В апреле «Новая газета» опубликовала статью «Убийство чести» — о массовом организованном преследовании геев в Чечне. С точки зрения жанра это было классическое журналистское расследование. С одним лишь исключением: в этой статье не было имен и фамилий жертв. Чеченские геи категорически отказались от любой публичности. Во-первых, в силу исключительной консервативности чеченского общества, в котором быть геем — это позор. Не только для человека, но и для его семьи. Во-вторых, в Чечне жертвам чеченских силовиков опасно заявлять о том, что с ними случилось. Особенно когда у этих силовиков явная команда сверху на тотальную зачистку. Идентифицировав себя, человек противостоял бы уже не только чеченской полиции, но и чеченской власти. Мы тем не менее не могли не опубликовать эту историю.

От нас в этой ситуации требовалось не только проверить, перепроверить и еще раз перепроверить факты. Мы должны были просчитать все ходы наперед. Чтобы заставить федеральную власть или, наконец, отказать в правовом иммунитете, дарованном когда-то чеченскому вассалу, или документально признать себя соучастником беспрецедентного даже для России нарушения прав человека.

Самым сложным в этой ситуации был именно первый шаг — добиться любой, пусть минимальной, законной реакции.

Одновременно с публикацией мы подготовили все известные нам персональные и фактические данные об убитых чеченских геях. Мы обратились с заявлением в СКР и намеревались передать следователям все факты, хотя и понимали, что, скорее всего, реакции на наше заявление о преступлении не будет. Ее и не было. В связи с чем мы подали заявление на имя Генерального прокурора Чайки — чтобы обязал Следственный комитет работать. И одновременно обжаловали бездействие председателя СКР Бастрыкина в Басманном суде.

С самого начала мы действовали совместно с правозащитниками из «Российской ЛГБТ-сети», которые организовали горячую линию для жертв и эвакуировали из Чечни и России на данный момент уже более ста человек, пострадавших от преследования. Жертвы обращались к нам за помощью, а мы убеждали этих людей, переживших жуткие пытки, встретиться с журналистами под гарантии продуманного нами протокола безопасности, исключавшего любую идентификацию жертв. Многочисленные, пусть и анонимные, интервью в ведущих мировых изданиях провоцировали все больший резонанс.

Только благодаря этому обстоятельству у нас все-таки и затребовали данные по убитым в Чечне.

Мы не обнадеживались. На самом деле сам факт, что вместо предусмотренного по закону уголовного дела власть решилась всего лишь на доследственную проверку, говорил о многом. Реальной политической воли изменить ситуацию с правами человека в Чечне, конечно же, не было. Была игра в имитацию. Но таким образом власть сделала свой ход, без которого у этой истории не было бы продолжения.

Все это время государство на всех своих уровнях (будь то глава Чечни или Уполномоченный по правам человека, Следственный комитет России или Генеральная прокуратура, МИД или Кремль) эксплуатировала в качестве главного козыря самое слабое место в этой истории — безымянность или, как выразился пресс-секретарь президента Дмитрий Песков, «фантомность» жертв. Но журналистская точность все-таки их нервировала. Первую ошибку допустил глава Чечни. Отрицая факт преследования геев в своей республике, Рамзан Кадыров на встрече с президентом Путиным сам упомянул имя и фамилию человека, который, по нашим данным, действительно был задержан по гомосексуальному мотиву. Однако мы никогда его не называли. И то, что это сделал сам Кадыров, — весьма показательный факт.

А вскоре изменила позицию и тональность своих высказываний уполномоченный по правам человека Татьяна Москалькова. От обвинений журналистов в «провокации», «спекуляции», «ложном доносе» — до встречи с президентом Путиным, состоявшейся 5 мая, прошел всего месяц. На этой встрече Москалькова подняла вопрос о неэффективности расследования подобных преступлений в самой Чечне и о необходимости создания межведомственной следственной группы на уровне центральных аппаратов федеральных силовых ведомств. А также — о предоставлении жертвам реально эффективной государственной защиты.

Такие изменения в позиции Москальковой были не случайны. 24 апреля по инициативе «Новой газеты» она встретилась с двумя жертвами. Также мы передали Москальковой фамилии убитых жителей Чечни. В списке значились не только геи, но и люди, которых задержали по обвинению в терроризме и без всяких доказательств вины убили в январе этого года.

Мы не случайно передали общий список жертв. С мотивом преступления пусть разбирается Следственный комитет. Нам было важно другое: все эти люди были убиты без суда и следствия.

Встреча, состоявшаяся 24 апреля, предопределила дальнейшую роль Москальковой в этой истории. Она стала переговорщиком. Именно через уполномоченного по правам человека мы могли разговаривать с государством, которое переговоров вести не собиралось. И воздействовали на следствие, которое — это уже совершенно очевидно — имело совершенно противоположную от настоящего расследования задачу.

…Максим Лапунов, проживший в Чечне два вполне себе спокойных года, обратился на горячую линию «Российской ЛГБТ-сети» в начале мая. 16 марта его задержали чеченские силовики и держали почти две недели в одном из подвалов, предположительно, Управления Уголовного розыска МВД по ЧР — еще одной так называемой «секретной тюрьмы» Чечни. Над ним издевались только по одной причине: Максим — гей. Его пытали, требуя сдать таких же, как он, геев. Его били за то, что он, русский, приехал в Чечню и «портил» чеченцев.

Максим — необыкновенно мягкий и интеллигентный человек. Максим — обычный человек, маленький предприниматель. Максим, наконец, очень наивный человек. Гей, продающий воздушные шары в Чечне. Сюрреализм какой-то.

Но вот чего не учли чеченские силовики, прессовавшие этого парня 12 суток. Максим не считает, что быть геем — это позор. Он не скрывается от своей семьи. И он оказался не готов спустить чеченским полицейским то, что они с ним сделали.

Это вовсе не значит, что он не боится. Это значит, что жажда отмщения сильнее. И в этом — потенциал этой истории. Я уверена, что Максим станет первым, но не единственным, кто осмелится подать заявление в Следственный комитет России.

Три месяца «Комитет против пыток» проводил свое общественное расследование по факту задержания Максима. Правозащитники побывали в нескольких регионах страны, включая Чечню, опрашивая свидетелей и добывая доказательства. 29 августа Игорь Каляпин и юрист КПП Владимир Смирнов пришли к Татьяне Москальковой и познакомили ее с Максимом Лапуновым. А также — с заявлением на имя председателя СКР Бастрыкина, которое попросили передать ему лично в руки.

Все время, пока шло наше расследование, я постоянно слышала лишь один весомый контраргумент — про отсутствие живых жертв, готовых свидетельствовать. 29 августа мы поставили государство перед фактом существования Максима Лапунова. Уполномоченный по правам человека была нашей гарантией, что отмахнуться от этого факта не удастся. Таким образом, у государства больше не осталось козырей в этой истории. Я предвижу один последний и очень подлый аргумент, спекулирующий на национальности Максима. Мол, среди русских геи есть, а среди чеченцев их нет и быть не может.

Появление живого заявителя, готового поехать в Чечню и ткнуть пальцем в палачей, приперло следствие к стенке. Больше не было поводов длить бессмысленную проверку. Теперь надо было либо заводить уголовное дело, либо ничем уже не оправданным бездействием железно подтвердить тот факт, что государство отказывается расследовать страшные преступления в Чечне. И тем самым является прямым их соучастником.

Следствие выбрало второй вариант. Я не могу сказать, что он нас устраивает. Но он переводит ситуацию в новую плоскость и дает возможность совершенно доказательно апеллировать к международному правосудию. И тогда уже к Максиму Лапунову смогут присоединиться другие жертвы, выехавшие из России в страны-убежища. Ведь у них тоже велико желание отомстить. Тем более что геев в Чечне продолжают пытать и убивать (см. ниже справку «Новой газеты»).

Сегодня мы публикуем два важнейших свидетельства.

Рассказ Максима Лапунова — человека, ставшего жертвой преследования геев в Чечне и отказавшегося от анонимности.

И интервью члена СПЧ при президенте России Игоря Каляпина — о том, как Следственный комитет России вместо расследования помогает сотрудникам чеченской полиции уничтожать следы преступления.

Елена Милашина

«Лучше сам расскажи, иначе будем пытать»

Показания Максима Лапунова. Об этом он написал лично и рассказал на пресс-конференции в «Новой» 

Меня задержали 16 марта 2017 года, я работал на своем обычном месте, торговал у торгового центра в центре Грозного — «Гранд парка». В Чечню я приехал два года назад к своим друзьям. Решил остаться, потому что мне тут понравилось. Зарабатывал тем, что фотографировал различные мероприятия, занимался также торговлей игрушками и воздушными шарами.

Около 21.00 ко мне подошел незнакомый чеченец и обратился ко мне, как будто я был его знакомым: «О, привет, Макс, пойдем поговорим!» Он взял меня под руку и повел к дороге, потом к нему присоединился еще один чеченец. И они вдвоем потащили меня к припаркованной машине. Я потребовал объяснить, что происходит, однако они сказали, что я все узнаю в отделе полиции.

Когда люди начали оттаскивать меня, из вышеуказанной машины вышли еще двое чеченцев (все, кто меня задерживал, были в штатском). Они взяли меня за ноги, а первые двое держали меня за руки. Вместе они попытались закинуть меня на заднее сидение машины. В этот момент к нам подошли около 4-х сотрудников полиции в синей камуфлированной форме и черных беретах. Они потребовали объяснить у задержавших меня мужчин, что происходит, и даже наставили автоматы на автомобиль. Один из тех, кто меня задерживал, показал полицейским удостоверение. Полицейские что-то записали, как я понял, номер машины, данные удостоверения, а затем один из них обратился ко мне через водительское окно и спросил у меня мои данные. Я сообщил ему, как меня зовут и сколько мне лет. После того как полицейские пообщались с моими похитителями и переписали их и мои данные, они стали что-то объяснять людям, пытавшимся меня отбить. После этого толпа начала расходиться.

Я попытался в этот момент позвонить своей знакомой (она русская) и сообщить о моем похищении. Но один из похитителей выхватил у меня телефон. Сотрудники полиции в форме этому не воспрепятствовали.

Приблизительно через 10 минут мы подъехали к высокому бетонному забору, поверху забора была колючая проволока в спиралях. Мы подъехали к металлическим воротам бордового цвета с надписью «МВД». Из КПП у ворот вышел вооруженный охранник с автоматом, водитель нашей машины показал ему удостоверение, и мы подъехали к главному входу в четырех- или пятиэтажное здание. Здесь мне натянули на голову капюшон от моей толстовки: очевидно, чтобы я не видел ничего внутри здания. Меня подняли на самый верхний, видимо, этаж, поставили в согнутом состоянии лицом к стене. Через несколько минут меня завели в какой-то кабинет и сдернули капюшон. Я увидел, что в кабинете находятся похитившие меня сотрудники и еще двое чеченцев.

У этого главного был в руках мой телефон, он читал мою переписку в мессенджерах и соцсетях. Также он воспроизводил голосовые сообщения из мессенджеров Viber и WhatsApp. Он спросил у меня, знаю ли я, за что меня сюда привезли. Я ответил, что не знаю. Он сказал: «Подумай хорошо!»

Я подумал, что мое задержание может быть связано с задержанием моего знакомого Эльбека. Однако как именно это может быть связано, я не знал. Вслух я ничего не сказал.

Из сообщений было ясно, что я гей. После этого «главный» обвинил меня в том, что я приехал в Чечню, чтобы «соблазнять чеченских мальчиков», и стал в грубой форме требовать, чтобы я сообщил ему, с кем именно из геев на территории чеченского региона я имел интимную связь, как их зовут, их контактные данные. Я ответил ему, что никого не знаю, а переписку, которую он прочитал, вел с друзьями из других регионов России. Этот «главный» пригрозил, что приведет мужчину, который подтвердит, что у меня с ним была половая связь. В конце концов, он сказал: «Лучше сам расскажи, иначе мы будем тебя пытать, и ты все равно расскажешь». Я все отрицал. Тогда он приказал, чтобы меня допросили и выбили из меня все, что я знаю.

Те, кто меня задерживал, потащили меня в другой кабинет. Один из них, его звали Ислам, начал угрожать мне, оскорбляя меня по признаку моей сексуальной ориентации. Он достал полевой телефон с подключенными проводами и положил на стол. Я служил в вооруженных силах и могу с уверенностью сказать, что это был именно полевой телефон, именуемый на сленге «тапик».

Ислам положил на стол наручники и взял в руки пластиковую водопроводную трубу из ПВХ длиной примерно около метра. Он размахивал этой трубой и угрожал избить меня, если я не рассажу ему все. Другой сотрудник по имени Магомед попросил его успокоиться. Он позволил мне сесть, поставил пепельницу на стол и сказал: «Покури, успокойся и все рассказывай. Будешь сотрудничать с нами, рассказывать все, что знаешь, мы тебя отпустим, никто тебя не тронет». У него в руках находился мой телефон, он открыл список телефонных контактов и начал их перелистывать. Я был вынужден рассказать, с кем и сколько раз я виделся, с кем просто переписывался. Однако его интересовало, с кем именно я имел половую связь. Меня заставили выдать одного человека. Он жил в Грозном.

Затем Магомед потребовал у меня выдать ему еще 2–3 геев, после чего обещал меня отпустить, поскольку я русский, а их (сотрудников) интересуют только чеченцы. Действительно, контактные данные геев с русскими именами он сразу исключал, их интересовали только геи с кавказскими именами.

Я сказал Магомеду, что больше никаких сведений о геях чеченской национальности я не имею.

Мне нацепили на голову целлофановый черный пакет и вывели меня из здания. Мы поехали к моему знакомому. Нас сопровождали еще две машины. Магомед снова набрал номер моего знакомого и приказал мне попросить его спуститься. После чего Магомед и Ислам пересели в одну из тех машин, что подъехали сзади, я остался с водителем. Водитель вытащил пистолет (предположительно, «ПМ»), наставил его на меня и сказал: «Любое лишнее движение и… Лучше не стоит». Когда мой знакомый спустился, сотрудники выскочили из машин, чтобы его задержать. Задержание происходило быстро, но шумно. Свидетелями задержания стали соседи по дому моего знакомого. Алихана усадили в машину, мне снова надели пакет на голову. Нас отвезли обратно в то подразделение полиции, в котором, видимо, служат мои похитители.

В этот раз нас с моим знакомым сразу отвели в подвал. Там были камеры. Меня поставили так, чтобы я видел происходящее в камере напротив, куда поместили моего знакомого. Сотрудники начали избивать его полипропиленовыми палками и громко кричать на него по-чеченски. Его избивали долго, в какой-то момент я отвернулся, потому что не хотел этого видеть. Он сильно кричал. Когда избиение прекратилось и Алихана увели, сотрудник по имени Магомед вошел в мою камеру и сказал мне:

В моей камере деревянный пол был залит кровью. Я понял, что это кровь, потому что на досках было большое пятно темно-багрового цвета с брызгами. Также там лежала разорванная картонная коробка вместо кровати, она также была в пятнах крови. На ней я спал. В подвальном помещении осталось три охранника. Они заходили в камеру ко мне по очереди. Все они заходили с обрезками пластиковых труб. Один из них, как я впоследствии узнал, майор, стал меня оскорблять и кричать: «Будешь знать, как наших трогать!» Два раза ударил по лицу. Угрожал, что сейчас они все вместе вступят со мной в гомосексуальную связь. Я старался ничего им не отвечать, потому что было стыдно и страшно. Майор потребовал рассказать, как я вступал в гомосексуальную связь с моим знакомым. Он делал это из любопытства. Я сказал, что мы познакомились в социальных сетях, что я был пьяный и ничего не помню. Майор сказал: «Таким, как ты, вообще жить нельзя на Земле», «Ты — не человек», «Приехал тут к нам в город соблазнять наших чеченцев» и так далее. Так продолжалось до утра. Я понял, что наступило утро, потому что пришла другая смена охраны, а эти люди ушли.

В следующей смене один из охранников был русским — темноволосый, с сединой, на вид приблизительно около 40 лет. Он говорил, что работает там уже давно. Он вывел меня из камеры, разрешил покурить и стал расспрашивать меня, как я попал в Грозный, кто мои родственники, каким бизнесом я занимался и так далее. Все это было в формате обычной беседы, затем я узнал, что он работает в этом же отделе полиции дознавателем. Мне известно, что по званию он капитан полиции, зовут его Сергеем.

В третьей смене охранником был чеченец, которого звали Беслан. Вместе с напарником он пришел в мою камеру и стал обвинять меня в том, что я гей, в том, что я встречался с кавказскими геями. Затем они поставили меня лицом к стене, после чего Беслан стал меня бить палкой по спине, по голове, по ногам, по ягодицам. Второй сотрудник полиции привел в камеру моего знакомого, Беслан сказал: «Сейчас ты будешь у него сосать». Я отказался, и он снова начал меня бить, пока я не упал. Я пытался вставать, однако он продолжал бить. Затем меня стал бить второй сотрудник… Беслан решил устроить между мной и моим знакомым «очную ставку». Он заставлял нас рассказывать, как именно мы вступали в гомосексуальную связь, кто был в какой роли и так далее. Затем Беслан приказал мне ударить моего знакомого, но я отказался. Тогда он приказал ему ударить меня — при этом сказал: «Ты что, не мужик, что ли?»; еще сказал, что я его «сдал», и тот должен мне отомстить. Мой знакомый нанес мне слабый удар кулаком по лицу. Беслана это разозлило, он снова стал унижать и оскорблять нас. Я говорил моему знакомому, чтобы он не слушал всего этого, что мы не должны драться в угоду им.

Следующая смена несколько раз заглядывала ко мне, но затем я уснул или потерял сознание. Проснулся я от того, что очень сильно замерз, в камере было очень холодно. Новая смена также проявила любопытство, с издевками они спрашивали меня о том, как я познакомился с моим знакомым, как вступал с ним в интимные отношения. Все это сопровождалось оскорблениями, нравоучениями, но они, по крайней мере, меня не били.

На второй или третий день после моего задержания меня вывели из камеры и сказали, что я буду делать генеральную уборку в подвале. Из противоположного зала, из общей камеры вывели другого русского парня.

Звали его Андреем, на вид ему было 40 лет. Он был сильно избит. Он не очень охотно разговаривал со мной, однако мне удалось узнать, что его задержали на три дня раньше меня из-за того, что он гей. Он работал массажистом в Грозном. Мы вымыли пол в большом зале, затем нам открыли большую общую камеру, где сидел Андрей, чтобы мы ее подмели. Там было приблизительно 10 человек разного возраста.

Следующая смена была сменой майора Беслана, который меня бил. Он снова и снова заставлял меня рассказывать историю про то, как я попал в Грозный и познакомился с моим знакомым. От моего рассказал он приходил в ярость и бил меня.

Все то время, что я находился в этом подвале, туда привозили людей. Я слышал, как их избивали. Из разговоров, в том числе с охранниками, я понял, что их подозревали в гомосексуальной ориентации.

В какой-то из дней я слышал, что привезли одного русского, как впоследствии я понял, он был военным. Его начали бить, но когда узнали, что он военный, прекратили бить и выпустили.

Также я слышал, как били какого-то человека, и могу предположить, что его пытали электрическим током. Я видел, как принесли полевой телефон, и слышал, как он кричал. Он кричал очень сильно.

На 11-е сутки ко мне пришел Магомед (я каждый день спрашивал у него, когда меня выпустят, он всегда отвечал: «Завтра, завтра!»). И вот он приказал мне ехать с ним в мою квартиру за вещами. Он пояснил, что я должен забрать из квартиры свои вещи и уехать из Чечни.

Была первая половина дня 27 марта 2017 года. Приехав в квартиру, мы обнаружили, что ключи к двери не подходят. Я поинтересовался у соседей, где хозяин моей квартиры. Они сказали, что хозяин поменял замки на двери, когда узнал, что меня забрали, а сам уехал в командировку в Сирию (он военнослужащий).

После этого Магомед отвез меня обратно в подвал, по дороге мне на голову также надели пакет и сняли его, только когда мы прошли металлическую дверь в подвале. Вечером мы снова поехали на мою бывшую квартиру, нам открыла какая-то родственница хозяев. Сотрудники полиции дали мне 10 минут на сборы, я собрал все самое ценное в сумки, и мы очень быстро ушли. Затем меня снова привезли в этот подвал. Там я переночевал, а рано утром меня провели на четвертый этаж. В кабинете я снова увидел «главного» — мужчину с рыжей бородой. Он пригрозил, что если я куда-то обращусь по поводу произошедшего, то мне будет очень плохо: меня найдут, возбудят уголовное дело, осудят и отправят в места лишения свободы. Либо же просто расправятся со мной или членами моей семьи.

Меня заставили подписать какие-то бланки (видимо, протокол допроса) и на видео прочитать текст, который был уже набран на этих бланках. В тексте говорилось, откуда я приехал, где жил, с кем общался и имел гомосексуальный контакт. Затем меня отправили к дознавателю Сергею, которому я дал аналогичные показания под протокол. Основанием моего задержания дознаватель Сергей указал тот факт, что я гей.

После этого сумки с моими вещами погрузили в машину, и Магомед отвез меня на автовокзал. Мне дали 6000 рублей и купили по моему паспорту билет на автобус до Пятигорска. После чего сотрудники полиции уехали.

Как я понял, меня отпустили только потому, что было много свидетелей моего задержания, а мои родственники сразу объявили меня в розыск, и по факту моего исчезновения в Омской области, откуда я родом, было возбуждено уголовное дело.

8 мая в наше село приехали две машины. Соседи видели 6 человек кавказской национальности. Мы сумели спрятаться, а когда вернулись домой, увидели, что в доме были посторонние люди, и они что-то искали. В это же время мне позвонили из Грозного и сказали, что один из задержанных русских парней был выпущен, уехал домой и там был убит.

Я понял, что мне грозит опасность, и обратился за помощью на горячую линию «Российской ЛГБТ-сети».

Записал юрист Комитета против пыток Владимир Смирнов, специально для «Новой газеты»

комментарий правозащитника

«Марш-броска следствия в Чечню не последовало»

Вместо этого была допущена утечка материалов и оперативно засекретить показания свидетелей уже невозможно… 

— Все это время представители российской власти подчеркивали, чтоинформация опреследованиигеев в Чечне вызывает у них сомнения, потому что нет заявлений от жертв в следственные органы. Как отреагировали власти, когда появился заявитель?

— 5 мая состоялась встреча президента Путина с омбудсменом Татьяной Москальковой. Татьяна Николаевна представила свой ежегодный доклад и особо акцентировалась на теме, поднятой публикациями «Новой газеты» о преследовании геев в Чечне. Она совершенно справедливо заметила, что расследовать такого рода преступления в Чечне силами местного следственного управления неэффективно. Именно поэтому на этой встрече обсуждалось создание межведомственной следственной группы, которая действовала бы независимо от чеченских правоохранительных органов. Также Москалькова заявила о необходимости обеспечить государственную защиту заявителям и свидетелям этих преступлений. На мой взгляд, это была совершенно адекватная реакция. И Путин отреагировал на предложения Москальковой тоже адекватно. Пообещал, что переговорит с силовиками. Поэтому у нас была надежда на то, что будет создана хотя бы временная структура на уровне центральных аппаратов силовых ведомств для расследования таких заявлений.

— И что получилось в итоге?

— 29 августа мы обратились к Татьяне Николаевне Москальковой. Мы привезли к ней нашего заявителя, чтобы он рассказал ей свою историю. Она пообещала нам свое содействие в передаче заявления председателю Следственного комитета Бастрыкину (на его имя было заявление). Но уже вскоре стало понятно, что возможности Москальковой сильно ограничены. С момента нашей встречи прошло три недели, но ей, по-видимому, так и не удалось встретиться с Бастрыкиным. В результате она передала это заявление в ГСУ Северо-Кавказского федерального округа. 25 сентября с нами связался следователь 1-го отдела ГСУ СКФО майор Александр Кожев. 28 сентября мы приехали вместе с заявителем в Ессентуки. 29-го состоялась знакомство со следователем. В этот день заявитель подал следователю несколько ходатайств. Все эти ходотайства, вопреки закону, остались нерассмотренными.

— Госзащита заявителю была предоставлена?

— Мы сразу ходатайствовали о вынесении следователем постановления о применении к заявителю мер госзащиты. Мы не просили ничего экстраординарного. Государством предусмотрены механизмы такой защиты, и мы просили применить их к нашему заявителю. Мы также апеллировали к публичным обещаниям Москальковой обеспечить государственную защиту именно жертвам этого преступления. Но в ответ мы слышали от следователя одно и то же: «вопрос решается наверху», «вопрос находится на согласовании». На данный момент вопрос о госзащите до сих пор не решен, в связи с чем нами было принято решение о срочной эвакуации заявителя из Северо-Кавказского региона. Много людей знает, что он там находится. Близко к Чечне. Слишком опасно.

— Вы сейчас фактически говорите о том, что следователь нарушил закон. Потому что по закону следователь в России — процессуально независимое лицо,и он не должен согласовывать свои действия ни с кем.

— Следователь Кожев в этой истории закон нарушал все время. Он умудрился допустить более десятка грубейших нарушений УПК РФ. Собственно, ничего, кроме нарушений закона, мы от него и не увидели.

— Но что-то же он сделал все-таки?

— Если бы вы его спросили, он точно сказал бы, что «проведен большой объем работы». Это стандартная такая формулировка «ни о чем». На самом деле за то время, что мы находились в Ессентуках (это три недели), был проведен тщательный опрос заявителя, была назначена судебно-медицинская экспертиза по установлению следов избиения нашего заявителя (задержание и избиение было в марте и видимые следы — гематомы — уже давно сошли). Также было назначено и проведено исследование на полиграфе. Но проблема в том, что экспертиза и полиграф — это не те первоочередные действия, которые должно было проводить в этой ситуации следствие, если бы действительно хотело установить обстоятельства преступления, совершенного в отношении нашего заявителя.

— А что должен был сделать следователь в первую очередь?

— С самого начала заявитель сам, по собственной инициативе подал ходатайство о проверке своих показаний на месте преступления. Он был готов поехать в Чечню, зайти на территорию подразделения чеченской полиции, куда его незаконно доставили. Спуститься в подвал, где его держали 12 суток. Опознать людей, которые его пытали, выбивая контакты людей, с которыми он вступал в интимные отношения. Для всего этого, между прочим, требуется большое мужество.

Надо отдать должное, следователь тщательнейшим образом опросил нашего заявителя. По идее, сразу после опроса следственная группа должна была выехать в Чечню, причем должна была сделать это неожиданно для сотрудников чеченской полиции. Заявителя должны были доставить к месту предполагаемого незаконного задержания. Он должен был показать, где его незаконно удерживали. После осмотра предполагаемого места преступления и проверки показаний на месте следователь должен был назначить целый ряд криминалистических экспертиз, чтобы подтвердить нахождение нашего заявителя в этих подвалах. Нужно было изъять всю документацию в данном отделении полиции. Нужно было назначить и срочно провести опознания хотя бы по фотографиям сотрудников данного подразделения полиции, а затем и очные ставки с ними. Наш заявитель очень подробно описывает этих сотрудников. А личности некоторых из них мы установили в ходе нашего общественного расследования. Надо было изъять телефоны сотрудников, вынести постановление о срочном проведении оперативно-разыскных мероприятий в отношении этих сотрудников. Также следствие должно было назначить ряд оперативно-разыскных мероприятий по установлению личностей и адресов свидетелей (в том числе и других жертв, которые были задержаны по аналогичному мотиву и находились с нашим заявителем в одном подвале в период с 12 по 27 марта), опросить их и тем самым закрепить показания нашего заявителя.

Ничего из этого, кроме опроса самого заявителя, мы так и не смогли добиться от следствия.

— Что показал полиграф?

— А мы не знаем. В нарушение закона следователь не ознакомил заявителя ни с постановлением о назначении этого исследования, ни с результатами. Следователь вообще начал с того, что заявил: на стадии доследственной проверки заявитель ничего не может. Не может иметь представителей (в лице юристов «Комитета против пыток»), не может заявлять ходатайства, не может знакомиться с материалами проверки. То есть, по мнению следователя Кожева, когда человек написал заявление о преступлении в Следственный комитет, он тут же лишился всех прав, предусмотренных Конституцией. В частности, права на квалифицированную юридическую помощь. Более того, следователь Кожев отказался работать даже с адвокатом заявителя, которого мы были вынуждены пригласить.

Мне приходилось сталкиваться с таким поведением следствия. И хочу сказать: нежелание показывать документы заявителю и его представителям всегда связано только с одной причиной — бездействием следствия, факт которого таким образом пытаются скрыть.

— Вы сказали, что следователь Кожев «тщательно» опросил заявителя. Это как-то не вяжется с тем, что потом он решил ничего не делать. Получается, опросил, узнал фабулу, понял, какие высокопоставленные сотрудники чеченской полиции фигурируют в деле и… испугался, что ли?

— Опрос нашего свидетеля действительно занял у следователя два полных рабочих дня. Более того, когда мы увидели, что следователь Кожев очень подробно опрашивает нашего заявителя именно об обстоятельствах и деталях его пребывания в этих помещениях, исключительно въедливо выясняет обстановку этих помещений, приметы полицейских, мы подумали, что следователь реально добросовестно готовится к проверке показаний на месте. То есть к внезапному и оперативному выезду для закрепления показаний заявителя. Но… марш-броска следствия в Чечню не последовало.

— Это выглядит очень странно. Тщательнейшим образом опросить заявителя, узнать всю информацию о секретной тюрьме, о внешности полицейских, которые его пытали и над ним издевались, о свидетелях, которые могли бы это подтвердить. И потом ничего с этой информацией не сделать. Ради чего тогда следователь так подробно опрашивал заявителя?

— Я не знаю, зачем он так подробно его опрашивал, потому что за показаниями не последовала их немедленная проверка на месте. Только таким и никаким иным образом эти показания заявителя можно было перевести в статус доказательств по делу. Но вот что очень важно. Сейчас проверку проводить уже поздно. По одной причине: эти показания больше не являются тайной следствия, ими в полном объеме владеют иные лица, кроме следователя. И я почти уверен, что об этих показаниях детально известно тем, кого они касаются напрямую и для кого они действительно должны были быть тайной за семью замками. А именно — чеченским полицейским.

— Зачем следователь Кожев допустил утечку этих данных?

— Я не знаю, зачем он детально опросил нашего заявителя, а потом так ничего и не сделал по этому заявлению. Я не знаю, зачем следователь Кожев предоставил всему своему руководству и, в частности, руководителю ГСУ СКФО генералу Олегу Васильеву, объяснения нашего заявителя. Я просто хочу сказать, что теперь большому кругу лиц известно, что именно знает наш заявитель. Последствия этой ситуации, я предполагаю, будут весьма практические. Например, будет произведен ремонт в тех помещениях, в которых 12 суток незаконно содержался наш заявитель. Следы его нахождения там, которые была надежда получить при соблюдении тайны следствия и безотлагательного производства следственных действий, будут уничтожены. Мы с таким явлением неоднократно сталкивались. Сотрудники, которые задерживали и пытали нашего заявителя, будут задним числом переведены в другие подразделения чеченской полиции. Мы не сможем получить их фотографии для опознания на том основании, что они просто не будут числиться в штате данного полицейского подразделения. Вся документация подразделения, все видеофайлы в телефонах сотрудников, иные доказательства, которые был шанс изъять, также, скорее всего, будут подчищены. Оказать давление в Чечне на родственников свидетелей и на самих свидетелей, которые находились в заточении вместе с нашим заявителем (если они живы), вообще не проблема… После этого проверка показаний на месте будет совершенно безопасной для преступников. У следствия же будет судмедэкспертиза, которая докажет банальный факт, что за полгода любые гематомы заживают бесследно. И результаты полиграфа, проведенного с нарушением закона. И на этом основании будет вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела.

— Как вам кажется, это решение принято на уровне ГСУ СКФО или на уровне руководства СКР?

— Я не могу ничего сказать о роли председателя СКР Александра Бастрыкина. В этой резонансной истории он против своего обыкновения вообще предпочел никак не светиться. Но я могу констатировать факт, что ГСУ СКФО во главе с его руководителем генералом Олегом Васильевым сделало все, чтобы сорвать работу по проверке показаний нашего заявителя. Причем сделало это демонстративно, с грубейшими и многочисленными нарушениями закона. Для этого вывода у меня есть все основания, факты и документы. И это, к сожалению, яркий пример того явления, о котором «Комитет против пыток» доказательно говорит все годы своей работы в Чечне. Следственный комитет России занимается в Чеченской республике укрывательством тяжких преступлений.