В защиту критики

Говорят, в конце ХХ века литературная критика в России умерла. Но не сразу. Сначала ее сменила критика газетная. Сначала сократилось пространство для разбора литературного произведения: у критика не осталось места даже для складного пересказа разбираемого произведения. А уж чтобы включить роман в текущий социальный контекст, как это делали Белинский с Гоголем или Лакшин с Солженицыным, ресурсов не оставалось вовсе. Да и социологизм это вульгарный!

Разбирать, что хотел сказать автор и как созданный им мир помогает нам понять мироздание, перестало быть важным. Теперь пишущий о литературе должен был объяснить читателю, почему и под каким соусом такую-то книгу стоит купить, чтобы испытать такие-то эмоции.

С анализа произведения ради извлечения знания о человеке и обществе внимание газетного критика сместилось к оценке произведения как способного (или нет) возбудить или вдохновить читателя. Автор рецензии нечувствительно превратился в литературного агента, посредника между издательством и читателями. Хлесткость пера стала важнее аналитичности текста. Внешнее презрение к морализаторству, к выяснению связи критики с текущей общественностью обеспечивает газетную критику индульгенцией второго порядка. Наш читатель и не хочет знать деталей. Ему довольно получить от меня, эксперта, совет — читать такое-то произведение для поднятия духа или не читать. Это — совет умному читателю, который, кажется, обойдется и без критиков.

Так, постепенно, газетная критика деградировала до обмена с умным читателем высказываниями типа «Мне понравилось!». Или реже: «Мне не понравилось!» Даже слово «критик» попало в стоп-лист. Еще бы! Вместо разбора произведения теперь от критика требуется либо хулить, либо хвалить. В результате подмены анализа крайне едким высмеиванием и иногда непристойными похвалами писатели средней руки чувствуют себя гениями, а действительно талантливые получают в свои руки целый аппарат поставленного на поток очковтирательства. Впаянный в крупный издательский бизнес литератор-новый-классик годами производит искусно сработанный набор своего фирменного «Лего», а литературный критик знай нахваливает, разучившись задавать такие элементарные, но такие жизненно важные вопросы. Например, зачем этот писатель так искусно камуфлирует свой абсолютно безобидный веселенький вторичный продукт под сложную многоэтажную конструкцию из остр-р-рейших намеков на какие-то туманные обстоятельства текущей действительности? Ответ на этот вопрос до зевоты прост. У автора — длительный или пожизненный договор с издательством. Автор и должен, пользуясь своим ранее подтвержденным талантом, гнать вал, отдаленно напоминающий советских братьев Стругацких 1960—1970-х годов. А что должен делать «критик»? Как что?! Он должен тихохонько подталкивать читателя к своему герою, сливаясь с читателем в экстазе. Общество, читающее такого критика и такого писателя, не может не разучиться отличать литературу от не-литературы. Не отвечая перед читателем за качество своего разбора, литературный критик становится агентом монопольного сговора. Мало-помалу забывается, что братья Стругацкие строгали свои произведения под неусыпным цензурным оком, то и дело перепрятывали концы, надеясь на сообразительность читателя.

А сейчас-то что? После десятилетий подтекстов и фиг в кармане, когда в диапазоне между Александром Солженицыным и Абрамом Терцем, Владимиром Войновичем и Владимиром Сорокиным уже вышли и самые реалистичные и самые фантасмагоричные портреты соотечественников, из года в год повторяющееся пелевинское намекалово в духе восточных единоборств, обильно спрыснутых антиамериканизмом автохтонной индо-буддо-славенщизны, прямо-таки вопиет к критику: «Ну разбери же ты меня, не пересказывай, не пускай розовые слюни! Покажи, как я устроено!» Но нет, разбора не будет. Вместо литературной критики у нас теперь гид по загадочному душевному миру. Нет, не писателя, а читателя, брошенного на самом интересном месте восторженными бабками у подъезда: «Мне — понравилось!»