— Вы редко даете интервью. Почему?

— Не люблю.

— Но люди должны знать, чем Вы заняты.

— Люди знают. Я иногда по городу гуляю или на мероприятиях незнакомые люди подходят, разного возраста. Те, кто постарше, — говорят что-то, кто помоложе — фотографируются со мной. Если бы не знали меня или думали обо мне плохо, так бы не было, наверное…

— Может, молодым просто понтово?

— Наверняка! А люди постарше, которые больше читают и смотрят телевизор, говорят: хоть на Вас и наезжают СМИ, мы с Вами…

— На вас наезжают СМИ? О господи, какие?

— Я на наезды не сильно обращаю внимание. Исхожу из принципа, что губернатор даже такого славного города, как СПб, — не политик. Политик — председатель Законодательного собрания. Мне надо меньше мелькать и рассказывать о своей работе, а больше делать, чтобы люди сами ее чувствовали. На вопросы, какие надо, я всегда отвечу. Стараться понравиться — это не мое. Идеальный вариант, когда люди приходят на очередные выборы губернатора и спрашивают: «Кто у нас сейчас губернатор? — Ну, Полтавченко. А кто еще есть? — Такой-то. За кого будем голосовать? — Да вроде при нынешнем все нормально, за него и будем голосовать».

— Может, потому, что Вы такой непубличный, и город стал меньше звучать на федеральном уровне? Если вспомнят про нас, то все больше про стадион. Почему так мало драйва идет из города, позитивных новостей, которые бы все обсуждали? Будто мы тут не живем, а выживаем.

— Судя по тем информационным материалам, которые я смотрю, как правило, с утра и поздно вечером, и не только на нашем канале «Санкт-Петербург», в основном происходят аварии или пожары. Видимо, больше людей ничего не интересует. А ведь каждый день у нас происходят интересные события, достойные освещения на уровне страны. Только что прошел X Инновационный форум, в рамках которого был представлен первый российский пассажирский катамаран из углепластика. Там было много прекрасных экспозиций, которые дают представление об инновационной деятельности в Санкт-Петербурге. Наш город — стабильно в тройке лидеров по инновациям в России. Почему говорят не об этом, а о пожарах и о бакланах?

— О минированиях, которые несколько дней лихорадили город и страну, ни по федеральным каналам, ни у нас новостей не было. Может, это все понарошку было, типа, учения?

— Давайте поразмышляем. Все эти звонки — чистой воды провокация. Уже известно, откуда все это пришло — из-за рубежа. По каждому адресу специальными службами, в том числе городскими, все было отработано. Мы на каждый такой сигнал реагируем. Но если еще об этом всему городу сказать…

— Город и так весь знал.

— …Вот Вы сидите у себя дома и не знаете, что произошло. В метро ищут бомбу, в автобусе, в универмаге… И вдруг Вам губернатор говорит: спокойно, Диана Леонидовна, не волнуйтесь, то, что Вам сказали, что заминировано 34 объекта, это неправда. У нас как человек на это реагирует? Раз начальство говорит, значит, не все так хорошо.

— То есть Вы решили не говорить, потому что Вам не поверят?!

— Зачем дополнительно сеять панику? Я считаю, это излишнее нагнетание ситуации.

— Еще раз. Если Вы или кто-то из Ваших заместителей скажет — будьте спокойны, то люди подумают: они нам врут?

— Часть людей подумает. Опять же, с подачи Ваших коллег отношение к нам не очень хорошее. Но не меньшая часть людей, извините за выражение, начнет вибрировать. Ведь, к сожалению, мы живем в тяжелое время. Как ни крути, мы находимся в реальном состоянии войны с международным терроризмом.

— Ваше ощущение — как к Вам в городе относятся?

— В целом — доброжелательно. Иной раз идешь по улице, кто-то здоровается, кто менее общительный — смотрит внимательно. Даже по глазам я не вижу неприязни.

— А ругаться кто-то лезет?

— Было однажды, и то в другом городе, какой-то человек, не совсем адекватный, что-то кричал издалека. Почему я понял, что про меня? Так он мою фамилию назвал.

— На Марсовом поле много кричали, и люди там были не из другого города.

— Я там не был, поэтому не знаю. Кричали — это их право. Любят — не любят… Я ни на кого не обижаюсь. Ко всем стараюсь относиться хорошо. Это мой принцип: каждый человек — это человек.

— Что кричали, Вы в курсе, наверное? Почему кричали? Народу там много было…

— Сколько?

— В разные дни по-разному. И пять тысяч, и десять. Но вам, наверное, поменьше цифры сообщали.

— Вы не задавались вопросом — кроме Исаакия, Пулковской обсерватории, Публичной библиотеки — какие еще народ претензии предъявлял? По поводу, например, работы, зарплаты, социальных проблем?

— Может быть, это просто наиболее активная группа населения…

— Это понятно. Она весьма активная группа населения, причем одна и та же.

— Там публика-то симпатичная. Умные, интеллигентные.

— Только эти умные, интеллигентные люди позволяют себе скакать по надгробиям.

— На митингах против передачи Исаакия РПЦ никто не скакал.

— На других скакали. Есть видео, есть обращения граждан. Но я о другом. Наверное, когда у людей проблемы социального плана — с работой, с зарплатой, с лекарствами и т.д. — для них это важнее. Они бы, я думаю, не собирались по зову симпатичных людей пообсуждать тему Исаакия, а пришли бы уже к Смольному. И здесь бы требовали у власти ответа.

— Как же они придут к Смольному? Это запрещено законом!

— Спокойно, как ходили и в 90-е годы.

— Так то в 90-е… Сейчас, как только они туда придут, их повяжут.

— Я думаю, не опасаясь, что повяжут, люди бы пришли, будь у них реальные жизненные проблемы. Вспомните монетизацию льгот.

— Вы хотите сказать, что под окнами Смольного нет митингующих не потому, что там запрещено и охрана кругом, а потому, что у людей нет проблем?

— Нет, я хочу сказать о другом. В городе много нерешенных вопросов. С ЖКХ, с общественным транспортом, с обманутыми дольщиками. Но они не настолько остры, чтобы люди выходили огромными колоннами. Значит, в городе все не так уж плохо, правильно? Если у нас нет напряжения в экономике, если мы решаем все основные проблемы, это полностью согласуется с моими взглядами на роль и место губернатора.

А эти симпатичные люди… Естественно, мне рассказывали, что они кричали. Некоторые договорились до того, что все беды города от того, что его давно возглавляют не петербуржцы. «Понаехали». От таких разговоров можно перейти к измерению черепов, а дальше еще к чему-нибудь.

Да, я родился не в Петербурге, а в Баку, в великой стране под названием СССР. Но я всегда себя считал ленинградцем, петербуржцем, потому что мои предки здесь жили и служили, в т.ч. на Балтийском флоте. Родители поженились, и отца отправили служить на Черноморский флот. А вскоре я там родился. Так что даже чисто физически жизнь моя начиналась здесь.

— Ленинградец по зачатию, почти по Высоцкому, получается.

— Да-да, «хоть и был я нормально доношен». Когда мне предъявляют такие вещи, я не собираюсь с ними спорить, потому что это просто абсурд. Мама моя потеряла здесь всю семью в блокаду, и всю блокаду здесь проработала, девочкой, в 14 лет осталась одна. Я с 7 до 17 лет жил в коммуналке на Невском и знаю, что такое — Ленинград, мой родной и любимый город.

— Вот вы обижаетесь, и я обижаюсь. Я, например, ходила на «исаакиевские» митинги из-за одной Вашей фразы — «вопрос решен»! Взяли и ткнули носом. И таких, как я, очень много. Почему получилось так, как получилось?

— Вопрос был решен, и он остался решенным для меня лично как для губернатора.

— Для Вас лично — понятно. Но для города?

— Давайте отбросим эмоции. Вот все было тихо-спокойно, и вдруг выхожу я к Вам и говорю: Диана Леонидовна, хочу посоветоваться — исполнять мне ФЗ №327 или не исполнять?

— А почему Вы раньше-то его не исполняли, в 2015-м?

— В 2015 году я не дал отказ, я счел преждевременным рассматривать этот вопрос.

— А в мае 2015 года законы не действовали?

— А вы вспомните. Ситуация была кризисная, все очень напряженно, в т.ч. и с бюджетом. Ряд углеводородных компаний, которые платят налоги здесь, в Петербурге, заявили, что будут отзывать налоговые платежи. И тут из Санкт-Петербургской епархии поступает запрос о передаче собора в их ведение. Я, как и Вы, трепетно отношусь к Исаакию. У города с финансами туго, бизнес сворачивается, у людей денег нет. Есть ли у Санкт-Петербургской епархии деньги на содержание, на реставрацию? Нельзя же передать, а потом разбираться. Естественно, у меня возникли сомнения.

Прошло время, ситуация в экономике принципиально изменилась. У меня состоялся разговор с Патриархом. Он этот вопрос обозначил. Мы с ним проговорили, хоть и не детально, вопросы, связанные с финансовой стороной: готов ли теперь уже Московский патриархат Русской православной церкви взять на себя текущее содержание собора и сохранить музейную составляющую?

— Они готовы?

— Они на все готовы.

— Как сильно поднялась церковь за один год! Откуда у них вдруг такие бешеные деньги? А налоги они платить будут?

— А как же! С экскурсионной деятельности будут платить.

— Церковь же не платит налоги.

— Они не платят только с реализации культовых предметов и с пожертвований. Со всего остального должны платить.

— Это все записано в каком-то документе?

— Это еще нигде не записано, потому что еще никаких движений нет. Должно быть официальное обращение Русской православной церкви. Его нет.

— Вы же говорили, что оно есть.

— Мы устно с Патриархом обсудили эту тему.

— Это Вы сочли за обращение?

— Для себя — да. И я не собираюсь отказываться от своего мнения. Я считаю, что главный собор России должен быть передан Русской православной церкви. Мы же его не отдаем в собственность. Если будем передавать, оформим, как надо, в безвозмездное пользование.

— Вы сказали «если». Есть еще шанс, что не оформится?

— Подождем. Время-то идет. У меня сомнений нет. Когда это будет, я не готов сказать.

— Раз мы погрузились в дела церковные, ответьте на совершенно бестактный вопрос, который меня, увы, мучает: почему чиновники Смольного так любят ездить на Афон в Грецию, а не в Оптину пустынь под Козельском?

— Для человека непосвященного это — нормальный вопрос. Я вижу бестактность в другом. Когда некоторые так называемые интеллигентные люди позволяют себе тупо врать, что они лично видели, как в Смольном прерывают работу для того, чтобы помолиться. У нас не принято в течение дня прерываться на молитву. Некоторые говорят, что мы в кризис все снялись и поехали молиться на Афон. Это тоже не так. Вы меня извините, Афон — это личное дело каждого, и какие-то туры мы туда не организуем. Если бы мы в кризис только и молились на Афоне, вряд ли бы мы по итогам 2015 года заняли 1-е место среди региональных исполнительных органов власти по эффективности управления.

Что касается Оптиной пустыни. Я там бывал и с удовольствием поеду еще и в Оптину пустынь, и на Афон, когда будет возможность. К сожалению, она не часто возникает, я редко посещаю святую гору Афон, о чем сильно жалею, потому что это ни с чем не сравнимое ощущение. Я и в Свято-Троицкую обитель Александра Свирского уезжаю, когда есть возможность. И в Тихоновой пустыни в Калужской области бывал. Кстати, рекомендую, если не были, шикарное место.

Вообще, вера — дело интимное, я не люблю о ней говорить просто так. Но Вы спросили, я Вам ответил.

— Настолько ли интимное, если на Крестном ходе по Невскому проспекту идут спикер парламента и Ваши заместители, а за спиной у них несут плакаты против фильма «Матильда»? Не странно ли такое соседство в процессии солидных людей со слегка бесноватыми?

— Назовем их все-таки экзальтированными. Что до транспарантов, я с Вами согласен. Наверное, шествие — не место для того, чтобы высказывать свое отношение к фильму. Не знаю, плохой это фильм или хороший. Я считаю, нельзя, не посмотрев, нагнетать ажиотаж.

— И все-таки… Албин с Макаровым, а позади экзальтированные, как Вы говорите, граждане… Это не становится символом городской политики?

— Мне так не кажется. Уж точно ни Албин, ни Макаров не знали, что сзади идут товарищи с соответствующими лозунгами. Тем более эта составляющая никого не взволновала. В смысле — не призвала идти и громить кинотеатры.

— Но машину сожгли, стекла побили…

— Это, мягко говоря, на совести отдельных экзальтированных людей. А праздник есть праздник. Не каждый же год они ходят с такой ерундой.

— Из-за Крестного хода стоял в пробке весь центр. Дело даже не в пробке. А в двойных стандартах. Почему верующим можно блокировать проспект, а, например, маршу в защиту Петербурга — нет? Вы же запрещаете оппозиционные шествия не под политическим предлогом, а ссылаетесь на неудобства горожан.

— Я хочу еще раз напомнить: Крестный ход — это общегородское мероприятие…

— Марш в защиту Петербурга — тоже общегородское мероприятие, только не организованное Вами.

— Все правильно. А это мероприятие, организованное Смольным, поэтому оно планируется в конкретное время, в конкретную дату, проводится работа, связанная с регулированием дорожного движения. Да, естественно, возникают неудобства, но они не такие уж большие.

— Почему Смольный не может запланировать конкретное время, конкретную дату и провести работу, связанную с регулированием дорожного движения вместе с организаторами, предположим, марша в защиту Петербурга?

— От кого защищать Петербург?

— От вандалов. Любого пошиба и калибра. Кроме того, Вы заявляете Крестный ход как общегородское мероприятие, но я, например, атеист, и таких, как я, в нашем городе не один миллион человек.

— Я с Вами здесь не соглашусь. Вы говорите, что Вы неверующая. Вы верите в то, что Бога нет, значит, Вы верующий человек.

— За пост «Бога нет» можно получить тюремный срок, а за сравнение атеиста, например, с макакой или цирковым медведем ничего не будет. Или воинствующие организации типа всяких Сорока Сороков или Христианских государств… Кто от них защитит?

— Вас защитит закон. А как же иначе? Здесь есть и другой момент. Все всегда возвращается. Было время, когда неверующих было больше, чем верующих. Они громили храмы, расстреливали священников, убивали за то, что люди верили. Есть, наверное, определенная категория людей (имею в виду из числа верующих), которая об этом помнит. И, нарушая христианские заветы, они пытаются отомстить неверующим.

— Последний вопрос. Что случилось с конкурсом по Музею блокады.

— А что с ним случилось?

— Солидное, профессиональное жюри не смогло решить, какой проект лучше. Это не странно?

— Четыре проекта, которые остались, очень интересные. Некоторые члены жюри мне говорили: вот Вы покажите пальцем, Георгий Сергеевич, мы и выберем. Я говорю: я не специалист. Есть два проекта, которые мне нравятся. Но я хочу, чтобы выбрали профессионалы и присмотрелись блокадники. После обсуждения с ними жюри примет решение.

— Так кто будет принимать решение? Блокадники или жюри?

— Жюри с учетом мнения блокадников.

— Хитрая комбинация. Наводит на мысль, что блокадниками, простите за цинизм, лоббируют конкретный проект. Некоторые мастерские уже стали рассылать письма в редакции, что именно их проект поддерживают блокадники. Я их читала — производят неприятное впечатление.

— Когда мы отложили подведение итогов, все побежали сразу: те, кто остался, доказывать, что у них самое лучшее, а те, кого отсекли, — что здесь чего-то не так.

— Но фактически жюри показали, что оно некомпетентно.

— Ничего страшного в этом нет. В таком деле не надо торопиться. Наш с Вами разговор лишний раз меня убеждает в том, что у нас очень своеобразный город. Везде все время мы ищем подвох, какой-то, мягко говоря, крючок. У меня нет желания кого-то облагодетельствовать бюджетными деньгами. Я хочу, чтобы это был музей, как я сказал, навсегда. У меня мечта такая, чтобы это был настолько мощный музей, чтобы люди, которых мы туда будем приводить, кланялись до земли блокадникам, тем, кто выстоял.

Я был в Израиле в их музее. Там тоже проникаешься трагизмом истории, которую они рассказывают. Я хочу, чтобы так было и у нас. Но при этом чтобы было еще и красиво.