Россия надрывается от криков (фейсбучных, где еще разрешено): товарищи! Затравлен Юрий Быков! Затравлен и уходит из кино. И многие признались многократно: хоть пораженцы мы и меньшинство, но что-то мы действительно, уж правда… Уж очень беспощадно мы его… Ведь ясно же, что он не ради грошей. Надежный профи, крепкая рука… Внутри-то он действительно хороший, ведь он «Майора» снял и «Дурака»! А мы ругаем! Мы кричим «На мыло!» и всякие противные слова… Его ж и Гай-Германика хвалила, она по умолчанию права… Талант, не будем спорить, uber alles. У нас, увы, жестокая страна: талантливых травила либеральность — Распутина травила, Шукшина, Высоцкого — эпическая сила! И Блока, и горлана-главаря, и Мориц, и Зиновьева травила, про Геббельса уже не говоря.

Уж так ужасно травят либералы! Они же в наше время на коне: у них и федеральные каналы, и пресса вся, и все бабло в стране. И все певцы, актеры, режиссеры, жующий и поющий новый Рим, — они творят для стаи и для своры, но нравиться хотят зачем-то им, высокомерным, пафосным, ученым, не раз разоблаченным в наши дни, затравленным, прилюдно истолченным, но это сами делают они.

Уж как бы нам в последней из империй, существенно просевшей как-то вдруг, добыть какой-то собственный критерий, урвать его из либеральных рук! Однако нравы нашего улуса — уж так его устроил русский Бог — всегда диктуют нам отказ от вкуса: кто наш — тот должен быть исконно плох, за это полагается и слава, и гонорар, и всяческий ништяк. Ведь это значит: мы ИМЕЕМ ПРАВО писать вот этак и снимать вот так.

У нашей тут березовой Уганды, оплота чистоты среди греха, не может быть хорошей пропаганды: она должна — пристукнем! — быть плоха. Иначе мы врагов не огорошим, иначе мы друзей не отпугнем — кто в наше время хочет быть хорошим, тот, в сущности, живет вчерашним днем. Лояльности уже, по ходу, мало, и быть равно любезным, как давно, для либерала и для генерала — не может современное кино. И если Быков, ставши честным малым, начавши расширяться и расти, желает быть любезен либералам, — пусть скажет этой публике «прости». Еще чего! Но он и не желает. Тут режиссерский ход, едрена мать: на первый взгляд он слезы выжимает, а втайне троллит. Что тут не понять?

Спасать от либеральных негодяев, чтоб этот кейс огласку приобрел, к нему спешат Прилепин и Минаев: ты честный парень, Юра! Ты орел! Но не пройдет, поверьте, и недели (а может, обойдется парой дней) — и Юра скажет: что вы, обалдели? Прогрессоры, я думал, вы умней: я вас открыто слал к известной маме, играя в жертву вашей кутерьмы; я называл вас лучшими умами, и вы купились, лучшие умы!

Скажи еще, что Бондарчук не знал. Мне этот хор клевещущих и мстящих, во всем идущих власти поперек, потребен как сырье для новых «Спящих» (Морозов, кстати, это и предрек). Теперь — как жертва вашего разбоя, объект циничной травли и вопшэ — увидите, я вам сниму такое! Ведь я же государственник в душе! Герой моих картин — родная масса. Мой главный адресат — родная власть. Я поддержал желание Донбасса от киевских фашистиков отпасть.

Мне дела нет до ваших светлых ликов, для вашей хищной клаки я изгой. Вы думали, что я такой же Быков? Ошибка, он не Быков, он другой: он Зильбертруд! Он занят только блудом, он рупор вашингтонского вранья, пора бы сбросить маски Зильбертрудам и осознать, что Быков — это я.

Так будет, да. Но если так не будет, то умиляться все же не резон. И если Быков сам себя осудит и не пойдет снимать второй сезон, — то странен вид его духовной жажды, стремленье в клуб изысканных манер: ведь девственность теряют лишь однажды, в отличие от денег, например. На восемь серий истинного хамства — к тому же снятых левою ногой, — ответ понятен: кайся уж, не кайся — ты все равно не Быков, а другой.