С Хью Хефнером я потерпел два поражения. Провалил интервью. И проиграл ему бутылку — ни за что. Какое из них обидней, судите сами. Горечь этих двух поражений жжет меня уже четыре десятка лет.

А ведь так хорошо начиналось.

Все произошло на его территории — в знаменитом чикагском особняке «Плейбоя» — после полуночи. Очень похоже на сказочный сюжет. Впрочем, вся та моя американская поездка была собранием таких сюжетов. Нью-Йорк — Вашингтон — Атланта — Оксфорд и Меридиан (штат Миссисипи) — Новый Орлеан — Чикаго — Нью-Йорк. 1971 год. Представить, что я окажусь в Америке, и не только вычерчу этот маршрут, но и все задания и темы изберу себе сам, было абсолютно немыслимо.

Чудо чудное свершилось случайно. Поначалу мы его даже не узнали в лицо.

Шла весна, повторюсь, 1971 года. В один прекрасный день главный редактор «Комсомольской правды» Борис Панкин вернулся в редакцию чернее тучи. Откуда в ту пору редактор мог вернуться чернее тучи? Из ЦК, конечно. В Агитпропе устроили выволочку всему корпусу редакторов, и было за что! В США поднялась волна протестов против Вьетнамской войны. Это исторический поворот, — ударили в колокола на Старой площади, наш идеологический антипод и потенциальный противник терпит поражение от собственного народа, а вся советская пресса дружно проглядела это.

— Редактора иностранного отдела — в кабинет Главного!

Но Павел Михалев, мой тогдашний редактор, оказался не так прост. Он решительно не принял вины за исторический просмотр. Это кто — литсотрудники из Москвы с шестого этажа улицы «Правды» не разглядели девятый вал на той стороне океана? У нас же там аккредитован «собственный корреспондент», и он не передал в редакцию ни строчки. За два года, что он занимает корпункт в Нью-Йорке, от него не пришло ни одной заметки. Чем он там вообще занимается, и кто его туда послал? Это был риторический вопрос, ответ на который участники разговора знали доподлинно. Но Главный ухватил главное. Он тут же отзвонил в Агитпроп. Показно покаявшись для проформы, он подтвердил, что история нам не простит, если мы упустим такой момент. Посетовал на специфичность «собкора», который вроде есть, но которого на самом деле нет, и предложил выход: надо срочно послать на место действия специального корреспондента «Комсомолки». Запускайте документы! — был энтузиастический ответ.

Документы в инстанцию были тотчас запущены — на меня. И согласие пришло — не прошло и полугода. Когда та весенняя волна давно спала и все о ней забыли. То есть именно полгода и прошло. На дворе уже была осень, мир кипел другими страстями, Агитпроп громыхал другими командами, но «Решение» на командировку в Америку — вот оно, в конверте со всеми грифами. Надо лететь! А кто против?

Чудо явилось в несколько абсурдистском антураже, по-другому в соцреализме и не бывало, ну и что с того!

На этом мое фантастическое везение не закончилось.

Как ни странно, «наш нью-йоркский собкор» оказался не полностью фантомом. Материализовавшийся в аэропорту вальяжный парниша с румяным лицом спросил о моих планах и, едва дослушав, сообщил, что мы поедем на корпунктовской машине, ее он как раз сегодня забрал из ремонта. Мы? Я пригорюнился, подобное партнерство не входило в мои планы.

Спасение пришло неожиданно. На пути из Нью-Йорка в Вашингтон свежеотремонтированный автомобиль вышел из строя дважды. Когда вскоре после Вашингтона он заглох в третий раз, я с облегчением выдохнул: «Извини, старик, я не могу провести всю командировку в американском автосервисе». «В Инстанции нас не поймут»,— добавил я цинично. И был таков.

Имя ближайшего населенного пункта оказалось Петербург. Но даже если бы я не понял, что это говорящее имя — знак свыше, то, что произошло дальше, невозможно трактовать иначе.

Переночевав в «родном» городе, утром я подошел к гостиничной стойке, чтобы расплатиться. Рука автоматически вытащила какой-то советский значок (была у нас такая манера — мол, мир и дружба! — оставлять всякую ерунду на память, своеобразная форма комплекса неполноценности), и, к счастью, не успел. На столе перед гостиничным дежурным лежала свежая газета с аршинным заголовком:

В общем, в тот раз мне был предписан свободный полет. Если бы не он, я бы никогда не узнал, какая это открытая страна — Америка, и как легко в ней работать журналистам.

Никто и нигде меня не ждал, но, прибыв в новый город, я прямо из аэропорта просил такси доставить меня в редакцию местной газеты, где меня встречали самым радушным образом. Никто не спрашивал, что за газета «Комсомольская правда», мало кто вообще знал, что она существует, но я был коллега, которому нужна была профессиональная помощь, и я получал ее в полном объеме. Введение в местный антураж, консультация на любую тему, интересные имена, кандидаты на интервью, их телефоны… А дальше еще интересней. Телефоны отзывчивы, политики любого ранга заинтересованы в паблисити.

Атланта — «столица Нового Юга» — явила мне черно-белый спектр Америки в лицах и наяву. От «черных пантер», которые пустили меня в свой бункер, до респектабельных черных политиков Эндрю Янга и Джулиана Бонда на одном фланге и до губернатора-расиста Лестера Мэддокса на другом, и даже таких и вовсе экзотичных персонажей, как Имперский маг Национальных рыцарей куклуксклана и Великий дракон Джоджии. Два последних героя явились ко мне в гостиницу на интервью сами — чего же боле! В Новом Орлеане на мой звонок немедленно откликнулся прокурор Джим Гаррисон — знаменитый разоблачитель заговора, убившего Джона Кеннеди. Не могу сказать, что он убедил меня в своей правоте. Но согласитесь, это все персоны интересные, и их доступность кружила мне голову.

В Чикаго я сделал стойку на Хью Хефнера. Повод был неожиданный. Первое, что я увидел в аэропорту по прилете 13 октября 1971 года, было объявление: «Макбет. Трагедия. Премьера. Безжалостный и амбициозный шотландский лорд захватывает трон с помощью предательницы-жены и трио ведьм. Режиссер Роман Поланский. Сценаристы — Вильям Шекспир (пьеса) и Роман Поланский. Звезды: Джон Финч, Франческа Анис, Мартин Шоу…»

Земля рождает пузыри, как влага.

Они — такие. Где они? Исчезли.

Ведьмы были страсть как хороши. Настолько, что позже стали хитом на праздновании очередного дня рождения Хью Хефнера. Роман Поланский прислал юбиляру клип с цитатой из своего фильма. Словно вылезшие из могилы — какой замечательный контраст живым девушкам «Плейбоя», три отвратительные фурии, приплясывая вокруг котла с кипящим варевом, бормотали свою рецептуру. «Жаба, в трещине камней пухнувшая тридцать дней, а потом спина змеи без хвоста и чешуи, песья мокрая ноздря с мордою нетопыря…» Как вдруг заклинания сменила заздравная юбиляру «Happy birthday to Hefner, Happy birthday to Hew». Присутствующие покатились со смеху.

Но какое отношение имеет «Плейбой» к Макбету? Самое прямое. Продюсером фильма Поланского был Хью Хефнер.

На премьере у меня было время сориентироваться. Определив оргцентр тусовки, я подошел к человеку, от которого шел пар, как от хорошей ТЭЦ. Выбор оказался точным. Минуты не прошло, а он уже кричал в трубку:

«ОК,— турбина развернулась ко мне. — Интервью сегодня. Время Хеф уточнит вечером на приеме. Едем в особняк». И мы поехали.

1340 North State Parkway — один из самых известных адресов в Чикаго. Импозантный четырехэтажный особняк респектабельной кирпичной кладки, обрамленной в серый камень. Построен в начале ХХ века, что для Америки седая старина. Французский архитектор, английский викторианский стиль. Стены должны хранить тени именитых гостей, которых он принимал, включая Тедди Рузвельта и адмирала Пири. На гребне успеха Хефнер купил все это десять лет назад, то есть, в 1960 году. Пресса с придыханием писала о сумме, которую выложил хозяин «Плейбоя». А он добавил еще три раза по столько, чтобы обустроить, достроить, перестроить все по своему вкусу и новому назначению.

Процедура прохода как в пещеру Али-Бабы с поправкой на электронную систему, впрочем, меня это не касалось, я был со своими. Дальше открывались — не всем, не все и не всегда — сто комнат самого разного назначения. Дубовые панели стен, наборные паркеты полов, потолки во фресках из цветов, камины итальянского мрамора. Над одним из них «Обнаженная» Пикассо. А еще Джексон Поллок, Виллем де Кунинг, Франц Клайн…

Фонтаны и даже пещеры… Рассказывают о потайных дверях, раздвижных стенах, тайных ходах. Но, я не могу этого подтвердить — лампы Аладдина у меня не было.

Зато любые другие гаджеты тут были в изобилии. Электронные системы — как на радиостанции. Огромная фонотека джаза и попа с упором на Фрэнка Синатру и Пегги Ли. Особое место в доме занимает кинозал, с экраном, как в настоящем кинотеатре, он спускается с потолка нажатием кнопки. Раз в неделю. И это отработанная процедура, вызывающая ассоциации с придворным ритуалом. Все места заранее расписаны — в зависимости от близости к Хозяину, который появляется последним, непременно в шелковой пижаме, чтобы занять нечто неотличимое от трона.

Особняк «Плейбоя» — пространство многоцелевого назначения. Площадка для съемок «Девушек месяца», место приема рекламодателей и бизнес-партнеров, гостиница для работающих на журнал писателей, художников и фотографов, пятизвездные номера для звездных гостей на правах хозяев. В общем, центр кипучей мировой тусовки, где перебывали все американские селебрити, голливудский небосклон в полном составе.

Где-то в глубине этого вечно роящегося светского улья Хефнер соорудил для себя огромные «личные апартаменты» с несколькими входами, впрочем, всегда закрытыми, и без окон.

— 8,5 футов в диаметре, которая не только вращается на 360 градусов, но еще и наклоняется под разными углами. Тут я вынужден прибегнуть к свидетельству знаменитого журналиста и писателя Тома Вулфа, сам я в святая святых не был допущен. Гигантская крутящаяся кровать явно сакральное сооружение, центральный объект культового поклонения.

А еще, говорят, на верхнем этаже особняка, располагается дортуар — общага, место проживания двух дюжин девушек, сошедших со страниц журнала.

Эта строка сама собой отлилась отдельно, и я ничего не могу с собой поделать. Разбуженное воображение подвело.

Почему-то вспомнилась реплика из «Трое в лодке, не считая собаки». Написав, что его герои заснули крепким сном, «словно семь богатырей», Джером невозмутимо добавил: «Не понимаю, почему семь спящих богатырей трудней разбудить, чем одного». И действительно. Но вот, чтобы разбудить две дюжины спящих красавиц, одним поцелуем точно не обойтись, тут потребуется как минимум двадцать четыре поцелуя. Не так ли?

В запретный град мне ходу не было, и я обходил открытое пространство. Красная гостиная, Голубая. Столовая со столом на 16 персон формального обеда, впрочем, в тот вечер был устроен буфет. Кухня работает 24 часа в сутки, гастрономия на все вкусы. Два или три безотказных бара. Мебель современная — софы, диваны, кресла без счета, все располагает к неге.

О явлении Хозяина возвестила волна приветственного шума. Распахнулись какие-то двери, и Хефнер вышел. Под обе руки его подпирали роскошные глянцевые девушки. Пофланировав какое-то время, он наконец вернул себе свободу рук. Тогда-то и пробил мой час. Хефнер пригласил меня в бар на короткий разговор. «Сейчас мне надо пообщаться с гостями,— сказал он, — а на два часа ночи у меня назначено интервью с корреспондентом английской «Гардиан». Готовы побеседовать втроем?» «ОК». «Тогда, до встречи, а пока — Хефнер сделал широкий жест — здесь вы найдете все напитки мира».

«А вот и не все! — услышал вдруг я собственный въедливый голос. — У меня есть бутылка, такой в вашем баре не найти. Хотите пари?»

До сих пор не пойму, что меня завело. «У советских собственная гордость», наверно. Глупость несусветная.

Однако мое секретное оружие еще надо было доставить в особняк.

«Пожалуйста,— сказал Хефнер великодушно, — вас отвезут туда и обратно».

Во дворе стояли три авто, и трех попыток не понадобится, чтобы угадать, что это были за модели. «Кадиллак», «Роллс-Ройс» и шестидверный «Мерседес». На шестикрылом серафиме я и отправился в свою трехзвездочную гостиницу за сокровенной заначкой. Собираясь в американскую командировку, я запасся разной водкой, но сколько с собой увезешь? А это был уже практически конец пути, так что бутылка была уникальной, ибо последней. Вернувшись в особняк, я гордо выставил драгоценность на стойку бара. Такого сосуда тут действительно не было. Это была «Беловежская».

Колдовской напиток создан для заговора и ворожбы. Роковая настойка, которая в один судьбоносный момент превратит трех деятелей не самого первого масштаба в трех богатырей. Ровно двадцать лет спустя именно на «Беловежской пуще» подорвется Советский Союз.

Хефнер даже не пригубил от моего горького триумфа. «Отдай ее бармену», — сказал он.

В два часа ночи мы снова встретились — на этот раз в библиотеке и втроем, и дальнейшее мне лучше не рассказывать. Это был мой позор. Я не знал, что спрашивать.

Официально возведенный в ранг идеологической контрабанды — наравне с Орвеллом и самиздатом, «Плейбой» был абсолютным табу в Советском Союзе. Таможенники охотились за ним со сладострастным рвением. Для стерильного советского сознания это было точное воплощение запретного плода.

Для нестерильного американского сознания, впрочем, тоже, хотя и совсем по-иному. Эх, яблочко, райское яблочко, адамово яблоко, куда ты котишься?

Перенесемся еще на двадцать лет назад.

В сентябре 1952 года Хефнер написал письмо.

Письмо было адресовано 25 крупнейшим распространителям журнальной продукции в США. Довольно наглое письмо. Хефнеру было 26 лет, за душой у него ровным счетом ничего — ни редакции, ни денег. Даже названия «Плейбой» еще не было, а было дурацкое Stag party (Stag — лось, холостяк, party — вечеринка, вместе какая-то «порнокопытная вечеринка»). Но, оказалось, что у него есть идея, и она выстрелит так, что родится самый успешный проект в истории американских медиа.

Развязное письмо издателям, как ни странно, оказалось реалистическим. В нем уже была заявлена формула издания, которая останется неизменной: блестящие полноцветные полнокровные во весь рост женские фигуры плюс качественная либеральная журналистика.

И был анонсирован джек-пот — фото обнаженной Мерилин Монро. Сегодня можно только удивляться, как это другие прошли мимо такого богатства.

В журнале «Тайм» Хефнер натолкнулся на заметку в несколько строк: «Юная леди по имени Мерилин Монро ракетой взлетела в звездное небо кино, снявшись в паре вполне заурядных фильмов, а также в календаре, где она продемонстрировала очень незаурядное тело…» И замечательное обстоятельство: календарь, оказывается, был напечатан в Чикаго. Хью немедля отправился к издателю — даже без звонка. Вышел он от него уже с «контрактом десятилетия» в кармане — и всего-то за 500 долларов. Впрочем, в тот момент это были все его деньги. Так что в Мерилин он вложил буквально все.

Математика этой сделки стоит того, чтобы ее воспроизвести. Три года назад, в 1949 году начинающая актриса снялась у профессионального лос-анджелесского фотографа. Неизвестно, получила ли она за эту съемку что-то или снялась бесплатно. «На мне не было ничего, кроме радиоволн», — скажет она потом в своей неподражаемой манере журналу «Лайф».

Производственные расходы вышли еще в 600 долларов. Правда, внимание: этот календарь нельзя было продавать в киосках и рассылать по почте — из-за возможных обвинений в распространении порнографии. Но компании и фирмы могли его покупать для бесплатного дарения своим служащим или клиентам, так что в накладе издатель не остался. А тут еще подвернулась возможность вернуть первоначальный вклад.

В свет Хефнер выпустит «самую сексуальную» ранее не печатавшуюся фотографию, он назовет ее «Золотая греза». «Я просто не знаю, в какую сумму можно оценить эту фотографию», — скажет он потом.

Ни один глянцевый журнал до него не обратил внимания на снимки. Задним числом это кажется невероятным. Хотя… Не покупали же в свое время Ван Гога.

Издатель, однако, был не так прост. Свой календарь он назвал «Мона Мерилин» и предусмотрительно выпустил в двух вариантах. В дополнение к откровенному, специально для тех случаев, когда фирмы — покупатели желали воспользоваться услугами почты, был отпечатан еще прикрытый вариант, где помимо радиоволн модель укутывала сделанная техническими средствами вуаль.

Аналогичный случай, как говаривал незабвенный Швейк, произошел в Ватикане. Нагота фигур на фресках Микеланджело в Сикстинской капелле до такой степени возмущала бдительных кардиналов, что они жаждали уничтожить непристойное произведение, более присущее «для общественных бань и таверн», чем для часовни папы. Победила более умеренная «Кампания Фигового листка», как ее прозвали. «Сотворение Адама», «Страшный суд» не уничтожили, но «срам» прикрыли. Автор переворачивался в гробу, но несколько веков добавленные чужой рукой фиговые листки оберегали паству от порчи нравов. Их смыли лишь в ходе последней реставрации в 1994 году. Борьба с порнографией процесс вечнозеленый.

Первый номер «Плейбоя» разошелся тиражом в 50000 экземпляров, Хефнер на такое и не рассчитывал. Теперь у него были деньги на второй и третий номера, но главное, волна успеха понесла его. Это был практически вертикальный взлет. Что бы ни делал Хефнер до того: рисовал шаржи, писал заметки, занимался распространением прессы, успех обходил его стороной. А тут даже поражения оборачивались победами.

Почта наотрез отказалась доставлять «скабрезный» журнал. Это был удар под дых. Прижатый к стене «Плейбой» подал в суд, обвинив контрагента в нарушении Первой поправки к конституции.

В 1956 году «Плейбой» обошел по тиражу своего главного соперника — журнал «Эсквайр». К 1959 году был достигнут заветный миллион экземпляров. Очень приличный тираж — для неприличного издания.

4 июня 1963 года Хефнера арестовали, обвинение то же — в распространении непристойной литературы. Повод — фотосессия «ню» Джейн Мэнсфилд (актриса, певица, Мисс Неглиже, Мисс Кленовый сок, Мисс 4 июля, Мисс Счетчик Гейгера, Мисс все что угодно, кроме Рокфора — она на дух не переносила этот сыр… Главный ответ студии 20th Century Fox на явление Мерилин Монро. И какая умница! Это ей принадлежит выражение: «Леди всегда больше, чем сумма ее деталей, какими бы выдающимися ни были эти детали»). Из процесса вышел пшик, присяжные разошлись во мнениях. Что обернулась потрясающим паблисити для бренда: «Плейбой» победил инквизицию!

В отличие от комнаты присяжных мнение Америки, как мужской, так и женской, по поводу леди в журнале было единодушным — она неотразима. Журнал шел нарасхват. В 1971 году, когда я оказался в особняке «Плейбоя», его месячный тираж равнялся 7 миллионам экземпляров.

Фотографии в журнале становились все совершенней. «Девушек месяца» снимали не просто лучшие фотографы. Журнал выработал свою культуру «ню», свой подход и выбор. Конечно, показать, скажем, Памелу Андерсон во всей красе было делом чести для «Плейбоя», и она появлялась на центральном развороте не один раз, в разные поры своей жизни, каждый раз демонстрируя непреходящее совершенство своей фигуры — очень наглядный урок жизнестойкости.

Красота не на Олимпе, она рядом. Американская красота — это здоровье, загар, уверенность в себе, свобода…

А теперь попробуйте прокомментировать следующий список: Фидель Кастро, Мартин Лютер Кинг, Джимми Картер, Патрик Мойнихен, принцесса Грейс, Фрэнк Синатра, Битлы — вместе и по отдельности, Уэйн Грецки, О.Дж. Симпсон, Френсис Форд Коппола, Джек Николсон, Энтони Хопкинс, Клинт Иствуд, Карл Саган, Стив Джобс… Что объединяет этих людей? Ответ: присутствие на страницах журнала. Интервью «Плейбоя» — это как правило, звездный состав, откровенные и обстоятельные высказывания на злобу дня и про вечное. О жизненных стратегиях и успехе, о проблемах политики и пола, о расовых и классовых конфликтах, о морали, религии, искусстве…

Вот одно такое интервью. Американская писательница с петербургскими корнями Айн Рэнд — пророк либертарианства, час ее идей по-настоящему пробьет в конце ХХ — начале ХХI века. Ее собеседник в ту пору не менее знаменит, от лица журнала с ней беседует автор «Футурошока» Олвин Тоффлер. Я представлю тут лишь первый вопрос и последний ответ — для иллюстрации стиля.

И это «Плейбой»? Он самый. Не поп-звезда, публикация высшей трудности в популярном по определению издании… Высшая форма порнографии, если хотите.

Лучшие писатели англо-саксонского мира печатали тут свои новые рассказы. Рей Бредбери, Курт Воннегут, Джек Керуак, Ян Флеминг, Норман Мейлер — их тоже придется зачислить свидетелями на морально-судебном разбирательстве по делу о порнографии и о свободе слова.

На страницах издания появилась рубрика «Философия «Плейбоя». В роли главного философа все более комфортабельно чувствовал себя Хью Хефнер.

«Исторически пуритане бежали из Англии от религиозных преследований, чтобы, развернувшись на 360 градусов, начать преследовать всех несогласных». «Я думаю, что сексуальная придавленность и диктатуры идут рука об руку». «Главная цивилизующая сила мира это не религия, а секс»…

Послушать Хефнера, так философия «Плейбоя» выходит из Американской Мечты и даже прямиком из американской конституции — из ее знаменитых слов о «праве на стремление к счастью». Журнал — борец за свободу — личную, политическую и экономическую, с упором на первую. Никто ей так не мешает, как церковь и государство. Так что «Плейбой», можно сказать, отделился, как от церкви, так и государства. Журнал ниспровергает пуританское понятие конфликта тела и души и отвергает «сексуальный маккартизм».

Эти декларации, может быть, скорей остроумны, чем глубоки. Но на «Форуме «Плейбоя» кипела всамделишная читательская дискуссия — фривольная или привольная, в общем раскрепощенная. И на самые острые темы: право на аборт и другие женские права, тюремная реформа, Вьетнамская война, психиатрическая реформа, гомосексуальность, наркотики… И надо отдать должное, на страницах журнала никогда не было места расовой дискриминации: нагие девушки все равны.

Хефнер бравировал своей независимостью. Когда страна была заворожена и заморожена террором всемогущей «комиссии по антиамериканской деятельности», он мог демонстративно предоставить площадку «отъявленному коммунисту» Питу Сигеру. Или заказать статью об Оскаровской церемонии известному сценаристу Далтону Трамбо («Спартак», «Римские каникулы», «Мотылек» и множество других блестящих работ). А что тут такого? Трамбо даже дважды оскароносец, вот только заработанные им призовые статуэтки в 1953 и 1956 году получали под аплодисменты звездного зала другие люди. Позже на этот сюжет будет сделан замечательный фильм «Подставное лицо».

Это самый грустный сюжет в американской послевоенной истории, он называется «охота на ведьм». Самым эффектным фрагментом этого действа было расследование «коммунистического проникновения в киноиндустрию США». Вызванный на судилище в комиссию конгресса Далтон Трамбо — один из знаменитой Голливудской десятки, отказался свидетельствовать против себя и своих товарищей, за что был посажен в тюрьму на год по обвинению в «неуважении к конгрессу». После чего его имя на 13 лет попало в «черный список». Лишь псевдонимы и подставные лица помогали лучшему сценаристу Голливуда обойти наложенный свыше запрет на профессию. Хефнер не только заказал опальному автору статью, но и напечатал ее под его собственным именем. Это был прорыв. Конечно, 1947 год давно прошел, и маккартизм был уже на излете, но шума эта история вызвала много. Больше всех гневался душка Рональд Рейган, возглавлявший в ту пору Гильдию актеров кино.

Болельщики Хефнера с удовольствием пересказывают подобные истории. Я догадываюсь, задним числом они романтизируются, обрастают дополнительными героическими деталями, но само превращение их в апокрифы кое-что значит.

«Плейбой» рос как на дрожжах. Из прессы прорастал в кино.

От кинотеки — к собственному телешоу… Джазовый Фестиваль… В разных городах открылись клубы «Плейбоя» с их фирменными «хозяйками» в лаконичных кроличьих костюмчиках — «банниз». Пышным цветом расцветала всевозможная коммерция: модельные агентства, книги, пластинки, бижутерия. Бренд триумфально завоевывал мир, перед ушастой крольчишкой — символом «Плейбоя» — было невозможно устоять.

И в центре этого победительного шествия — человек в шелковой пижаме и с дымящейся трубкой — Хью Хефнер. Всегда в окружении девушек нашей мечты. Воплощение свободы, удачи, мужского всемогущества. Его личная жизнь, которой у него нет, какая может быть личная жизнь у секс-символа?! — не просто на виду. Она — часть вечного карнавала, обещанного праздника жизни, который никогда не кончается. Его звезда — на Аллее Славы. В самом имени Hollywood центральная буква его. Когда знаменитую надпись, что горит огненными буквами над Лос-Анджелесом, понадобилось отреставрировать, он оплатил эту самую букву «Y»… Не жизнь, а сказка. «Да, я спал, кажется, с одиннадцатью девушками месяца»,— скромно окидывает он взором прожитый 1960-й год. Новая сказка о двенадцати месяцах, если не считать, что некоторые из девушек подадут на него в суд. «Сколько всего у меня было женщин? Не знаю. Наверное, более тысячи…» Это уже осень, патриарх подводит итоги. Прекрасная легкая жизнь — вся напоказ. Он воплощение тайных страстей и сексуальных фантазий миллионов. Все ждут от него только подвигов и чудес — 60 лет подряд. «— Слышали, у него в фаворитках близняшки Сэнди и Мэнди, и как он их только различает? — У вас вчерашняя новость, сегодня он живет с тремя «банниз» — душа в душу, сам рассказывает»… А музыка все громче и ставки растут… Господа, неправдоподобная сенсация! Новый аттракцион и только один раз: на знаменитой крутящейся кровати пожилой Хеф с семью красавицами… К счастью, никаких фото не появилось. Просочившиеся подробности печальны. Семь красавиц не смогли пробудить спящего богатыря.

31 декабря 2012 года в возрасте 86 лет в третий раз, со второй попытки он соединился узами законного брака — с «Мисс Декабрь 2009». В первой попытке полутора годами раньше 24-летняя невеста сбежала прямо из-под венца, совсем как в одноименном фильме. Впрочем, как и в фильме, героев ждал хэппи-энд. «О возрасте говорят только те, кто не знает нас и мыслит стереотипами», — повторяет Хефнер, словно с кем-то споря. — «Все наши друзья думают, что так решено на небесах».

И это «икона сексуальной революции 60-х»?

Да, точно ли он — икона? И точно ли это революция?

Словосочетание «сексуальная революция» принадлежит Вильгельму Райху. Если кого-то и называть секс-революционером, то его!

Его жизнь — трагедия посильней «Макбета» Шекспира. Это факт. Все остальное, что связано с Вильгельмом Райхом до крайности спорно.

Некогда любимый, наравне с Юнгом, ученик Фрейда он ушел от своего учителя, чтобы психоанализ соединить с социоанализом. Наблюдая июльское восстание в Вене 1927 года, в ходе которого от беспорядочной полицейской пальбы погибли 84 рабочих, и еще 600 были ранены, он поразился даже не жестокости полицейских, а тому, что те действовали будто роботы, словно в трансе… Он присоединился к компартии — Австрийской, а затем к Германской и с головой ушел в работу Германской ассоциации пролетарской сексуальной политики (Секспол).

В ту пору две революции — пролетарская и сексуальная многим казались родственными. В своей работе «Сексуальная революция» (1934 г., первое издание) Райх приводит как путеводный «отрывок из переписки Троцкого и Ленина (1911 г.)», посвященной этой теме. Троцкий: «Несомненно, сексуальное угнетение есть главное средство порабощения человека. Пока существует такое угнетение, не может быть и речи о настоящей свободе. Семья, как буржуазный институт, полностью себя изжила. Надо подробнее говорить об этом рабочим…» Ленин: «…И не только семья. Все запреты, касающиеся сексуальности, должны быть сняты… Нам есть чему поучиться у суфражисток: даже запрет на однополую любовь должен быть снят».

Райху было мало индивидуальной терапии, он искал в социальной организации ответы на патологии, которые наблюдал в клинике. И наоборот. Психоанализ, верил он, это средство излечения общества, а не только терапия для индивидуальных невротиков. Питательная среда фашизма — тип «массового человека». У фашиста — садо-мазохистсткий характер, утверждал Райх, этот тип обращается взором к диктаторам и тиранам потому, что страшится политической свободы — и удовольствия.

Попытка соединить психоанализ с марксизмом кончилась тем, что его выгнали из обеих компартий и исключили из Международной ассоциации психоаналитиков. Коллег-врачей не устраивали его коммунистические взгляды, марксистов — фрейдизм. В итоге к концу 30-х он стал многократным изгоем — в Австрии и Германии, а заодно и в Норвегии, Дании и Швеции. Куда было деваться еврею с немецким паспортом? Одна дорога — за океан.

В Америке он довел свои психологические теории до физического совершенства. Или до абсурда. В 1948 году вышла его книга «Функция оргазма». Оргазм несет энергию, которую он назвал оргон. Это, собственно, и есть энергия жизни, и она ключ к физическому и душевному здоровью. «Физические недуги — результат нарушения естественной способности к любви», — писал Райх. Эта энергия пронизывает природу и космос, именно она проявляет себя в северном сиянии.

Ну а коль скоро это род физической энергии, то ее можно улавливать и собирать. Для чего он сконструировал специальную стальную будку. Он даже демонстрировал ее Эйнштейну, но тот быстро потерял интерес к эксперименту.

Ученые не прониклись чудодейственными свойствами будки Райха. А вот художники стояли за нее горой. Шон Коннори, говорят, в ходе съемок «Бондианы» регулярно залезал в волшебную будку, чтобы подзарядиться оргоном. Судя по тому, сколь безупречно сексуален его герой, ему это удалось.

Все это, однако, мало убеждало ФБР, которое собрало на него досье в 789 страниц, и FDA (Food and Drug Administration) — Агентство, отвечающее за качество еды и лекарств. Райха объявили шарлатаном, то, что он делает — «новым культом секса и анархии» и «секс-рэкетом», и посадили. 3 ноября 1957 года он умер в своей камере от сердечного приступа. Мало кто заметил эту смерть.

Десять лет спустя журнал «Тайм» назвал его «пророком», добавив: «ныне может показаться, что вся Америка превратилась в сплошную оргонную будку». Студенты в Париже и Берлине 1968 года швыряли в лицо полиции книгу Райха «Массовая психология фашизма». Джек Керуак и Аллен Гинзберг, Сол Беллоу, Сэлинджер и Норман Мейлер подняли его на щит. Что случилось?

Сексуальная революция.

Это словосочетание все еще режет слух? Надо привыкать. Если революционер — это человек с бомбой и Марксом, то чем хуже человек с секс-бомбой и Фрейдом?

«Сексуальность — это центр, вокруг которого вращается жизнь общества в целом, также как и внутренний интеллектуальный мир человека», — писал Райх. Символ его веры: религиозные и политические предписания — враг естественной свободы, в них источник стыда, вины и ревности. Мораль принудительна и потому порочна, религии — средство, с помощью которых политические режимы ее внедряют.

Подобные максимы вдруг стали чрезвычайно актуальными. Сексуальное освобождение разрушает моральный дух капитализма, вторили Райху гуру «новых левых» Герберт Маркузе и Пол Гудман.

А вокруг сверкала и кипела новая жизнь! Прогремел Вудстокский фестиваль — 400-тысячная молодежная сходка под открытым небом, три дня мира, любви и рок-н-ролла. После них остался легкий аромат марихуаны и вольный дух «поколения Вудстока». Привлекла внимание экстравагантная и трудно переводимая на русский акция против Вьетнамской войны: Джон Леннон — Йоко Оно «Bed in for peace» («В койке ради мира») — чего не сделаешь ради святой цели! Ну и конечно, язык англо-американских идиом навечно обогатил великий лозунг хиппи «Любите, а не воюйте!». По-русски это звучит слишком вегетариански, с удовольствием повторю оригинал: Make love not war!

Революцию делают революционеры? Так только кажется. На самом деле, это революция делает революционеров.

Даже если революция — шабаш ведьм, то все равно главное не пузыри земли. Главное подземные процессы, которые выходят наружу пузырями земли.

На авансцене бушевали сполохи контркультуры. На юру были маргиналы и экстремалы («секстремалы»). Исподволь незаметно, но радикально менялись устои — понятия о приличиях, ценности, поведенческие коды.

О чем думала каждая порядочная американская девушка после 16? О том, как к 22 годам выйти замуж, а дальше дом, дети… Развод был не просто редкость — это была дикость, слом жизненной программы. Секс до брака — фамильная катастрофа. Секс вне брака — предприятие для профессиональных конспираторов. Семья — главное проявление зрелости и социальной ответственности! Что из этого осталось нынче?

Беспримерная по скорости, глубине и охвату революция нравов — вот что произошло. Мировая революция, между прочим.

Слово «секс» обрело жизнь лишь в ХХ веке, раньше оно означало просто «пол».

Слова не было, а секс был.

Он был в Вавилоне ХХI века (до нашей эры, естественно), где измена каралась смертной казнью. И он был в библейское время, хотя Господь лично продиктовал древним евреям «Не прелюбодействуй», в Иудее нарушителей 7-й заповеди справедливо побивали камнями. Он был в средневековой Европе, в ХIII веке, пишут исследователи, от 60 до 90 процентов всего судебного производства составляли дела на сексуальной и семейно-супружеской почве. И он был в викторианской Англии с его закрытым Каннибал — клубом, где джентльмены с весьма известными именами беспрепятственно предавались познанию самых смелых духовных теорий и самых разнообразных телесных практик. Чего греха таить, секс был даже в Советском Союзе, где, как нам хорошо известно, его точно не было.

И он был точно таким же, как сейчас, все ноу-хау давно изобретены, ничего нового за тысячелетия цивилизации в этой области не придумано. Но, конечно, он стал совсем другим. Секс вышел из подполья.

Раньше секс, на самом деле, нечто, не имеющее точного имени, разрывалось между небом и землей, в общественном сознании одна его часть укрывалась моралью, другая безальтернативно относилась к социальной патологии. Брачные отношения? Да. Семья — «маленькая Церковь», всяко семейство да равняется на «Святое семейство». Все остальное — Содом и Гоморра, грех и грязь. Пока таской, но все же больше лаской секс не получил признание. Произошла демистификация секса, это более не то, что надо скрывать и стыдиться. Про это можно даже говорить. Это не общественное преступление.

Запретный плод перестал быть запретным. «Свободная любовь», которую провозглашали революционеры, не стала каноном. Любовь стала свободной от множества табу.

Революция как пожар, который занимается от одной искры и — глядь, уже наступает с разных сторон.

Когда сэр Александр Флеминг изобрел пенициллин в 1929 году, он и не подозревал, что его открытие обесценит само понятие греха. Реальной карой за «искушение» и «соблазн» была «дурная болезнь», но пенициллин победил сифилис, и страшная кара перестала быть такой страшной. Окончательно перевернула мир противозачаточная пилюля, она появилась как раз в 1960 году. Беременность перестала быть бременем, а стала выбором. Став хозяйкой своего тела, женщина овладела своей судьбой. Зачатие, зарождение новой жизни — это теперь зависело не от Бога, женщина сама теперь решала, когда и сколько ей завести детей. И перед ней открылись иные жизненные горизонты: возможности высшего образования, работы. Это была свобода. Институт брака сразу стал другим. Общество изменилось.

Встревоженные церковники призывают вернуть кровать в церковь, а церковь в кровать. Поздно.

7 июня 1965 года Верховный суд США постановил, что в соответствии с первой поправкой к Конституции не дело правительства диктовать супружеским парам, как им пользоваться контрацептивами. Семью годами позже он распространил это свое решение и на неженатые пары.

Из-под строгого пригляда церкви секс, сексуальность перешли в сферу внимания науки и медицины и даже вторглись в научпоп. На полках книжных магазинов на видном месте — неслыханная вещь — появилась популярная книга доктора Дэвида Рубина с названием в десятку «Все, что вы всегда хотели знать о сексе (Но боялись спросить)». Секс двинулся в сторону образования.

И он стал любимой темой литературы и кино. Подумать только, в 30-е годы величайший роман ХХ века «Улисс» Джеймса Джойса был запрещен к ввозу в США из-за своего «неприличного содержания»! Переломными вновь оказались 60-е годы. В короткий промежуток времени вокруг трех книг разгорелся огонь легальной дискуссии: можно ли их выпускать к читателю или лучше сразу в костер? Вышедший в Париже, но не допущенный в США роман Генри Миллера «Тропик рака» 1934 года. Роман Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей», находившийся под запретом с 20-х годов. И роман Клиланда «Фанни Хилл» (аж 1750 года!) Литература это или порнография? Дошло до Верховного суда США.

Верховный суд отчеканил: Секс — «величайшая и таинственная мотивационная сила в человеческой жизни». Выражение этой силы в литературе защищено Первой поправкой.

Литература могла теперь не бояться обвинения в порнографии. Но и порнография не была обязана выдавать себя за искусство. «Культура низа» тоже знала свои вехи. Фильм «Глубокая глотка» («жесткое порно») завоевал американский экран. Фильм «Эммануэль» («мягкое порно») вышел на мировой экран. В расплодившихся стриптизах, «пип-шоу», клубах и барах с официантками топлесс праздновала победу свобода от любого дресс-кода. Образец стиля задавал, естественно, «Плейбой» со своими «банниз» — крольчишками. Они были очень секси. Это слово стало крайне популярно, и это тоже была веха. Потому что когда слово «секси» вошло в язык как простой синоним слову «привлекательный», это значило, что сексуальная революция свершилась.

Культура завоевывает общество, когда она становится попсой. «Плейбой» подтверждает это правило. Агитатор, пропагандист, организатор победившей сексуальной революции? Слова из другого языка. Ее эмблемой он точно стал.

«Я вовсе не намеревался быть революционером.— говорит Хеффнер. — Мой замысел заключался в том, чтобы создать мейнстримовский журнал для мужчин, который бы включал в себя секс. Это оказалось очень революционной идеей».

Скромно и с достоинством.

Имя создателя «Плейбоя» украсило даже Красную книгу, притом на латыни. Sylvilagus palustris hefneri. Оно присвоено исчезающему подвиду болотных кроликов. Хефнер выделил грант, чтобы спасти братцев-кроликов и сестренок наших меньших.

А еще он купил себе участок на кладбище в Вествуд вилледж — рядом с Мерилин Монро. При жизни Хью Хефнер никогда с ней не встречался. Но она была его бизнес-ангелом. Наступит момент, и этот ангел и самая желанная женщина ХХ века будет всегда рядом.

Загробная жизнь после сексуальной революции существует.

Чикаго — Москва. 1971 — 2013

(Из книги «Американские горки. От Мартина Лютера Кинга до Барака Обамы. От Бен Ладена до Джеймса Бонда. От «Форбса» до «Плейбоя»)