робота для обнаружения подземного коридора под пирамидами древнемексиканского комплекса Теотихуакана.
9. Подобные робототехнические сооружения революционизируют и другие науки о прошлом. Продолжающееся изучение катастрофы, приведшей к образованию Черного моря из пресноводного водоема, обогатилось результатами работы робота-подводной лодки. Этот прибор выявил наличие на дне моря стремительно текущей реки.
10. Остается выразить надежду на то, что аналогичные устройства могут помочь проверить гипотезу, по которой на дне Персидского залива покоится затонувшая 8 000 лет назад часть суши размером с Англию. Этот новый вариант Атлантиды был недавно предложен на основе открытия на берегу залива многочисленных поселений этого времени, которые объясняются как продолжение этой затонувшей цивилизации после всемирного потопа, ее погубившего. Если хотя бы небольшая часть денег, затрачиваемых на подготовку войны в этой части света, пошла бы на нужды морской археологии, одновременно бы отсрочилась опасность гибели других — новых цивилизаций, и можно было бы выяснить детали исчезновения древних культур».

8 июля 2014 г. Вторник. Вчера расположил на сайте «Новой» материал об Ире Дементьевой. В нём есть строки: «Она не сама по себе. Она из того замечательного женского ряда «Известий», где Инга Преловская, ещё две Иры — Круглянская и Овчинникова, Элла Максимова (Меркель), Римма Озерская, Натэла Лордкипанидзе, Наташа Колесникова. <…> Где — в основании этого ряда — Нина Александрова и Любовь Иванова. <…> А где-то в туманном отдалении, в самом начале этого ряда, была ещё и очеркист «Известий» в 1918 — 1926 годах Лариса Рейснер. «По совместительству» — легендарный комиссар сначала Морского генерального штаба, потом Волжско-Каспийской Флотилии».

В ответ сегодня получил такой вот отклик-отлуп: «Непонятно зачем автор в прекрасное слово о прекрасном журналисте приплел "туманнную отдаленность" Л. Рейснер. И. Дементьева, к счастью, ничего общего (ни в литературном, ни в общественном смысле) не имела с этой большевистской "легендой", которая "если на Волге на пути следования флотилии были помещичьи имения, Лариса одевалась то в пышные платья, то в легкие платьица и появлялась на палубе.

— Мы строим новое государство. Мы нужны людям. Наша деятельность созидательная, а потому было бы лицемерием отказывать себе в том, что всегда достается людям, стоящим у власти…

И не встала на защиту Н. Гумилева, своего бывшего любовника.

И еще один пример: "Зимой 1920/21 года в голодном и холодном Кронштадте супруги Раскольниковы вели образ жизни, который самым мягким словом определялся бы как «нескромный». Да, конечно, давно уже существовали пайки для «ответственных работников», «госдачи» и т.п., однако новоявленная традиция предписывала никак это не афишировать, тем паче не хвалиться. А супруги-революционеры расположились в богатом особняке, завели обширный штат прислуги, устраивали на прежний манер «приемы», на коих мадам любила блистать нарядами. Нечего и говорить, какое впечатление это производило на моряков, в том числе партийных."

Но между тем именно Ларисе Рейснер, на могиле которой на Ваганьковском и по сей день появляются живые цветы, Пастернак посвятил удивительные по экспрессии стихи:

Вспомнился мне всвязи с этим вроде бы незначительный, частный эпизод во время одной из наших бесед с Вячеславом Всеволодовичем Ивановым. Я спросил его, случайно или не случайно у Пастернака совпадение имён героини «Доктора Живаго» и Ларисы Рейснер?

Впрочем, за этим «простеньким» вопросом стояла весьма противоречивая, неоднозначная ситуация, в которую попали многие исторические персонажи, которые в советские времена преподносились в качестве образцов «юноше (девушке), обдумывающему (обдумывающей) житьё, мечтающему (мечтающей), сделать бы жизнь с кого…».

Самому мне казалось неясным, странным это совпадение имени у двух таких разных даже на страницах самого Пастернака женщин. Как в романе впервые появляется имя Лара? А вот как: «В это время в Москву с Урала приехала вдова инженера-бельгийца и сама обрусевшая француженка Амалмя Карловна Гишар с двумя детьми, сыном Родионом и дочерью Ларисою. <…> Мадам Гишар сделала это по совету адвоката Комаровского, другу своего мужа и своей собственной опоры <…> … он же уговорил отдать Родю в корпус, а Лару в гимназию, которую он порекомендовал, и он же невнимательно шутил с мальчиком и заглядывался на девочку так, что она краснела». И через несколько страниц: «За что же мне такая участь, — думала Лара, — что я всё вижу и так о всём болею?»

Не очень-то коррелируется это начало с обжигающими его же, Пастернака, стихами, отделёнными от 1917 года всего девятью годами и посвященными «комиссарше» Ларисе Рейснер. Над этой шеснадцатилетней девочкой скорее представляется свет «Рождественской звезды» из тетради гениальных стихов Юрия Живаго. Впрочем, так ли уж не коррелируется?

Вот какая на самом деле Вифлеемская звезда осеняет судьбы и Лары, и других героев романа…

Думалось, в силу своих твёрдых демократических убеждений, Вяч. Вс. сходу перечеркнёт моё предположение о неслучайности этого совпадения имён. Но… оно его заинтересовало.

Он как бы рассуждал вслух: с одной стороны, неслучайность тут маловероятна, так как за несколько десятилетий, прошедших между 1926 годом, когда написано это стихотворение, и временем окончания «Доктора Живаго» в мировосприятии, мировоззрении Пастернака произошли серьёзные, драматические перемены. И уж во всяком случае Лариса Рейснер и Лара из пастернаковского романа — очень разные личности.

«Но, с другой стороны, — сказал тогда Вячеслав Всеволодович, — насколько я помню, от стихов о Ларисе Рейснер Пастернак никогда не отрекался. Спросить бы об этом прямо у него самого. К сожалению, ни я, ни вы уже не сможем этого сделать».

Первое, что в Иванове привлекает в наш век разогретых до белого каления общественно-политических страстей, которых сам он, между прочим, не чурается, — абсолютная открытость к новым (и самым фантастическим даже) идеям, гипотезам, предположениям и вообще к новой, часто разнополюсной инфорации. Готовность выслушать даже самого сумасбродного оппонента (из этого вовсе не следует, что он потом с ним согласится). Я это для себя определяю как великодушие воистину великого и интеллектом, и душой, независимого, непредвзятого исследователя и мыслителя.

8 октября 2017 г. Воскресенье. Вчера в Лос-Анджелесе умер Вячеслав Всеволодович Иванов.

9 октября 2017 г. Понедельник. ТАСС передаёт: «Вдова академика Вячеслава Всеволодовича Иванова Светлана Леонидовна сообщила о своем решении похоронить Вячеслава Всеволодовича в Москве на Новодевичьем кладбище рядом с могилой отца, писателя Всеволода Иванова, и матери. В пятницу, 13 октября состоится кремация, а затем прах будет перевезен в Москву.

Также Светлана Леонидовна обратилась к президенту РАН Сергееву с предложением перевезти из Лос-Анджелеса в Москву библиотеку Вячеслава Всеволодовича, соединить ее с библиотекой, которая находится в Переделкино, и создать публичную библиотеку с открытым доступом в память о великом ученом».

24 ноября 2017 г. Пятница.Ну вот, на прошлой неделе были уже сороковины. И с каждым новым днём, удаляющим нас, живущих, от его смерти, всё острее ощущение того, «как пусто небо на месте упавшей башни» (А.А.А.). И тут ещё одно общенациональное горе. Умер Дмитрий Хворостовский…

В день смерти Вяч. Вс. резко резанули по сердцу заголовок и лид к материалу в одной из самых многотиражных газет: «Свадьба Шурыгиной: ДРАКА — ЛОЖЬ, ДА В НЕЙ НАМЁК. Вечеринка, посвящённая вступлению в брак звезды «Пусть говорят», не смогла обойтись без скандалов».

Воистину эта штука посильнее того вагона из-под устриц, в котором перевозили из Германии в Россию тело умершего Чехова, что Максим Горький счёл надругательством пошлости над памятью великого борца против пошлости (из его июльского, 1904 года, письма жене: «Этот чудный человек, этот прекрасный художник, всю свою жизнь боровшийся с пошлостью, всюду находя ее, всюду освещая ее гнилые пятна мягким, укоризненным светом, подобным свету луны, Антон Павлович, которого коробило всё пошлое и вульгарное, был привезен в вагоне "для перевозки свежих устриц" и похоронен рядом с могилой вдовы казака Ольги Кукареткиной»).

Нынешние журналисты, впрочем, не виноваты: № подписывался раньше, чем пришла печальная весть. Просто — одно из штрих-свидетельств того, что в эти дни было «злобой дня» для нашей телевизионно-газетной братии, окромя Сирии и Украины.

Но вот то, что произошло в последующие дни, это уже серьёзный диагноз нравственного нездоровья общества. О смерти Иванова сообщили редкие газеты и ТВ-каналы. Да, это правда: он пребывал в жёсткой оппозиции к нынешней российской власти. Но это не повод замалчивать уход выдающегося учёного в то время, как об умершем в эти же дни «целителе смутного времени» экстрасенсе Алане Чумаке говорили все и повсеместно. В газете «Культура», например, следующее: «К сожалению, противопоставить ему на уровне идей нечего». Почему же нечего? Идеям Чумака (если они у него вообще были) можно противопоставить идеи Вяч. Вс. Иванова, всю жизнь боровшегося против затмения народа, за его просвещение.

Наша «Новая», другом и желанным автором которой он был чуть ли не с первых её номеров, слава богу, отметила этот уход достойно. Прощальными словами тех, кто на эти слова имеет, так сказать, первородное право.

«Мне повезло быть его соседом по переделкинской даче. Каждый день летом он гулял с палочкой по самой короткой улице городка писателей — улице Павленко, названной так в честь провокатора, доносчика и четырежды лауреата Сталинской премии Петра Павленко. Шел мимо дачи Пастернака, ставшей Домом-музеем поэта, мимо дачи Константина Федина — последние годы здесь жил Андрей Вознесенский с Зоей Богуславской, доходил до дачи, первым жильцом которой был Ираклий Андроников, и возвращался обратно. Всех этих людей он хорошо знал, а с Пастернаком дружил, несмотря на существенную разницу в возрасте.

Часто, возвращаясь с работы, я его догонял. И начинался разговор — о чем угодно: об истории и литературе, о семиотике и антропологии, о генетике и кибернетике, о Сталине и Горбачеве, Ельцине и Путине, о политике и вариантах будущего…». (Олег Хлебников. «Смотритель Вавилонской башни». «Новая газета», 11.10.2017).

Между прочим, именно Олегу я обязан (за что искренне ему благодарен) знакомством с Вяч. Вс.

«Он был моим научным руководителем. <…> Как-то ему в Кремле вручали как выдающемуся ученому цацку, и он, с академическим спокойствием, спросил Путина про Ходорковского. Но я бы хотела рассказать о некоторых других вещах, которые мы с ним обсуждали на правах профессора и ученицы, а также на правах соседей: так получилось, что жили мы стенка в стенку …». (Юлия Латынина. «Памяти Учителя. Человек идеи». «Новая газета», 11.10.2017).

И несколько позже («Новая газета», 27.10.2017) — очень пришедшееся мне по душе философско-публицистическое эссе Александра Гениса «Зачем всё знать. Энциклопедист». О прощании с Ивановым. Но и о драматической, трагической даже судьбе энцикопедизма в ХХI веке со всеми его интернетными прелестями, вроде википедии или целых мировых библиотек, помещающихся в нескольких флешках.

Кому они нужны, эти энциклопедисты, если всё, что они знают, можно теперь без особого труда извлечь из безграничных глубин мировой информационной сети? Давно не читал столь лапидарного, но в то же время разяще убедительного ответа на эту тоскливо-скучную якобы истину. На самом деле нам, сегодняшним, крайне, жизненно необходим гениальный энциклопедизм академика Иванова и ему подобных уже хотя бы потому, что без него — неомертвевшего в «железе» компьютерной памяти, живого, личностного — наше интеллектуальное, духовное движение из прошлого в будущее иссякнет, и некому будет вещать миру действительно вечные истины и символы веры. Такие, как «Да здравствует весёлое безумие науки!» (это Сергей Аверинцев), или «В первобытные пещеры можно вернуться и с карманным компьютерам» (Виталий Гинзбург). Или вот — мысль Николая Рериха о том, что мы слишком часто пытаемся самоуверенно судить о будущем, исходя из сегодняшних, всё-таки пока ещё далеко не полных представлений об окружающем нас мире.

К подобым самоуверенным заблуждениям относится, между прочим, и прогноз насчёт того, будто в оцифрованном грядущем уже не останется места для тех же энциклопедистов (грешен, и меня бес попутал, когда в начале этих заметок я написал: завершил свой жизненный круг последний, наверное, на этой планете энциклопедист).

При этом нам крайне не хватает и веры в безграничные возможности человеческого разума саморазвиваться, являя всё новые и новые скрытые в нашем мозгу потенции (олицетворением чего становятся и всегда, пока существуют люди на земле, будут становиться те удивительные уникумы, которых мы зовём гениями); и уважения к неизвестному, ещё не познанному. И посему будущее так часто преподносит нам неожиданные, непредсказуемые сюрпризы.

Ибо, хотя где-то там, в объективном мире, независимо от нас, без нас существовало глубокое прошлое и без нас же наступит отдалённое будущее, каждый из нас в своём реальном земном бытии проживает свои, субъективные, личные настоящее прошлого, настоящее настоящего, настоящее будущего (это уже по Блаженному Августину), включающие, между прочим, не только годы, которые лично мы уже прожили и которые — сколько кому на роду написано — нам ещё предстоит прожить, но и наши представления о прошлых и будущих веках, тысячелетиях, эрах человечества, планеты Земля, Вселенной до нас и после нас.

Насколько глубоки, всеобъемлющи, точны эти представления — ну тут уж кого Господь при рождении в темячко поцеловал. Или не поцеловал. Согласимся: первое всё же встречается крайне редко. В большинстве своём мы самоуверенно невежественны в прогнозах на будущее, экстраполируя на него наш сегодняшний уровень знания и незнания о мире.

Впрочем, не менее самоуверенны мы и в своих реконструкциях прошлого, когда вдруг «случайно» заново открываем то, что уже было открыто предками за много поколений до нас, причём очень часто на куда более примитивной, по сравнению с нашей, экспериментально-технической базе. Но мы высокомерно проходили мимо их опыта только потому, что он облекался в «старомодные», по нашим представлениям, одеяния и формы. Эту инерционную особенность нашего восприятия исторического опыта в своё время метко подметил Мераб Мамардашвили в курсе лекций по античной философии, прочитанном им во ВГИКе.

Вот и ещё почему без живого, противоречивого, блистательного творчества вчерашних, сегоднящних, завтрашних энциклопедически гениальных особей рода человеческого, излечивающих нас от невежественного снобизма во взаимоотношениях с историческим временем, ох как скучно было бы жить на белом свете, господа-товарищи, даже со всеми нашими супер-компьютерами и лунно-марсианскими ракетными кораблями (впрочем, они-то чаще всего их и сотворяют).

Всю свою жизнь в науке Вяч. Вс. занимался её очеловечиванием. В энциклопедиях и учебниках вы найдёте немало определений того, что такое антропный принцип. Строго научных, но… скучноватых. А вот посмотрите, как это у него: «Оказалось, что с самого начала Вселенная как бы подстраивалась под то, что в ней должен появиться человек. Это общее соображение и носит сейчас название антропного принципа. <…> Это означает, что <…> будущий разумный наблюдатель Вселенной как бы имелся в виду с самого начала. А иначе можно сказать так: структурой Вселенной задана возможность того, что её будущие обитатели и наблюдатели могут задавать вопросы о её устройстве».

Вернусь однако к личности самого Вяч. Вс. Хотя, конечно, я не был ни переделкинским, ни московским его соседом, но тоже, с первых часов нашего знакомства, попал под обаяние этой личности, под коим пребываю и по сей день. Но знаете, какое у меня было от него самое первое впечатление (как теперь понимаю, крайне субъективное и неточное)? Он напомнил мне… одного моего знакомого дельфина.

Когда-то давным-давно, ещё в середине 70-х годов прошлого века, участвовал я в дельфиньих исследованиях на Карадагской биостанции АН Украины (долговременная командировка от «Известий» в соответствии с модным тогда поветрием «Журналист меняет профессию»). И там подружился с дельфином по имени Петька. Это было удивительное, исключительно умное и доброе существо, готовое дни и ночи напролёт трудиться на благо науки, ради открытия тайн природы (в том числе и его, петькиной природы). Благорасположение к людям (тут, правда, следует уточнение: не ко всем без разбору — злых, недобрых он просто не одаривал своей добротой) так и светилось на его физиономии.

Я даже написал, что он вполне мог бы баллотироваться на пост президента РФ. Правда, это было позже, в ельцинские времена, когда и у нас в России, и в новых независимых государствах по всему периметру её границ уже были президенты, а петькина душа давно пребывала в своём дельфиньем раю. Живи он сейчас — ей богу, составил бы серьёзную конкуренцию растущей не по дням, а по часам когорте креативных самовыдвиженцев и самовыдвижениц на роль самодержавного президента всея Руси.

Из великого множества свидетельств мудрой петькиной толерантности особенно запомилось одно. Дельфинарий биостанции удостоил своим посещением высокопоставленный чиновник то ли из Киева, то ли из самой Москвы. И пожелал он увидеть цирковые номера в исполнении тамошних дельфинов. МНС Вася, проводивший в тот день эксперименты, попытался объяснить ему, что тут не цирк, а научное учреждение и что наши дельфины цирковым номерам не обучены. Но упертый чиновник продолжал настаивать на своём. «Ну хорошо, — сказал МНС Вася, — попробуйте договориться с ними сами». И поставил перед ним ведёрко с рыбой для кормёжки. Тут же из воды показалась петькина физиономия, с любопытством разглядывающая незнакомого ему человека.

По упрямому своему самодурству, видно, гость клюнул на эту «наживку». Ну а дальше был настоящий цирк. Только неясно, кто кого дрессировал: человек дельфина или дельфин человека. Какие уж тут цирковые фокусы! Теперь задача «дрессировщика» сводилась к самому элементарному: просто прикоснуться к дельфину. Но ничего из этого у человека не выходило. Всё время эластичная чуткая кожа зверя выдерживала расстояние между собой и человеческой рукой. В какой-нибудь сантиметр-другой, но выдерживала. Как известно, в сообществе дельфинов прикосновение друг к другу демонстрирует взаиморасположение. В данном случае ничего подобного не было.

Чиновник упрямо продолжал скармливать Петьке рыбёшку за рыбёшкой, а потом протягивал к нему руку, полагая, видно, что «терпение и труд всё перетрут» и наступит наконец момент, когда Петька за обильную кормёжку позволит себя погладить. Не тут-то было! Я удивлялся нечеловеческой петькиной выдержке. На его месте (при его-то зубастой пасти!) я давно бы у этого благодетеля чего-нибудь оттяпал. Ну а Петька оставался безукоризненно, стерильно вежливым до самого конца, до последней скормленной ему рыбёшки. С недоумением заглянув в опусевшее ведро и с досадой сказав: «Вам надо менять дельфинов. Они у вас необучаемые», чиновник двинулся к выходу.

Некоторое время, пока за открытыми окнами не стих шум машины, увозящей незадачливого «дрессировщика» в Феодосию, в дельфинарии стояла мёртвая тишина. А потом раздался гомерический хохот. Смеялись все, кто были тогда у бассейна и стали невольными зрителями этого удивительного спектакля с двумя действующими исполнителями.

Не смеялся только МНС Вася, задумчиво сказавший: «Он считает, что дельфинов можно дрессировать, как своих подчинённых. Но с дельфинами так не получится».

Однажды, после самой первой беседы с Вяч. Вс. я решил проверить своё «дельфинье» впечатление на одном моём знакомом, хорошо и давно его знавшем. Оправдательно защитившись при этом: мол, речь идёт лишь о моём, может быть крайне субъективном восприятии; ну вот представь, что ты случайно попал под руку, вернее под кисть Пикассо в определённый период его творчества, и он изобразил тебя так, что и мама родная не узнает. Но имел же он право на своё, субъективное видение! Знакомый пожал плечами: «Но ты не Пикассо, а он — не дельфин».

Почему мои «дельфиньи» ассоциации по большому счёту оказались неверными, оставаясь при этом, на первый взгляд, вроде бы соответствующими действительности (всё-таки было в Вяч. Вс. нечто этакое, «дельфинье»!)? Тут надо обратиться к серьёзному нравственному испытанию, через которое он прошёл ещё совсем молодым человеком. Оно выпало на его долю в дни, когда в Стокгольме Бориса Пастернака увенчали Нобелевкой, а у нас в России его вынудили отказаться от престижной награды.

У раскрученной тогда вокруг Пастернака вакханалии кроме общеизвестных документов, «артефактов» в виде разнузданных газетных публикаций, дуболомных «сценарных ходов» была ещё и своя нравственная фабула. Те события пробовали людские характеры «на слом».

В данном конкретном случае я это себе предстаыляю так. Под рукой у вдохновителей и организаторов травли, конечно, было предостаточно приспособленцев с клеймом на лбу: «Пастернака не читал, но…». Но самим хулителям было ясно: этим, якобы выражающим Глас и Гнев Народа, всем вместе грош цена в базарный день. Другое дело, если собрата по «инженерии человеческих душ» осуждает фронтовик и сам талантливый поэт. Осуждает искренне, по убеждению (правда, потом выяснится — скорее по заблуждению). И совсем уж другое, если в этой роли окажется молодой, бесспорно талантливый (кандидатскую сразу засчитали за докторскую) учёный. Пастернака не только читал, но и почитает за гения, числится в его друзьях. Характер у него, судя по всему, интеллигентный, мягкий. Так что ежели слегка нажать…

Нажали. Потом сильнее. Потом на полную катушку. И — ничего не получилось. Пришлось изгонять из стен его алма матер — МГУ имени Ломоносова. Потом окажется: это не его лишили лучшего вуза страны — Московский университет лишили будущего великого учёного России. Уже в новые времена он вернётся сюда, создаст и возглавит здесь Институт мировой культуры МГУ.

А тогда под кажущейся «мягкостью» характера неожиданно вдруг обнаружился непробиваемый бронежилет убеждений, связанных не только с его представлениями о том, какое гражданское общество долно быть построено на планете и в частности на пятой части её суши, которая зовётся Россией (тогда ещё шестой, звавшейся СССР), но и с его представлениями о непреходящих ценностях мировой культуры, о том, какие нравственные императивы должны лежать в основании времени, проживаемого человеком, личностью на этой Земле.

Позже подобные экзамены на право быть порядочным человеком жизнь устраивала для него неоднократно. И он всегда выдерживал их с честью. Не случайно ведь, когда в перестроечные времена страна смотрела демонстрацию заседаний первого Съезда народных депутатов СССР как захватывающий телесериал, наша академическая наука была представлена там такими личностями, представляющими, кстати, одновременно и совесть страны, как академик Андрей Сахаров, академик Виталий Гинзбург, академик Вячеслав Иванов.

Почему у тех, кто травил Пастернака, тогда (и потом уже никогда) ничего с ним не получилось? Почему он — при кажущейся внешней «дельфиньей», «толерантной» податливости — оказался человеком с твёрдой нравственной первоосновой, органически неспособным на предательство? Да потому, думается мне, что среди очевидных ответов на этот вопрос (мол, так уж отцом и матерью был воспитан) есть ещё и такой, на первый взгляд, менее очевидный.

Потому что он читал не только «Фауста» Гёте и в переводе его старшего друга Пастернака, и по-немецки, но и Данте читал в оригинале (а они Данте навряд ли читали даже в каноническом переводе Лозинского). И хорошо знал, что в последнем перед Люцифером, девятом кругу своего Ада (смысл «знаков сумрачного цвета» над его вратами «гид» Данте по адским кругам и Чистилищу Вергилий разъясняет так: «Здесь нужно, чтоб душа была тверда; здесь страх не должен подавать совета») Данте поселил предателей. Во всех видопроявлениях этого смертного греха — тех, кто «обманул доверившихся», и тех, кто предал единомышленников, родных, родину, словом, предал «величество божеского и человеческого» — «Комедию» Данте Алигьери, к названию которой потомки прибавили «Божественная», вполне можно было бы назвать и «Человеческой».

И в этом ряду не последним было предательство друзей. Иванов друзей и единомышленников не предал. Ни в тот раз. Ни потом — на протяжении всей жизни. Уроки Данте?

Действительно, нечто от идеалов высокого Возрождения было в его вере в безграничные, на малую даже толику не используемые пока творческие возможности человека, его мозга. Вяч. Вс., например, полагал, что новая педагогическая парадигма человечества должна основываться не на ложных панацеях типа ЕГЭ-эквилибристики, а на последних достижениях в изучении мозга: его надо включать в процесс обучения довольно рано (может быть, гораздо раньше общепринятых сегодня сроков). Но чрезычайно важно определить оптимальные сроки такого включения для разного рода знаний, как теоретических, так и практических.

Мало кому известно, что он и сам ставил педагогические эксперименты на этом направлении. Мне вот рассказывали, что он, обладавший феноменальными способностями осваивать новые языки (как видно, в детстве подключение его мозга к этому делу по срокам оказалось идеальным), однажды собрал группу окрестных ребятишек лет, кажется, четырёх-пяти из совершенно разных по материальному достатку и культурному уровню семей и стал их обучать нескольким языкам сразу. Опыт увенчался удачей.

Всё-таки то, что выше насчёт дельфиньих ассоциаций, ежели в зрелом размышлении, — несерьёзно. Так… Показалось… Со временем прошло. Но вот другое бесвокойство, связанное с личностью Вяч. Вс., преследовало меня довольно долго. Говорю о диссонансе между многочисленными его фотографиями — а среди них были замечательные снимки замечательных Мастеров — и его обликом, образом даже, оживавшем в моей личной памяти. Пока, наконец, не встретился с портретом, украшающим обложку книги «Наука о человеке. Введение в современную антропологию» (это как раз курс его лекций, прослушанных мной в сентябре 2003 года).

Увидев её на прилавке книжного ларька РГГУ, я даже не удержался от восклика: «Оно!» Думал: воскликнул про себя, оказывается — вслух. Продавщица посмотрела на меня удивлённо-понимающе: вот нашёл человек книгу, которую искал. На самом деле моя радость относилась и к книге, конечно, но в первую очередь — к портрету: настолько это внешне, вне меня существовавшее изображение совпало с тем, что хранилось в моей памяти. Тут был и сам человек, и сложный, полный интеллектуального и нравственного напряжения мир, в котором он живёт. Автором оказался самый близкий ему человек. Жена. СветлАнА ИвАновА — так она подписывает свои работы.

Это как раз тот курс лекций, который я прослушал в сентябре 2003 года, и тот облик, образ Вяч. Вс., который ближе всего к тому, что хранится в моей памяти.

Впрочем, это не живописный, не графический, не фотографический портрет. Это фотоанограмма. Необычный, оригинальный способ фотозеркального отражения и преображения действительности. Анаграммы, как известно, — словесные перевертыши, разные слова из одних и тех же букв. Но что такое фотоанограммы мне лично объяснить довольно трудно. Во всяком случае, когда в ГМИИ имени Пушкина на Волхонке открывалась выставка «Эхо-зеркальный мир. Фотоанаграммы СветлАны ИвАновой» и ко мне подошли ребята с ТВ, направили камеры: «Как бы вы определили свое впечатление одним словом?», я им сказал: «Одним словом? Значит, убить впечатление. Тут нужны как минимум два слова-полюса. Звук — отзвук. Луч — зеркальное отражение. Весть, посланная близким друзьям и незнакомцам, возвращается преображенная».

В самом этом понятии — фотоанограмма — таятся два смысла, две стороны. Сторона чисто техническая, собственно, и не таится. Если несколько упростить описание, то берётся фотография или любое другое исходное видеоизовражение, отражается в зеркалах под разными углами и потом снова фиксируется в виде нового художественного продукта, отличающегося от начального на степень воображения и таланта Мастера. Но как всё усложняется, когда дело касается как раз воображения, таланта, матерства!

Вот послушайте саму Светлану Леонидовну Иванову: «Впервые эхо-зеркальный мир открылся мне в Белом зале Шереметьевского дворца, где много лет жила Ахматова. Этот зал стал моим гидом по «Поэме без героя»… Белый зал открыл мне одну из тайн поэмы… «Лишние тени» уже жили в его зеркалах (которых там 26)…

По определению Цветаевой, поэт — это «тот, кто спрашивает с парты». Может быть, рифма — это попытка переспросить в диалоге поэта с Богом? Но ведь в любом диалоге неизбежны повторы. Выходит, что рифменные пары должны рождаться и в диалоге человека с человеком. Я собрала более тысячи и опубликовала их в статье «Девичья фамилия рифмы»… А потом — однажды и вдруг — возникли мои зрительские повторы. Думаю, это случилось просто потому, что скорость Света меня устраивает много больше, чем скорость звука. Так, наверное, распорядилось мое имя. Я начала фотографировать. Предметы, которые я предъявляла зеркалам, возвращались серией отражений… Очень часто отраженное в картинках совершенно меняло первоначальную суть предметов. Так, в серии «Свеча» отражение съело одну из свечей, в «цветах» смяло бок вазы, в «Камелии» обнаружило ржавчину на мокром цветке, не видимую глазом. После фотографий с зеркалами появилась серия «Деревья Лос-Анджелеса»… На готовых фотографиях деревьев художники закрашивали фон, обнажая тайную жизнь деревьев».

У Александра Городницконо есть стихи, посвящённые эхо-зеркальному миру СветлАны ИвАновой. Ему, во время морских научных экспедиций не раз погружавшемуся на океанское дно в поисках своей Атлантиды, удалось схватить главное — непредвзятый до детской наивности взгляд на жизнь сквозь переменчивые, живые зеркала глубин:

И ещё одну, может быть, наиболее удивительную возможность предоставляет Мастеру этот полуволшебный, зазеркальный способ отражения мира: в портрете человека он помогает найти и сказать о нём самое главное, самое сокровенное. Для этого нужно «самое простое»: это должен быть любимый, самый дорогой на свете человек. В фотоанограммном портрете Вяч. Вс. всё это есть.