Буффон был близок к слезам, когда давал интервью после матча со Швецией. Он не плакал, но тер покрасневшие глаза и отводил взгляд. Безжалостный журналист долго не отпускал его, и Буффон терпеливо отвечал на вопросы, даже не думая махнуть рукой и уйти. Его личное горе ничего не значило перед горем Италии. И он, капитан сборной, которая не смогла сделать то, чего от нее ждала страна, вдруг запинался и крутил головой, отгоняя подступавшие слезы.

Уходил Кьеллини, на чемпионате мира 2014 сцепившийся в борьбе с Суаресом и потом рвавший майку с плеча, показывая следы зубов уругвайца. Уходил Барцальи, серьезный и надежный, как камень с Аппиевой дороги. Уходил бородатый де Росси, с бешеными глазами вступивший в спор с тренером, решившим выпустить его на последние минуты против шведов: «Почему я? Нам нужна победа! Выпускайте нападающего!» Все они уходили, и в сердце Италии возникала пустота. И в моем сердце тоже.

На кого ты нас оставляешь, Джанлуиджи? Кто теперь спасет Италию в отчаянном прыжке, когда твое огромное тело вытягивается вдоль земли и уже влетающий в ворота мяч вдруг встречает твою желтую перчатку? Сколько нам теперь ждать, пока вырастет твой тезка Доннарума и заменит тебя не в воротах, а в наших душах? На кого ты оставляешь Италию, лысеющий Кьеллини с каменным телом непрошибаемого защитника, о ноги и плечи которого разбивалась лучшая в мире атака? И что будет со сборной, которая с уходом громадных твердых людей превращается в собрание незрелых мальчиков, не готовых к настоящим битвам?

Дело не в чисто футбольных качествах. Дело в человеческих качествах, человеческом масштабе, человеческом значении, человеческом авторитете. Италии в игре против Швеции не хватило Тотти, который продавливал центр обороны своим весом и авторитетом, Италии не хватило Пирло, который бороздил центр поля как непотопляемый фрегат, Италии не хватило Гаттузо, готового в своей свирепости догнать и разорвать любого, Италии не хватило дель Пьеро, который умел забивать решающие голы даже немцам.

Все эти люди, сами герои, были сильны еще и тем, что за их спинами стоял уходящий в прошлое ряд героев, наследниками которых они были. За их спинами стоял скалой Барези, и проскальзывал сквозь защиту любой плотности Роберто Баджо с кольцом в ухе и хвостом на затылке, и Скилаччи с бритым черепом творил чудо, разражаясь серией голов, и на самой линии ворот накрывал мяч собой не имеющий нервов Дино Дзофф. Это и был итальянский футбол, который никогда не мельчал и всегда был брендом и явлением жизни.

Они заворачивались в итальянские флаги, как путники в одеяла, знающие, что им предстоит долгая холодная ночь. И огромный Буффон, с его 192 см роста и 92 кг веса, наконец отпущенный журналистом, этой ночью уходил в своей черной форме с итальянским флажком на груди под опустевшие трибуны и со стадиона, и из футбола.

Я помню двадцатилетнего Буффона в его первой игре за сборную Италии в Москве, когда валил снег и он рушился в мокрую грязь, спасая и выручая. И потом двадцать лет он был у нас на виду и жил в доме из стекла, потому что мы видели все его игры, все его визиты к врачу и даже все его могучее, спортивное, постепенно покрывавшееся ранами и травмами тело. У него было повреждено левое бедро, левая рука, у него были грыжи позвоночника и выбитый диск позвоночника, ему оперировали все это, и он возвращался в ворота, зашитый и обклеенный пластырями. Но в игре все это исчезало. Этот безупречный вратарь, такой красочный то в черной, то в бордовой, то в золотистой форме, с безукоризненной смелостью падал лицом вперед под бутсы никого не щадящего Суареса и грудью закрывал ворота, когда по ним колотил со всей своей бешеной силы Гарет Бэйл.

У Буффона никогда не было легкого, невесомого прыжка, какой бывает у некоторых вратарей, взлетающих, как птички. Его огромное тело со страшной скоростью взмывало вверх, словно поднятое с места тайными ракетными двигателями, и летело в рамке ворот, чтобы отбить мяч и рухнуть на землю с той тяжестью, с который и должны падать 92 кг. Казалось, он должен расшибить себе все внутренности и сдвинуть с места все диски позвоночника, но он вставал как ни в чем не бывало и тут же был готов к дальнейшему, что бы оно ни сулило, ― не теряющий спокойствия, заряжающий команду верой и спокойствием Буффон.

И когда Италия забивала, мы помним жест его согнутой в локте, здоровенной вратарской руки в коротком рукаве, и его оскал и яростный крик.

И все-таки было в нем что-то более важное, чем отбитые и пойманные мячи, ― достоинство, с каким он воспринимал все то, что с ним случилось в жизни. Буффон, даже не кончивший средней школы, глубоко понимал некоторые вещи. «Смирение ― первое качество, необходимое для того, чтобы стать великим» ― совет, который он дал мальчишке Доннаруме, идущему ему на смену.

Буффон был и есть italiano vero, настоящий итальянец, мужчина с блестящими, чуть спутанными, черными волосами, наделенный витальной силой и вкусом к жизни. Это был красивый вратарь теплой Италии, Италии гармонии и красоты, Италии моря и гор, Италии переполненных стадионов, первым из которых был Колизей, Италии, в которой прекрасно всё, от дверных ручек до лимонов. И он тоже был прекрасен, когда с улыбкой поднимал бокал красного вина Buffon его собственного производства ― в этот момент у меня на нёбе появлялся вкус вина и рука сама тянулась налить. Но не только радость жизни и итальянский гедонизм наполняли Буффона. Буффон жил с невероятной ответственностью и невероятной бережностью к жизни и к людям.

В мире, где столько бедных, невозможно объяснить, почему именно ты богат. Буффон знал это. Ты работаешь, но и другие работают. Наш талант, в чем бы он ни состоял, мы получаем как подарок при рождении. Буффон знал, что ему подарили: руки. Эти крупные ладони вратаря, умеющие так хорошо, так надежно ловить мяч, и были тем самым даром, который он получил при рождении. Руки вратаря, миллион раз ловившие мяч, миллион раз ощущавшие его упругую, выпуклую форму, ладони вратаря, под рев трибун встававшего с зеленой травы, прижимая к груди только что пойманный мяч.